Приглашаем посетить сайт

Обломиевский. Литература французской революции.
7. Лирика Сильвена Марешаля, параграф 4.

4

Анализируя лирику Марешаля второго периода, т. е. конца 70-х годов, нельзя представлять себе ее таким образом, будто в ней мы имеем дело только с размышлениями на абстрактные темы, касающиеся мироздания, бога, человека вообще. Так же как в стихотворных речах, одах и посланиях Вольтера, также как в посланиях

Гельвеция, в элегиях А. Шенье, в ней затрагиваются поэтом и более близкие к жизни общества вопросы, более конкретные и более-повседневные, ограниченные во времени проблемы. Мы уже говорили о царедворцах, развращающей роскоши, шумных удовольствиях, пылкой жажде золота, о несчастных, «покинутых ближних», угнетенных народах и прочих образах и мотивах, возникающих у Марешаля в связи или точнее по контрасту с образом мудреца. Мотивы эти возникают потому, что поэт обращает свои взоры не только на небо, но и на землю, имеет в своем кругозоре не одни лишь отношения человека к богу, точнее: не одну лишь фантазию человека о боге, не одно лишь содержание сознания человека, но и отношения между людьми, мир, находящийся за пределами сознания человека. О том же интересе к земным делам свидетельствует и марешалевский образ просвещенного монарха, связанный с борьбой против абсолютизма, о чем мы уже также говорили.

Ко всему этому необходимо добавить, что тема религии и бога сама находится у Марешаля в тесной связи с вопросом о церкви и королевской власти, т. е. опять-таки с земными делами, с объективным миром. В 38-м фрагменте поэт заявляет, что «имя бога» позволяет королям «попирать или презирать законы» и служит тому, чтобы «освящать прихоти» королей. Франция, утверждает поэт, после того как в Реймсе голову королей окропит священный елей, становится их вотчиной, их наследственным владением, а неограниченная власть делается тогда основным принципом их поведения. Они подражают богу, с пренебрежением принимают знаки почтения со стороны народа, которым они «едва удостаивают заниматься». Короли именуются в том же 38-м фрагменте «преступными властителями», а также «отвратительными деспотами», безнаказанно жестокими. Предвосхищая создателей революционных од и гимнов, Марешаль сравнивает королей с буйными потоками, вышедшими из берегов. Они напоминают поэту львов с густой гривой, которые нуждаются в укрощении, ярость которых нужно сдерживать в глубине их логовищ.

Образам королей-деспотов противостоит в лирике Марешаля конца 70-х годов тема свободы, которой не достает подданным деспотии. Поэт мечтает в том же 38-м фрагменте о счастливой стране, где бы человек мог существовать «без господина и без узды», где бы он был во всем равен своему ближнему, где бы «безумное тщеславие», т. е. существование придворных и привилегированных сословий, было уничтожено, где право собственности, которое именуется здесь «базой государств», было бы навсегда узаконено и не могло бы быть отменено по королевскому капризу.

—1794 гг. Поэт задолго до Руже де Пиля, до М. -Ж. Шенье и других отрицал идею божественного происхождения монархической власти, утверждал еще в 70-х годах, что короли получают свою власть не от небес, а от народа. Так, в 36-м фрагменте мы читаем про скипетр, что он «доверен королям народом» как залог, который может быть всегда взят обратно, если короли будут «действовать против народного благополучия». Народ имеет право избирать королей, он может, если захочет, отказаться от своего выбора. Марешаль предостерегает в том же фрагменте королей-тиранов (qui tyrannisez), напоминая им, что есть возмездие, более верное, чем «божественный гнев»3«войти в свои права». В этом же фрагменте есть мысль о «государственном собрании», которое отвергнет божественные права королей, ибо государство может управляться «должностными лицами» («magistrate»).

Пророчество о будущем, мысли о созыве государственного собрания, о восстании, о революции характерны для лирики Марешаля конца 70-х годов. Поэт не только раскрывает настоящее, но еще и строит предположения о грядущем, ищет выхода из атмосферы зла, прокладывает перспективу в завтрашний день. Лирика его в тех случаях, когда она касается будущего, проникнута глубоким оптимизмом, причем этот оптимизм отражает не только субъективную уверенность поэта. Он объективно обоснован. В 12-м фрагменте говорится о дне, который придет и очень близок. Тогда можно будет лечить народ от его невежества, непросвещенности без «пустых приправ», без того, чтобы «принимать его химеры», т. е. без уступок религии, которой народ по традиции привержен. В 33-м фрагменте Марешаль мечтает о «светлых днях», когда люди, ставшие друзьями и преданные общему интересу, сойдутся вместе, соберутся без священников, без алтарей, более доверчивые друг к другу и более мудрые. В 34-м фрагменте поэт высказывает уверенность в том, что царство священников-фанатиков прошло, что в скором времени народ перестанет нуждаться в боге, как сдерживающей силе, а будет руководим мудрыми законами. В 38-м фрагменте поэт предвещает день, когда короли, лишенные отличий, предстанут перед судом законов, а народ превратится в «судью королей».

Марешаль, впрочем, не вполне уверен в быстром свершение своих прогнозов на будущее. Иногда он начинает сомневаться в темпах, которыми будет в дальнейшем развиваться общество. Так обстоит, в частности, дело в 38-м фрагменте, где в отличие от фрагментов 12, 33 и 34 признается, что долгожданный день избавления от рабства, к сожалению, еще далек от нас, что мы еще едва видим свет слабой зари, которая бы его возвещала. Интересно в этой связи, что в 38-м фрагменте ничего не говорится и о зародышах будущего в настоящем, о предвестниках революции, которые Марешаль отмечает в других стихотворениях и от которых, очевидно, отправляется мечта поэта о будущем. Ибо нельзя забывать, что в одном из таких стихотворений, а именно в 12-м фрагменте, поэт, ощущая всем своим существом нарастание революционной ситуации, говорит: «Сейчас настало время прервать молчание», ибо человеку «надоело иго», человек хочет, наконец, выйти из своего «долгого детства», он волнуется, он ропщет, он осмеливается призывать к правам природы. И здесь Марешаль восклицает: «Будем в наших писаниях и особенно в наших нравах его предтечами!». Поэт имеет здесь в виду волнующихся, ропщущих людей. Их предтечами должен стать вместе с мудрецом, к которому поэт обращается, и он сам.

Мысль о зародышах будущего в настоящем имеется и в 34-м фрагменте. Здесь говорится, что грубый идол священников шатается и скоро превратится в пыль, его «падение» повлечет за собой крушение прав и власти попов. Их роль кончена, так как, наконец, «народ начинает думать».