11
И здесь обнаруживается еще один аспект лирики Марешаля революционных лет. Поэт направляет свои стихотворения этого времени не только против своей художественной системы 70-х годов. Он обращает их и против создателей революционных од и гимнов. Он оказывается близок к создателям революционно-массовой песни.
Марешаль, правда, как показывает его поэзия, солидаризируется с авторами революционных од постольку, поскольку они обрушиваются на старый режим, на абсолютную монархию, на тирана. Он поддерживает своими стихами выступления авторов гимнов Лебрена, М. -Ж. Шенье, Руже де Пиля против католической церкви и священников, как союзников тирании и деспотизма. Развивая непосредственно перед революцией и в революционные времена антиклерикальную тему, наметившуюся еще в его творчестве 70-х годов, Марешаль разрабатывает в 90-х годах и проблему связи церкви и старого режима, попов и тиранов. При этом поэт особенно оттеняет то обстоятельство, что церковь поддерживает политическое неравенство, что она укрепляет в стране деспотизм. В 80-м фрагменте он рассказывает о похоронах покойного государя, бывшего при жизни «бичом несчастных подданных», и о том, как на этих похоронах придворный священник превращает в своей речи жизнь покойника в «ловко придуманный роман». Священники, как об этом сообщается в 99-м фрагменте, льстят тиранам, приучают народ к ярму, дрессируют его для рабства. Они всегда служили тиранам,— как бы подводит Марешаль итог своим долголетним размышлениям в 125-м фрагменте. Они всегда возвещали, что «всякая власть от бога» и рекомендовали быть послушными, покорными даже в отношении королей-тиранов.
Поэт видит в священниках своего главного врага, не щадит их, не жалеет на них, так же как Лебрен или М. -Ж. Шенье, самых резких эпитетов и обвинений, признает их ремесло «презренным и преступным». Мы читаем в 99-м фрагменте, что священник достоин Презрения не менее, чем бродячий скоморох, так как он всегда носит маску и «лжет своему сердцу». В 77-м фрагменте про священника говорится, что он ничем не отличен от паяца, что оба они заслуживают одного и того же доверия, так как оба обманывают народ. В 116-м фрагменте священник обзывается плутом, невеждой, низким клеветником. В 131-м — он снова именуется «плутом», но уже «безнравственным», «подлым», его роль отвратительна, постыдна. Священник представляется Марешалю не только в комедийном облике. Он изображается им и как носитель зла, как грозная и опасная сила, как преступник. Он сравнивается поэтом с разбойниками, с похоронными птицами, которые «ждут темноты, чтобы овладеть своей добычей»19.
Образ священника-преступника определяет и 78-й фрагмент, в котором говорится о храмах, как о «местопребывании заблуждения или преступления», и 60-й фрагмент, где храм — это верное убежище для преступлений, и 55-й фрагмент, где «священники-фанатики» упоминаются в связи с тем, что они осуществляют деспотическую власть над народом, бесстыдно пользуются его легковерием. Поэт усматривает в религии, в церкви страшную силу, вызывающую кровопролитные столкновения, которые делают самую лучшую нацию жестокой. Говоря о «лучшей нации» он имеет в виду французов, а говоря об ее «жестокости» — избиение гугенотов во время Варфоломеевской ночи. Если бы религия была только невинным предрассудком, «мирным мнением», то поэт видел бы в ней объект комедии, насмехался бы над Оригеном или Кальвином, так же как на сцене издеваются над Скупым Триссотеном. Но для «сокрушения системы», которая «освящена страхом» и «укреплена временем», недостаточно смеха, «едва хватает самого разума». Чтобы «испугать богов», вернее священников, их создавших, «понадобились Титаны». Здесь у Марешаля мы находим отчетливый намек на события революции.
поет хвалы «Верховному существу», — богу, ограничивает и преуменьшает активность народа, в частности его роль в революции, поскольку она объявляет «Верховное существо» другом и покровителем человека, совершившим для него революционный переворот, сокрушившим для него старый режим. В отличие от создателей революционных од, воспевающих «Верховное существо», Марешаль видит силу в самом народе. В 124-м фрагменте он возражает тем, кто твердит, что божественное провидение, которому якобы все доступно, «даровало нам победу», содействовало падению абсолютной монархии. Он предпочитает богу народ совершенно так же, как ранее он предпочитал богу мудреца.
Если создатели революционных од, являвшиеся идеологами буржуазии, пусть буржуазии революционной, нуждались в религии для освящения материального неравенства, для обуздания народа, то Марешаль - идеолог низов третьего сословия, идеолог трудящейся массы, отвергает униженность и покорность, робость и смирение человека. Поэт видит в этой униженности и смирении логический вывод из апологии религии, из идеи о всемогущем боге и бессильном человеке, которую проповедовали Лебрен и М. -Ж. Шенье, Руже де Лиль и Дезорг. В 107-м фрагменте он пишет, что страх «гасит благородное пламя духа». Марешаль убежден, что ум набожного человека не создавал никогда ничего великого. Религия, читаем мы в 128-м фрагменте, настаивает на том, чтобы человек слепо следовал за ней, чтобы он был покорен. Он превращается под ее влиянием в «распростертого ниц жалкого раба священника» (122-й фрагмент).
И Марешаль, как мы узнаем об этом из того же 122-го фрагмента, зовет человека «подняться», встать в позу господина, проникнуться уважением к себе, познать свою цену, перестать поклоняться богу, признать, что вокруг него только равные ему. Если создатели гимнов всемерно акцентировали ничтожность, бренность человека по сравнению с «Верховным существом», то Марешаль отказывается видеть, как доказывает тот же 122-й фрагмент, в человеке преходящее, «временное» существо. Поэт признает человеческий род вечным, ибо элементы человеческого существа являются, по его мнению, также вечными основами вселенной. Они тождественны этим основам, не могут быть противопоставлены им. Человек — «неразрушимое звено огромной цепи», которая образует «высший порядок великого целого».
В лирике Марешаля не случайно в этой связи начинает играть значительную роль мотив бунта, восстания. В ней возникает тема богоборчества20. Марешаль не просто отрицает, умозрительно отвергает бога как господина, властвующего над людьми. Он переходит против него в наступление. В 78-м фрагменте поэт приказывает богу исчезнуть, бежать, так как «свет разума», т. е. революция, наконец занимается, блистает. В 113-м фрагменте он называет бога «тенью», «ночным призраком», «старым деспотом», повелевает ему сойти со своего трона, появиться среди людей. В 123-м фрагменте Марешаль, срывая лживую маску со священников, по своим собственным словам, «потрясает алтари» и «несет ужас в лоно бессмертных». В четвертом прологе к сборнику, который отсутствовал в издании 1781 г., Марешаль требует от бога, чтобы тот принял вызов на поединок, который посылает ему смертный. Поэт предлагает богу встать, взяться за молнию, сокрушить святотатца. Так он именует самого себя.
«потустороннего мира» чувством гордости и ощущением человеческого достоинства. Он берет на себя смелость обратиться к богу с вопросом, удивляясь, почему тот «позволяет» ему «богохульствовать и оскорблять алтарь»21 более образованным, стал одновременно с этим и менее набожным. Он предлагает богу появиться, перестать быть невидимым, перестать «прятаться от глаз своих детей»22.
И здесь мы снова возвращаемся от космических масштабов к масштабам социального порядка, от критики, направленной на понятие бога, к апологии и превознесению угнетенного человека, к возвеличению деятелей революции, народа, который ее совершил. В 124-м фрагменте Марешаль прямо утверждает, что народные массы, восставшие, низвергнувшие иго, которое давило на них в течение двадцати столетий, и завоевавшие свободу, обязаны этим своему оружию, своим «пикам», а вовсе не «Верховному существу». «Ни бог, ни его священники никогда не осмеливались бороться против господ народа». «Бог допускал мирное существование тиранов, а священники — низкие льстецы — воскуряли им фимиам»23. Говоря о всемогуществе народа, призывая последний осознать свою силу и взять все в свои руки, рекомендуя «ничего не ждать от Верховного существа», которое «постоянно предоставляло убежище извергам», Марешаль добавляет к этому — и это добавление крайне характерно, — что «королям», т. е. абсолютизму, «народ может противопоставлять не бога, а свои руки»24.
Любопытно, что раньше, в 70-х годах, как свидетельствует об этом 38-й фрагмент, поэт считал, что «рука небес» не в состоянии подчинить себе королей, что одолеть тиранию может только «(рука Геракла», т. е. рука великого человека, иными словами, рука мудреца. Следует напомнить здесь, что поэты, создававшие революционные оды и гимны, дифференцировали бога и священников, религию и церковь. Обрушиваясь безоговорочно на священников и церковь, признавая их связь с феодализмом, с абсолютной монархией, со старым режимом, они объявляли бога и религию друзьями и покровителями революции, «третьего сословия», народа. Они ратовали по сути дела за религию буржуазного общества, за новую форму общественного неравенства, подчинения и господства, за освящение этой формы. Своеобразие Марешаля в том, что он эту дифференциацию отвергнул и рассматривал бога, религию, с одной «стороны, и священников, церковь — с другой, как одно нерасторжимое целое. Поэт выступал в этом отношении против старого режима не с позиций буржуазии, а с позиций простолюдина, которого одинаково не удовлетворяли и буржуазия, и дворянство, и феодальный, и буржуазный строй.