9.
Если А. Шенье, и оставаясь верным своим дореволюционным представлениям о простом народе, оказывался после 1789г. далеко не на самых передовых позициях, то еще более вправо, еще ближе к реакционерам отодвигают его появляющиеся у него в 1791 г. мысли о том, что трудовой народ тождествен коренной нации, соображения о достоинствах и преимуществ буржуазии. И, наконец, идея о том, что буржуазия в борьбе вполне может обойтись без помощи плебеев. Во многом эти размышления являются результатом отказа А. Шенье от революционных взглядов. Если ранее он считал необходимым пропагандировать уважение к нищете, возвышать последнюю, он старается, наоборот, принизить роль трудовою люда и общественной жизни. Он не случайно говорит в 1791 и тем более в 1792 г., что простые люди, выступающие и качестве мятежников, «именуют себя нацией», что находятся люди, которые склонны «несколько сотен праздных бродяг» принимать за нацию, что «волей нации» часто называют теперь мнения «темных личностей», лишенных «собственности, семьи»18.
Очень показательно в этой связи, что в «Размышлениях по поводу духа партий» (июль 1791 г.), выдвигает на первый план плебейские слои населении, ремесленников, бедных крестьян, батраков, рабочих, Андре Шенье прямо именует «подлинным французским народом» «мирных граждан», т. е. буржуазию и примыкающее к ней зажиточное крестьянство. Революция, по его словам, «совершилась в первую очередь» для «трудолюбивого и благоразумного класса торговцев, купцов, хлебопашцев». Этот класс сможет ее поддержать и теперь своим «мужеством, терпением, трудолюбием». Столь же решительно опровергает А. Шенье роль простого народа в общественной жизни, столь же решительно приписывает эту роль буржуазии. Письмо жирондиста Петиона, опубликованное в журнале «Революсьон де Пари»19. Петион выказывал недовольство в своем письме тем, что третье сословие, так удачно действовавшее против абсолютной монархии и дворянства в первые годы революции, теперь раскололось на буржуазию и народ Петион утверждал, что буржуазия только в союзе с народом, точнее только ведя за собой народ, может рассчитывать на окончательную победу над старым режимом. Он рекомендовал вернуться, таким образом, к первому периоду революции, к союзу буржуазии с народом и вместе с тем к подчиненности народа буржуазии в этом союзе.
«О причинах беспорядков...» Петиону, отказывается от своих дореволюционных представлениях о плебеях как союзниках буржуазии. Он игнорирует простой народ как серьезную общественную силу, как необходимого союзника или хотя бы спутника буржуазии. Отсюда прямо вытекает безоговорочная апология буржуазии. Если трудящиеся не составляют для «массы подлинного народа», то сила буржуазии состоит в том, что она находится «на равном расстоянии» между «пороками», «богатством», «мотовством роскоши», с одной стороны, и «нищетой», «крайней нуждой» — с другой. Это, по мнению А. Шенье, класс общества «самый трезвый, самый мудрый, более всего активный», класс, который взял от «частного промысла» все «самое похвальное и хорошее».
«О действиях якобинцев» (июнь 1792 г.) и которые он обращает уже не против жирондистов, а против Робеспьера, Марата и их единомышленников. Мысли эти сводятся к тому, что бесцельно «делить нацию» на «народ» и «буржуазию», что не стоит именовать народом и патриотами только тех, кто ничего не имеет. Пробуржуазные симпатии А. Шенье проявляются и в его статье «Ответ на письмо М. -Ж. Шенье» (май 1792 г.), где он отмечает трудолюбие и активность представителей «розничной торговли». Его, как писателя, все более и более становящегося прямым идеологом буржуазии, крайне возмущает, что торговцев с достаточно «солидным и значительным состоянием» изображают теперь в качестве спекулянтов, скупщиков и даже аристократов, что «торговля и промышленность» именуются теперь «скупкой» и «монополией» и рассматриваются как «преступления», что всякий богач представляется врагом общества. Его приводят в возмущение те, кто кричат, что Париж «полон капиталистов и богатых собственников». Он с сочувствием относится к «частным лицам», обеспокоенным «своим состоянием», а также тем, что «самые законные сделки», т. е. торговые и финансовые операции, становятся в условиях революции опасными.
Эбера и вообще об якобинцах. Эти мысли — также результат отхода А. Шенье от его дореволюционных взглядов на богачей и бедняков, на буржуазию и трудовой народ. В революционерах-демократах, сосредоточивая на них весь свой полемический пыл, А. Шенье видит главную опасность и главных своих противников, так как именно они представляются ему способными повести за собой простых и физически здоровых людей, которые сами по себе без руководства со стороны «левых» политических деятелей не смогут пойти на решительные акты.
Политические деятели-демократы смущают А. Шенье как раз тем, что они считаются с интересами и нуждами простого народа, стремятся, как пишет он сам, «удовлетворить» его «желания», принять во внимание его интересы. Они понимают значительную роль простых людей в общественной жизни, тогда как сам А. Шенье утратил это понимание, хотя оно и было ему до революции свойственно. Склонный теперь считать простой народ за несущественную, мизерную величину, не веря, что бедняки могут быть в первых рядах защитников завоеваний революции, он переносит это свое представление о трудовом народе на политических деятелей, учитывающих нужды народа, полагая, что эти деятели — в частности Робеспьер и Марат — враги революции и свободы. Он подозревает всех, кто думает о простых людях иначе, чем он сам, что они исходят при этом лишь из личной заинтересованности. Внимательность якобинцев и близких к ним деятелей к трудовому народу, к его потребностям и нуждам А. Шенье истолковывает чрезвычайно враждебно, предельно извращая ее объективный смысл, допуская грубые и клеветнические выпады против деятельности буржуазных революционеров-демократов, позволяя себе даже грязные инсинуации по их адресу.
«Обращении к французскому народу» А. Шенье изображает их поведение как «пресмыкательство» перед простым народом. Относительно деятелей, которые пытаются приблизиться к трудовой массе, учесть ее нужды, он заявляет, что они «льстят толпе» потому, что «шумная благосклонность народа» может привести к «быстрым и доходным успехам». В оде «Игра в мяч» (1791) он призывает народ опасаться «низкопоклонников», предостерегает его против «льстецов» (XVII строфа). В 1792 г. он называет революционеров-демократов «новыми царедворцами», только прислуживающими уже не королю, а «толпе». Повторяя вслед за реакционерами их инсинуации против революционеров-демократов, А. Шенье в «Обращении к французскому народу» представляет последних «смутьянами». Он пишет, что революционеры-демократы «готовы разбудить и озлобить страсти». Вместо того чтобы успокоить простои народ, сделать его справедливым и мудрым, они, по мнению А. Шенье, усиливают подозрительность плебеев, напрасно тревожат народ, пугают его опасностями и преувеличивают последние. А. Шенье приписывает революционерам-демократам анархические идеи, направленные против общества. Революционеры-демократы ненавидят, по его мнению, старый порядок не потому, что он был плохим, а потому, что он был порядком. Ослепленный своей ненавистью к революционерам-демократам, он обвиняет их в том, Что они «подстрекают к убийствам» и извиняют или оправдывают действия «шайки разбойников», которые «опустошают поместья». Он именует их действия жульничеством, лицемерием, считает, что ими руководит «жестокое тщеславие», видит в их действиях «бесстыдство», склонность к тирании, он теряет чувство меры и реальности до того, что называет их то «ужасными и гнусными людьми», то «людьми беспринципными и безнравственными», то, наконец, «фиглярами», «взломщиками» или «клубными болтунами».
—1791 гг. в его статьях переплетаются — и порой причудливо — революционные И реакционные лозунги и что он вообще проделывает за 1790, 1791 и 1792 гг. разительную эволюцию, становясь в 1792 г. во многом не таким, каким он был в 1790 г. В статьях 1790—1791 гг. А. Шенье еще уделяет, как мы видели выше, значительное место полемике со сторонниками старого режима, эмигрантами и контрреволюционерами. Он еще считает в то время, что «подавляющее большинство людей», т. е. тем самым и представители простого народа, «грешат» только из-за «незнания», а вовсе не по «злобе». Он объясняет еще преследования народом дворян, высокопоставленных чиновников и вообще революционный террор «возбуждением момента», а главное — чувством «длительной угнетенности», т. е. реакцией на многовековой дореволюционный гнет и страдания народа. Недоверчиво, но невраждебно относясь к той части народа, которая допускает насилия против «бывших вельмож», становясь на место судов и рассматривая «предание смерти» как «игру и забаву», он видит во всех этих «кровавых сценах», в волнениях, мятежах, в «горячности убеждений», а также в склонности к подозрениям — естественное следствие «непривычки к свободе». А. Шенье еще понимает в 1790—1791 гг., что эпохи «больших новшеств» всегда «рождают волнения», что Франция, опрокинув старый режим, не может «сразу успокоиться». «Волнения и несчастья» еще неотделимы в сознании А. Шенье от того момента, когда «великий народ освобождается». Убийства и погромы не являются для него, в отличие от контрреволюционеров, сторонников абсолютной монархии, «сутью свободы». Ссылаясь на историю свободных народов, он не допускает еще в это время, что свободу можно обрести без препятствий и осложнений. Интересна в этой связи полемика А. Шенье в 1790 г. с аббатом Рейналем, известным просветителем, испытавшим в дореволюционные времена всякого рода гонения от столпов абсолютной монархии и выступившего в 1791 г., после переворота, против революционных методов перехода к новому порядку. А. Шенье убеждает Рейналя, что «установление свободы» у нации, пришедшей в упадок из-за «длительного рабства», всегда влечет за собой «временные беспорядки и несчастья». Он не согласен с Рейналем, что следовало ограничиться «реформами злоупотреблений», не «уничтожая всего». Он еще уверен, что в 1789 г. были «невозможны реформы старых учреждений», «в высшей степени прочных», что только революция могла принести радикальное обновление. Он еще не верит, с другой стороны, что те, кто во времена «политической революции» защищают «плохое дело» и исповедуют «пагубные убеждения», непременно «развращены и злонамеренны».
благодарить Францию за революцию, которую она совершила, и утверждает тогда же, что «бездельники», которые портят положение дел во Франции,— так поэт называет теперь простой народ — «невежественны и ограниченны», но вместе с тем «честны и неспособны на какой-либо дурной умысел». Он пишет в апреле того же года, что война Франции с Австрией — «продолжение войны аристократов и королей против человека». Его приводят в мае того же года в бешенство «заграничные деспоты», которые «осмеливаются диктовать» Франции законы. Их предложения представляются ему оскорбительными.
И вместе с тем в 1792 г. становятся совершенно явными реакционные устремления А. Шенье. Он забывает уже теперь о многих своих оговорках в отношении революционного насилия, оправдывавших действие простого народа, и уже прямо называет «низы» — «толпой бесноватых». Он все более подчеркивает теперь как постоянный и основной признак плебса, отличающий его от якобы трудолюбивой буржуазии, его праздность, все чаще называет людей из простого народа бездельниками, которые являются «врагами всякого честного промысла», все меньше думает о своих врагах справа и противниках революции. Они возмущают его все реже и реже. А. Шенье отнюдь не оправдывает и не защищает их, но в то же время почти совсем не выступает против них. И это именно потому, что все они постепенно перестают быть для него врагами, что он сам все более превращается в контрреволюционера, что его прежние наклонности становятся все более и более чуждыми ему.