5. РЕВОЛЮЦИОННЫЕ ОДЫ и ГИМНЫ
1
Один из основных жанров времен революции 1789—1794 гг. составляют революционные оды и гимны1, создававшиеся тогда Руже де Лилем, Экушаром Лебреном, Мари-Жозефом Шенье, Аристидом Валькуром, Теодором Руссо, Дезоргом, Дюзозуа, Дешаном, Тевено, Бароном, Виже и ДР-
а также М. -Ж. Шенье, выступивший в литературе еще до созыва Национального собрания и взятия Бастилии, но приобретший огромную популярность уже после этих событий, в первые же годы революции. Многие из выдающихся лириков революционной эпохи, например Руже де Лиль, А. Валькур, Т. Руссо, Дезорг, Дюзозуа, начали свою литературную деятельность уже после лета 1789 г. Следует указать также на связи Валькура и Руссо с якобинцами. А. Валькур служил в канцелярии Комитета общественного спасения, а Т. Руссо был архивариусом Якобинского клуба.
—1794 гг., следует особо выделить «Походную песнь рейнской армии» или «Марсельезу» (1792) Руже де Лиля, его же «Гимн в честь Свободы» (1791) и «Гимн в честь Разума» (1794), «Патриотическую оду на события 1792 г.» (1793) Э. Лебрена, его же первую, вторую и третью республиканские оды (1793). Следует также отметить многочисленные стихотворения М. -Ж. Шенье как относящиеся к первым годам революции: его «Дифирамб Национальному собранию» (1790), «Гимн в честь праздника Революции» (1791), «Оду на смерть Мирабо» (1791), «Оду на перенесение праха Вольтера в Пантеон» (1791), оду «Альза» (1791), — так ч гимны более позднего времени: «Гимн в честь Равенства» (1792), «Гимн в честь Свободы» (1793), «Гимн в честь Разума» (1794), «Гимн в честь Победы» (1794), «Гимн Верховному существу» (1794), «Песнь выступления в поход» (1794).
Внимания заслуживают также созданные Валькуром «Строфы Верховному существу» (1794), написанные Теодором Руссо — «Клятва в зале Же де пом» (1792), «Облик королей» (1792) и «Призыв к смерти королей» (1793), составленные Дезоргом «Гимн в честь Свободы» (1793), «Гимн в честь Братства» (1794) и «Гимн Верховному существу» (1794). Можно упомянуть еще «Дар Свободе» (1793) и «Стансы Верховному существу» (1794) Дюзозуа, «Революционную оду» (1793) Тевено, «Равенство» Труве и «Оду на Свободу» Виже, «Гимн в честь Свободы» (1793) Варона, «Гимн Божеству» Дешана и многие другие.
Для правильного понимания революционных од и гимнов, для установления того нового, что они внесли во французскую поэзию в сравнении с дореволюционной одой и посланием, очень важно учитывать крупный сдвиг, перелом, который совершился во французской литературе в середине XVIII в. Этот перелом от классицизма к Просвещению, наиболее ярко выразившийся в посланиях, одах и стихотворных речах Вольтера, а также в посланиях Гельвеция, проливает яркий свет и на революционные оды и гимны. Он обнаруживает в последних то, что можно считать их отличием от культуры Просвещения, их своеобразием. Но прежде чем определять это своеобразие, дадим краткую характеристику лирики Вольтера и Гельвеция.
«Стихотворным речам о человеке», по его поэмам «Закон природы» и «Лиссабонское землетрясение», по его одам и посланиям, сохраняет поэтические формы, присущие сатирам Буало. Формы эти свидетельствуют о культе человеческого разума, свободной, раскованной мысли человека, который подвергает суду своего разума существующий мир. Действие в лирике Вольтера как бы совершается в сфере мысли. Его произведения — это монологи, обращенные к собеседнику и представляющие собой спор с ним. Это разновидности лирического жанра, предполагающего помимо образа автора еще фигуру оппонента, человека инакомыслящего, который придерживается иной точки зрения на вещи и события, чем автор. Характерна в этом отношении и роль философа, который утверждает, что все в мире — благо и с которым спорит Вольтер в поэме о лиссабонском землетрясении.
Вольтер продолжает в своих поэмах, одах и посланиях борьбу со средневековой иерархией, с социальными дистанциями, с привилегированным дворянским сословием, которую вел Буало. Вольтер выдвигает в четвертой речи о человеке мысль об умеренности, и весьма симптоматично, что он обращает эту мысль к господствующему сословию, к дворянству, к людям, которые «погружены в роскошь», «расслаблены изнеженностью», «отяжелены досугом». Им он рекомендует труд и горе, советует им ограничить круг своих ощущений, резко сократить то, что они видят и слышат. Выступая в пятой речи о человеке против воздержания, Вольтер имеет в виду учение католической церкви. В противовес последнему он оправдывает удовольствия и страсти, утверждая их небесное происхождение. «Опасный оратор», т. е. церковник, защищающий аскетизм, объявляется им врагом мира, действующим против человечества.
пятью несовершенными чувствами, которые им дала природа. Все люди возникли из одной и той же «грязи», все они идут одинаковым путем к страданиям смерти. Различны у них лишь «маски», которые они носят. Наименования: «Высочество» или «Преосвященство» представляются Вольтеру «смехотворными», при их помощи люди хотят приподнять свою «низость», «раздуться». Люди, обладающие властью, знатные и богатые, являются в глазах Вольтера значительно менее достойными восхищения, чем они кажутся обычно.
Преимущества их положения скрывают за собой своеобразную изнанку: огорчения короля, несчастья старого маршала, неудобства придворной жизни. Вольтер и не думает при этом сглаживать дистанции, санкционировать ранги, разделение людей на могущественных и слабых, богатых и бедных. Он стремится снизить, умалить все высокое, величественное, превосходное, подчеркнуть удаленность знатного и могущественного от идеала, неспособность его быть образцом.
по сути являлся пережитком этого общества. Правда, заблуждение это было обусловлено и реальными причинами. Абсолютная монархия XVII в., с которой имели дело и Малерб, и Буало, была во многом враждебна феодальной знати, опиралась в своей политике и на растущую буржуазию, на города, способствовала образованию французской нации, созданию единого государства. Как бы то ни было, но частичное заблуждение в отношении абсолютизма, точнее в отношении его исторических возможностей, особенно явственно проявилось в поэзии Малерба, в которой инвективные, обличительные моменты занимали вообще незначительный удельный вес. Для мировосприятия Малерба было очень существенно, что он помещал над миром образ короля и сам, поэт, взирал на последнего снизу вверх, в состоянии восторг восхищения. Буало, правда, допускал образ короля в свои послания в качестве собеседника, нуждавшегося, по мнению поэта, в советах. Это был большой сдвиг, который, однако, умалялся тем, что Буало, подвергая критике, обличая все существующее общество в сатирах, изымал из нее короля.
У Вольтера, бывшего в отличие от Буало и особенно Малерба свидетелем упадка абсолютной монархии, которая выявила ко времени Вольтера свои внутренние противоречия, свою близость к феодальной знати, король становится объектом критики. У него же появляются крайне существенные для его поэзии, с одной стороны, образ деспота и тирана, с другой — образ «просвещенного монарха», мудреца на троне. Особенно отчетливо раскрываются эти образы в послании Вольтера к прусскому кронпринцу Фридриху (1736) и в его оде прусскому королю по случаю восшествия последнего на престол (1740), а также в послании прусскому королю (1740).
Что касается королей как объектов обличения, т. е. тиранов, деспотов, то о них говорится у Вольтера как о «рабах удовольствия», о «гордых притеснителях законов», обременяющих природу, представляющих бедствие для земли («Послание кронпринцу»). Короли-тираны в изображении Вольтера или опят на троне, или насылают молнии на своих подданных. Они напоминают поэту презренные, хотя и обожаемые мраморные статуи лжебогов (там же). Они похожи на идолов, лишенных добродетелей, а к тому же не имеющих глаз и ушей, т. е. не видящих и не слышащих никого, кроме подлых льстецов («Послание прусскому королю»). Им повинуются, перед ними трепещут, когда они грустны, им улыбаются, когда они веселы, но их никогда не любят («Послание кронпринцу»), Стремясь максимально принизить тиранов, Вольтер уверяет, что если они и управляют своей страной, то их искусство управлять не высоко и не стоит большого труда, так как они руководят раболепной толпой. Ленивые, презирающие образование, они становятся игрушками в руках астрологов, монахов, алхимиков. Для последних легковерие деспотов представляет собой источник дохода. По мысли Вольтера, тираны обязательно кончают свою жизнь в несчастьи, позоре или умирают в бешенстве. Молнии, ниспосланные их преступными руками, возвращаются и падают на них же самих («Послание прусскому королю»).
«просвещенный монарх». Это «коронованный гражданин», «король-философ», победитель предрассудков. Он умеет просветить народы, которыми управляет. Он приводит в замешательство придворных прелатов, внушает справедливость органам закона, поддерживает мудреца и понимает, что невежество — враг всякого величия («Послание кронпринцу»). Ему знакомы все искусства, известны природа и ее законы, ему чужды заблуждения ханжи-шарлатана, у него одинаково вызывают насмешку и Женева (протестантизм), и Рим (католичество) («Послание прусскому королю»). Очень важно во всем этом, что Вольтер противопоставляет «просвещенного монарха» средневековой культуре и власти церковников. Очень важно и другое, что Вольтеру «монархи-философы» представляются в мировой истории чрезвычайной редкостью. Он вспоминает только про Антонина, Марка Аврелия и Траяна. Если короли-тираны насчитываются сотнями, то «кровь» королей-философов «иссякла на земле» («Послание кронпринцу»).
«Поэме о лиссабонском землетрясению занимает вопрос о мироздании, о религии, о боге. И здесь может показаться, что Вольтер в своей поэзии сохраняет антитезу всемогущего бога и беспомощного человека, которую развивали Малерб и особенно Шолье, что он здесь возвращается на позиции традиционного, средневекового мировоззрения. Так во второй речи о человеке Вольтер признает, что человек не способен понять тайны всевышнего, что у него «слабый мозг», что он ограничен в пространстве и преходящ во времени. Человек, по мысли Вольтера, не знает, кто он такой, где он находится, откуда он, куда он идет. Законы, создаваемые человеком, т. е. обычаи, в которых последний живет, квалифицируются поэтом как «непостоянные и непрочные» («Закон природы»,ч. М). Вольтер считает, что человека, соседствующего с «небытием», нельзя даже ставить рядом с «господином громов». Он не может приказывать земле. Лишь один бог, как говорится в «Поэме о лиссабонском землетрясении», может, по мнению Вольтера, объяснить загадку мироздания, происхождение зла и необходимость его существования во вселенной. Только бог может объяснить, почему гибнут невинные люди, причем гибнут столь же часто, как и виновные.
Очень существенно, однако, что Вольтер противопоставляет при этом своего бога образу бога в христианской и языческой религиях. Он видит, в нем не реальное существо, а идею. Он полагает, что и человек, исповедующий христианство или язычество, человек, влюбленный в свое рабство, создал своего бога, находясь во власти предрассудков, и по своему подобию. Он сделал его несправедливым, вспыльчивым и пустым ревнивцем, соблазнителем, непостоянным и варваром («Закон природы», ч. Ш). Вольтер мыслит своего бога как бога, чуждого церкви, не нуждающегося во внешнем культе. О существовании бога, по мысли Вольтера, следует судить на основании чувства, внутренних ощущений человека. «Если бога нет внутри нас, — заявляет поэт, — то значит он никогда не существовал» (Пролог к поэме «Закон природы»).
Не менее значительно, что бог для Вольтера но сути дела уже не всемогущ, если, будучи свободным и справедливым, он не может приостанавливать действие законов необходимости, а ведь именно в соответствии с этими законами погибло огромное количество людей в Лиссабоне во время землетрясений, в том числе погибли и дети («Поэма о лиссабонском землетрясении»). Поэт дает в шестой речи о человеке образ бога по существу только для того, чтобы ограничить свободу и волю анархического индивидуума, чтобы возразить лицам, утверждающим, что все в мире существует только для употребления и использования его человеком.
В изображении бога у Вольтера важно то, что наряду с ним поэт ставит человека как явление, хотя и более слабое, беспомощное, но столь же существенное. В «Поэме о лиссабонском землетрясении» поэт признается не только в своем уважении к богу, но и в своей любви ко вселенной, т. е. в любви, в «жалости» к человеку. При этом в человеке он подчеркивает его отличие от неодушевленной природы, от камней, от деревьев, не чувствующих тех ударов, которые наносят им сокрушающие их молнии и ветры, падающие на них утесы, подчеркивает сознание человека, его душу. Человек — это существо, обладающее душой, внутренним миром, чувствующее и страдающее; человек живет, ощущает, мыслит, способен владеть речью, мечтает о благе, сознает свое горе, может жаловаться на свою судьбу, просить у бога о защите.
«Поэме о лиссабонском землетрясении» неизменными законы природы, Вольтер не отказывается при этом от сочувствия страдающему человеку, против которого часто эти законы оказываются направленными. Он высоко ценит, как показывает вторая речь о человеке, свободу человеческих решений, подчеркивает в человеке, властвующем на земле и являющемся царем мысли, то, что он может приказывать морям, движению ветра, собственной мысли и своим желаниям. Он не желает видеть в человеке «мыслящий автомат, движимый божественной рукой», не желает признавать, что стремления и действия человека имеют свой источник вне его.
Именно из сочувствия к страдающему, чувствующему, сознающему человеку возникает выступление Вольтера против сторонников «старинной аксиомы», утверждающей, что «все — благо». Идея о том, что люди живут в мире организованном наилучшим образом, вызывает у него явное недоверие («Поэма о лиссабонском землетрясении»). Поэт признает «грустную» истину, свидетельствующую о том, что на земле имеется зло. Он считает мысль о том, что «все — благо», или оскорблением, нанесенным «скорбям нашей жизни» (предисловие к «Поэме о лиссабонском землетрясении»), или простой иллюзией («Поэма о лиссабонском землетрясении»). Он не отрицает существования зла в мире, бесконечного беспорядка и хаоса, несчастий. Он убежден, что человек на земле окружен жестокостями судьбы, бешенством злодеев и кознями смерти.
Из сочувствия к человеку, к его унижениям, к его несчастиям, из образа человека-жертвы Вольтер исходит и в своем отрицании жанра сатиры (ср. пролог к поэме «Закон природы», а также «Послание к Буало»). Поэт высказывается против стремления Буало обидеть и унизить, против изображения им «скверного» и «печального» («Послание к Буало»). Он не желает огорчать самолюбие глупца, признается, что муза призывает его к более высоким занятиям, в частности к воспеванию добродетели, т. е. к воспеванию величия человека (пролог к «Поэме»). Вольтер считает, что поэзия не может ограничивать себя обличением отрицательного: не менее важно для нее воспевание позитивных явлений, уму необходимы «другие предметы». И он предлагает обратиться к глубинам нашего сердца, погрузиться в самого себя. Он полагает своей заслугой, что он не только выступал против гонителей, мелких тиранов, богатых скупцов, клеветников, доносчиков, но, что он преследовал их во имя веротерпимости, в пользу бедняков, невинных, несчастных, в защиту вдов, сирот, безутешных семейств, и вспоминает при этом Сервета («Послание к Буало»).
Сочувствие к человеку — жертве жестоких законов необходимости — приводит Вольтера в «Поэме о лиссабонском землетрясении» и к мыслям о надежде, о будущем, о том, что «однажды» или «когда-нибудь» все станет благом. Мысль о будущем определяет и вольтеровскую оду «О прошлом и будущем» (1775). В ней недаром вся история человечества, все прошлое трактуется как цепь бесконечных преступлений, насилий, жестокостей, кровопролитий. И в то же время поэт созерцает здесь блестящую утреннюю зарю, которая возвещает прекрасные дни, рождение нового мира.