2
Памфлеты Марата, создававшиеся им в течение 1789—1793 гг., прежде всего продолжают и углубляют основные тенденции публицистической прозы, сложившиеся до революции. Как и в ней, автором у Марата совсем не случайно является человек, подвергающий суду своего разума весь окружающий его мир, причем суд этот чрезвычайно нелицеприятен. Автор осмысляет окружающую действительность как человек, чуждый и порой даже враждебный тому миру, о котором он рассказывает, как человек, который видит в окружающем главным образом пороки и недостатки, угрозы и опасности. Ему недаром все время мерещатся катастрофы и пропасти. Характерно, например, что о Национальном собрании Марат говорит в «Страшном пробуждении» (1790) как о «скопище грязных людей, бесстыдных и лицемерных прелатов, царедворцев, лживых, расточительных, наглых и раболепных критиканов»1. Памфлетист воспринимает чуждый ему мир как средоточие уродливого, отрицательного, действует как сатирик. Он сам рассказывает в памфлете «Примирение с жирондой невозможно» (1793): «Я решил опубликовать свои идеи при помощи печати и основал «Друга народа». Я начал с тона строгого, но вежливого, с тона человека, желающего сказать правду, не нарушая общественных приличий... Раздосадованный тем, что он не дал результатов... возмущенный усилением дерзости неверных уполномоченных народа, я понял, что надо отказаться от умеренности и заменить иронию и простую критику сатирой».
Образ автора, противопоставленный окружающему его миру, подчеркивающий личное начало, выдвинутое уже в прозе Паскаля и Лабрюйера, Ларошфуко и Вольтера, наполняется у Марата биографическим содержанием, включает в себя черты, связанные с жизненным путем автора. Значение получает уже не только точка зрения автора на объективный мир, но и сам носитель этой точки зрения. Образ автора раскрывается в памфлетах Марата наряду с образом объективного мира как особое существо, особый характер. Не случайно автор рассказывает о себе в памфлете «Примирение с жирондой невозможно», что он «провел всю свою жизнь в кабинете за изучением природы и размышлениями», что он «менее всего заботится о благосостоянии и высоком положении», что он умеет «довольствоваться рисовой похлебкой, несколькими чашками кофе». Он заявляет, судя по памфлету, что «не может видеть страданий несчастных» и «всегда делит свой хлеб с неимущим», что он обладает «характером пламенным, стремительным и упорным», что его «откровенность... доходит до жестокости», что именно во всем этом ключ к его поведению. Он утверждает, наконец, что далек от «стремлений к диктаторству», в которых его обвиняют враги, что он жаждет лишь того момента, когда сможет «вернуться в свой кабинет и посвятить остаток своих дней науке и размышлениям».
—П., «Academia», 1934.