2
Чтобы правильно понять поэзию А. Шенье, создававшуюся им в дореволюционное время, т. е. прежде всего в 80-е годы (он родился в 1762 г., т. е. за 27 лет до революции), необходимо рассмотреть состояние французской поэзии до Шенье. Во французской поэзии, так же как во французской драматургии, господствующее положение занимал в то время классицизм. Но если во французской трагедии и во французской комедии уже в период раннего классицизма, в период XVII в., установился и сделал чрезвычайно серьезные успехи культ человеческого сознания, направленный в конечном счете против средневековья, против свойственного ему религиозного отношения к миру, если в трагедии и комедии классицизма очень значительный удельный вес имели традиции Возрождения, связанные с апологией человеческого разума и вообще внутреннего мира человека, то в области поэзии, лирики дело обстояло долгое время совсем иначе. Классицизм, точнее его моменты, являвшиеся традициями Ренессанса, существовали здесь очень долгое время в ограниченном и суженном варианте, гуманистические традиции были не развиты. Культ раскованного разума и внутреннего мира человека сочетался в поэзии с оправданием абсолютной монархии, которая, впрочем, в XVII столетии носила еще прогрессивный характер. Об этом свидетельствуют в начале века оды и стансы Малерба, в конце века — сатиры и послания Буало.
Что касается Малерба, то величайшее достижение и преимущество его лирики — образ гигантского пространственного охвата. Широчайший пространственный диапазон создается Малербом при помощи привлечения далеких географических терминов, включением отдаленных пунктов земного шара. Поэт обнимает своим духовным взором и Босфор, и Инд, и Евфрат, и Мемфис (ода к Генриху IV на взятие Марселя, 1596), в другой оде снова Босфор, Мемфис, Ливан (ода к Марии Медичи, 1600). Пространственный диапазон образа свидетельствует о величии человека, о мощи человеческого разума, который обладает огромным кругозором, господствует над миром, способен самостоятельно, без помощи бога подняться над близлежащим окружением человека, преодолеть пространственные границы.
Большое значение для структуры образа у Малерба приобретают сравнения, при помощи которых сближаются, становятся частями одного целого, элементами одного образа разнокачественные и удаленные в пространстве предметы. Любопытно в этой связи различие метафорического и компаративного образов. Метафорический образ передает два явления как бы сросшимися, переплетенными, соединенными в одном плане. Эти явления представляются независимыми от субъекта, который их соединил. Они раскрываются в отвлечении от него. Связь субъекта с ними скрыта. Компаративный образ, основанный на сравнении, сопоставлении двух явлений, подчеркивает активность человеческого разума, который сближает отдельно существующие и различные предметы. И вот Малерб предпочитает компаративные образы, берет сравнения из сферы, возможно более далекой в пространстве или во времени от области, в которой присутствует сравниваемый предмет. Он преодолевает, таким образом, пространство и время, подчиняет их сознанию. Он сравнивает, например, Дюперье, у которого умерла дочь, то с королем Франции, лишившимся сына, то с Приамом, у которого убили сыновей. Он сопоставляет душу красавицы с океаном. Он вспоминает, размышляя о дочери Дюперье, розу, а размышляя над ее жизнью, — «пространство одного утра» (стансы 1598 г. и стансы к Дюперье). Благодаря активности человеческого сознания он сочетает в одном образе явления, объективно отдаленные друг от друга, объективно не состоящие друг с другом ни в какой связи.
С превознесением человека и его активности, с культом человеческого сознания частично связана у Малерба и абстрактность его образов. Поэт ведь подчеркивает в земных явлениях их вечность, их прочность, неподвластность времени. Он именно поэтому имеет дело с чрезвычайно отвлеченной, неизменной их стороной, размышляет часто не о конкретных людях, а о человеке вообще, о его судьбе, о благе, о горе, о славе, о терпении, говорит о душе, о теле, о молодости, о старости, о пространстве, о длительности. Мир представляется ему не миражем, не калейдоскопом качеств и ощущений, — это совокупность постоянных величин, констант, не менее основательная и прочная, чем потусторонний, небесный мир.
Возвеличение человеческого сознания, разума, подъем его над миром ограничивается, однако, все время у Малерба тем, что поэт утверждает существование наверху, над человеческим сознанием сознания бога. Его поэзия утрачивает объективный антирелигиозный смысл, свойственный культуре Возрождения. В стансах — парафразе из Восьмого псалма (1604) поэт обращается к богу, говорит о величии последнего и соответственно о слабости, ничтожности, немощности человека. Поэт славит здесь вечную мудрость бога, которому вселенная обязана бесчисленным количеством чудес.
Он выступает против тех, кто снижает в своих речах могущество бога, объявляя чувства таких людей «испорченными».
дистанции, располагая над собой короля и вельмож. Он обращает внимание на свое подчиненное положение, направляет к людям высшего общественного ранга похвалы и восторги, непрестанно возвеличивая их. Поэзия превращается в хвалы и славословия. Особенно много комплиментов он относит к Генриху IV, который представляется ему необыкновенно доблестным и которого он сравнивает с небесным светилом (стансы о странствующих рыцарях, 1604). Он превозносит и Марию Медичи, жену Генриха IV, также сравнивая ее с небесным светилом, утверждая, что она «удивляет вселенную».
Правда, поэзия Малерба чрезвычайно значительна своей апологией мира, своим антивоенным пафосом, в котором проявляется ее антифеодальная направленность, связанная с тем, что поэт настроен против анархии классического феодализма, против засилья феодальной знати, воспевает в лице Генриха IV абсолютизм, который в его время был еще исторически прогрессивным явлением. В оде к королеве Марии (1610) поэт восторгается миром и великолепием городов, достигнутыми благодаря прекращению войны, плодородными полями, покрытыми урожаем. С осуждением говорит он о битвах, орудиях, которые изрыгают гром и молнии, о стенах крепостей, откуда льются потоки огня и железа. В стансах-молении (1605) поэт восхищается тем, что отныне железо будет только возделывать землю, что народ не будет больше дрожать от ужасов войны, что барабанами будут пользоваться только при танцах. Он мечтает об обильных урожаях на полях, об изобилии плодов. Радуясь спокойному будущему, он надеется, что не увидит больше «неприятных» лет, которые приносили только слезы.
Существенно при этом, что антивоенный пафос Малерба сочетается у него с возвеличением абсолютной монархии Генриха IV, а затем Людовика XIII. деятельность которых оказывается единственной причиной умиротворения. Генрих IV велик в его глазах тем, что он успокоил волнения. Не менее существенно, что умиротворение, всеобщая гармонизация связывается у Малерба с религиозными мотивами. Конечный источник упорядоченности в мире восходит в представлении Малерба к богу, который устроил все для человека, чтобы ему было удобно жить, чтобы у него не было желания изменить все. Самостоятельность, активность человека оказывается, таким образом, ненужной.
духовной, активности сознания и разума, что его поэзия рационалистична, проникнута интеллектуализмом. У Малерба именно поэтому отсутствует видимый мир. Поэт как бы ничего не замечает перед собой и вокруг себя. Он только воображает. Но воображает не видимое и не слышимое, а рациональную суть явлений, отвлеченную от всего конкретного и эмпирического, всюду видит понятия явлений, очищенные (как он полагает) от всех индивидуальных примесей и дополнений, от их случайной формы. Малерб устраняет в своих стихах минимальные различия предметов, специфические, своеобразные, индивидуальные черты последних. Он имеет дело с чрезвычайно отвлеченными, очищенными от вторичных качеств явлениями. Он представляет эти вторичные качества, составляющие богатство явления, как случайные атрибуты последнего, как детали, не связанные органически с существом той или иной вещи. Если он говорит, например, о гробе или о могиле, то имеет при этом в виду не самих их, но смерть, мыслит их только как атрибуты смерти. Он часто упоминает в своих стихах о «вещах», но подразумевает при этом не конкретные явления, а вещи вообще, всякие, любые. Он часто употребляет слово «прелести», но скрывает под ним совершенно различные, индивидуальные, конкретные черты. Отсюда проистекает та весьма своеобразная черта Малерба, что он в своих описаниях избегает эпитетов, прилагательных. Поступая так, поэт пренебрегает субъективным восприятием предмета, субъективными обертонами, которые исходят не от внешнего мира, а от субъекта, от его отношения к предмету.