Глава I
ОТДАЛЕННАЯ ПАНОРАМА (1707-1728)
1
Величайшим творением Генри Филдинга стала история найденыша - и это символично, поскольку первоначально роман воспринимался как незаконнорожденное чадо в семье литературных жанров. Более того, Филдинг отечески благословил немыслимый союз, создав "комическую эпопею в прозе". Сегодняшний читатель не сразу и уловит кричащее противоречие этой формулировки. И в высшей степени знаменательно, что сам писатель также был своего рода генетическим казусом, конечным звеном в запутанной цепи смешанных браков.
По материнской линии он вел свое происхождение от уравновешенных сомерсетских джентри, благополучно переживших эпоху революционных потрясений. Его дед на свой страх и риск избрал профессию юриста, стал в конце жизни судьей королевской скамьи и звался "сэр Генри Гулд". Внук и тезка этого выдающегося человека доводился Филдингу двоюродным братом; в свой срок он тоже станет судьей и будет возведен в рыцарское достоинство. Он был всего на три года моложе писателя, а завершил свой жизненный путь в последнее десятилетие XVIII века.
получив за свои верноподданнические убеждения графский титул, он пошел добровольцем под знамена принца Руперта. Его старший сын сражался на стороне парламента, но был обвинен в пренебрежении своими обязанностями и от командной должности отстранен. Со временем он разуверился в "круглоголовых" и на смертном одре, в 1674 году, примирился с королем Карлом II. Младший сын Уильяма стал ирландским пэром и породил двух героев уличной драки, удостоившейся упоминания в дневнике Пеписа (1667)*, - одного убили, другого отправили в Ньюгейтскую тюрьму. Третий брат, Джон, оказался благоразумнее. Он станет архидиаконом и королевским капелланом и через жену войдет в сомерсетский помещичий клан. Среди шестерых детей от этого брака будет и Эдмунд Филдинг, отец писателя.
После продолжительного вынужденного застоя горячая кровь Филдингов взыграла в Эдмунде с новой силой. Он определился в гвардейскую пехоту и храбро воевал под командой герцога Мальборо. Вскоре после рождения Генри он купил чин полковника* и принял участие в неперспективной испанской войне. О его подвигах там ничего не известно, но уже в 1716 году мы найдем его скандалящим за карточными столами в лондонских кофейнях - живое воплощение повесы ганноверской Англии. Не исключено, что кое-что от отца передалось капитану Билкему в пьесе Филдинга-младшего "Ковент-гарденская трагедия". Понятно, что Гулды не обольщались насчет такого отца, особенно когда он овдовел и остался с малыми детьми на руках. В числе далеких родственников имелся некий Филдинг-франт, дуэлянт и двоеженец*: такую же судьбу прочили и Эдмунду. А он дослужился до генеральского чина, что сравнимо только с чудесным избавлением Тома Джонса от виселицы. Переплетение столь разнородных начал определило яркое своеобразие натуры Филдинга. Ему были присущи усердие, трудолюбие, тяга к знаниям, умение оставаться в тени. И наряду с этим какая-то самозабвенная непрактичность - аристократические замашки (хотя как им не завестись, когда в роду английские и ирландские графы?), вкус к приключениям, бойцовский пыл, неспособность отсидеться в стороне. Вся его жизнь была борьбой заклятых врагов - Января и Мая, Аполлона и Диониса. На беду, Филдинги верили в свое происхождение от Габсбургов, и эта чушь, придуманная изобретательными генеалогами в XVII веке, безусловно кружила олову молодому Генри. В пользу такой родословной потом зачтут его римский нос, высокий рост и плотное сложение, внушительный вид. Прослеживая заново жизнь Филдинга, мы будем постоянно присутствовать на поединке между повесой и ученым мужем, накопителем и расточителем, художником классической выучки и балаганщиком, атлетом и эстетом. Двойственной была натура Филдинга, и его происхождение многое объясняет в ней.
2
Шарпем-парк располагается в центре Сомерсетшира, на самой кромке осушенных болот, откуда начинается плавный разбег к голубым известняковым зубцам Полянских холмов. За перевалом опять равнина, там славный Седжмур, где в детские годы Филдинга-отца разыгралось последнее на английской земле крупное сражение*. В Шарпеме некогда жили монахи-бенедиктинцы из Гластонбери; при первых Тюдоюрах на месте обители выстроили дом, но старая часовня сохранилась. Последний настоятель, Ричард Уайтинг, за непокорность королю Генриху VIII был в 1539 году казнен на Гластонбери-Тор: триста лет спустя за неустрашимость духа он был причислен к лику блаженных. Поместье было пожаловано Дайерам, здесь родился и вырос Эдвард Дайер, елизаветинский поэт и придворный. После гражданской войны владение перешло к Гулдам и здесь-то, скорее всего, и родился 22 апреля 1707 года Генри Филдинг.
Он недолго пробыл в легендарном Авалоне*. Ему не было трех лет, когда семья перебралась в Дорсетшир, и хорошо, если время от времени ему случалось потом наведаться в Шарпем к дядюшке Дэвиджу Гулду. Однако мы имеем основание думать, по цепкие впечатления не изгладились из его памяти. В самом начале "Тома Джонса" описывается прелестное местоположение готического дома мистера Олверти, л в первую очередь - открывающийся прекрасный вид. Некоторые детали обстановки напоминают Прайор-парк - пенаты Ральфа Аллена, доброго гения Филдинга, хотя особняк Аллена был выстроен в модном тогда палладианском стиле*. Зато окружающий ландшафт словно списан с Гластонбери-Тора, в гордом одиночестве возвышающегося в трех милях к северо-востоку от Шарпема. Его силуэт вижу и я из мансарды, где пишу эти строки, - правда, я смотрю на гору с противоположной стороны. Мальчиком Филдинг наверняка обегал ее взглядом снизу доверху, а юношей, вполне возможно, любовался с вершины Тора "восхитительным видом на открывавшуюся внизу долину".
Сегодня Шарлем - обыкновенная ферма, от старого дома мало что осталось - в Музей Виктории и Альберта, например, перевезли очаровательную георгианскую лестницу постройки 1726 года. Комната, в которой предположительно родился Филдинг, располагается наверху, ее окна смотрят на запад, в сторону Бристольского канала. Если Арлекинова комната (резное изображение Арлекина украшало одну из ее стен) и в самом деле была детской, то Генри провел в ней не так уж много времени. В течение двух с половиной лет ему преподнесли двух сестричек; их крестили в Гластонбери, в церкви святого Иоанна, выстроенной в стиле перпендикулярной готики, с громоздкой и на вид неустойчивой башней. В округе немного переменилось с тех пор. Все так же на черноземе растут ива и ольха; на север от дороги расстилается холмистый Мендип, к южной границе Сомерсетшира уходят поросшие лесом горы.
Ист-Стоур так невелика, что в выходные дни автотуристы проскакивают ее не замечая. Она лежит в Блэкмурской долине, неподалеку от Марнхалла, где явилась на свет Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Отсюда еще тридцать миль петляет до залива Христовой церкви река Стоур, минуя по пути Крэнборн-Чейз и Блендфорд. Филдинги занимали дом, где прежде жил священник, в их владения входило несколько сотен акров земли, мыском выходившей к реке, а это почти миля от дома. С любовью будет вспоминать Генри Филдинг места, где прошло его детство. Семья между тем росла: к десяти годам у Генри появятся еще три сестрицы и один братик; особого упоминания заслуживает сестра Сара, будущий автор "Давида Простака". Образованием Генри занимался местный священник по имени Оливер - не исключено, что некоторые свои черты он передал своему тезке-пастору в "Шамеле" Филдинга. К тому времени полковник Эдмунд Филдинг находился на половинном жалованье, а с окончанием войны за испанское наследство и вовсе вынужден был удовольствоваться положением сельского сквайра. Есть все основания думать, что новое поприще нисколько не привлекало Филдинга-старшего; зато его сын Генри рос в мирной и счастливой обстановке.
Его рождение пришлось на середину правления королевы Анны, а когда ему исполнилось семь лет, эту последнюю королеву из дома Стюартов свели в могилу водянка, лихорадка и средства новейшей медицины, Как-то: кровопускание, рвотное, нарывные пластыри и чесночные припарки для ног. Ранним воскресным утром 1 августа 1714 года на трон взошла ганноверская династия*. "Умерла? - переспросил о королеве один злой на язык оксфордский дон. - Только вчера?!" Однако не сразу воцарились равновесие и ганноверская апатия. Не прошло и года, как разразился первый якобитский мятеж*, и будь он умнее организован, он бы мог кончиться удачей. Нерешительные попытки предпринимались и позже, вплоть до 1745 года, когда запылало самое крупное якобитское восстание, близко коснувшееся самого Филдинга. Но и после его поражения якобиты в изгнании ломали комедию еще несколько десятилетий - до самой смерти в 1807 году, во Фраскати близ Рима, кардинала Йоркского, так и не ставшего Генрихом IX Английским и Генрихом I Шотландским. С его смертью Стюарты окончательно исчезли с политической арены, чего им страстно желал Филдинг еще в 1746 году.
Все эти катаклизмы рокотали далеко от Ист-Стоура, хотя и в западных графствах водились свои якобиты - к примеру, сомерсетширский баронет сэр Уильям Уиндэм. Примерно в то же время, когда семья Филдингов перебиралась в Дорсетшир, в Лондоне своими проповедями производил смятение умов доктор Генри Сэчверел*. Свифт, Поп, Гей, Дефо, Ричардсон и даже молодой Уильям Хогарт - все они оставили свои свидетельства об этом бурном десятилетии, которое в 1720 году завершилось "Мыльным пузырем Южных морей"*, глубоко потрясшим общественное сознание. Филдинг был еще слишком молод, чтобы разобраться в происходившем. Его гражданская зрелость приходится на годы правления Роберта Уолпола, и поэтому он плохо помнил старую Англию. Сэмюэл Джонсон, например, был моложе его на два года, но ребенком успел посетить столицу и удостоился монаршего "врачевания"*. А Филдинг воспитывался в мирной глуши и копил силы, чтобы в свой срок как следует развернуться в городе.
Что же касается его отца, то этот вовсе не собирался вести буколический образ жизни. Время от времени Эдмунд объявлялся в Лондоне, и ни семейные обязанности, ни солидные уже годы не могли удержать его от прежних привязанностей. В 1716 году в трехлетнем возрасте умерла его четвертая дочь - он в это самое время попал в неприятное положение, крупно проигравшись в "фараона". Он занял деньги у Гулдов - и спустил их без промедления. Не благоволи к нему судьба, будь законы построже и не выручай его женина родня, он бы уже давно сидел в долговой тюрьме, а его сын рано узнал бы изнанку жизни.
3
Жизнь, однако, распорядилась иначе. В апреле 1718 года, когда Генри должно было исполниться одиннадцать лет, скоропостижно умерла его мать. Полковник немедленно прибрал к рукам имение, которое при жизни жены было благоразумно записано на ее имя. Оставив детей в Ист-Стоуре под присмотром жениной тетки, он уехал в столицу и пустился во все тяжкие. На следующий год он женился на вдове с двумя дочерьми. Гулды осудили этот мезальянс, тем более что новая полковничиха была католичкой - в ту пору закон лишал папистов даже многих обычных гражданских прав. Летом 1719 года, когда дети уже привыкли слушаться двоюродную бабку, бестактный отец привез мачеху в Дорсетшир. Все это напоминает сюжет викторианского романа, и действительно, в скором времени дом затрещал по швам. Винить в этом только новоиспеченную миссис Филдинг нет оснований. Гулды, например, утверждали, что она спрятала под замок английскую Библию, а на ее место выложила католический молитвенник, - это, конечно, напрасный поклеп. Но верно, что хозяйкой она оказалась никудышной, несмотря на то - а может, именно потому, - что держала в Лондоне харчевню. Разразился страшный семейный скандал. Генри встал на сторону Гулдов и за сыновнее непослушание был бит. Идиллическому существованию пришел конец.
"держаться" - то есть, надо полагать, - не сутулиться за работой. Трехлетнего Эдмунда отправили к старой леди Гулд, тоже в Солсбери. Но самое серьезное наказание ожидало Генри - так он считал: его определили в Итон*.
Прошло немного времени, и леди Гулд нанесла ответный удар. Она возбудила в Канцлерском суде дело о взятии под опеку детей и имения Ист-Стоур. Полковник отреагировал, и в лучших традициях Канцлерского суда дело растянулось на неопределенный срок*. Стороны вчинили друг другу еще дополнительные иски, дабы вытащить на свет божий побольше семейных дрязг. Генри будет уже юношей, когда судебные баталии завершатся в пользу бабки: отца фактически лишат прав в отношении детей и имения. С этого времени он перестает играть в жизни Филдинга сколько-нибудь заметную роль, разве что иногда женская половина Гулдов предостерегающе помянет его имя. Вторая миссис Филдинг умерла в 1727 году, родив полковнику шестерых сыновей, из которых к нашей истории имеет касательство только Джон, снискавший славу на поприще мирового судьи, несмотря на полную слепоту. Полковника сделали бригадиром, потом полным генералом. У него была еще одна жена (а может, и не одна). Он умер в 1741 году, что свидетельствует о незаурядном здоровье. В то время Генри Филдинг стоял на пороге своих величайших свершений.
А в 1719 году это унылый подросток, лишенный дома, семьи, деревенского приволья. Напрашивается сравнение с Томом Джонсом, хотя обстоятельства у наших героев разные. Перед Генри была не открытая дорога (по ней он припустился бы вприпрыжку), а привилегированная тюрьма под названием Итон. Викторианскую частную школу, образец которой доктор Арнолд утвердит в Регби*, Итон предвосхищал истовым изучением классиков и спартанским духом, куда я причисляю убогие санитарные условия, ничем не сдерживаемое рукоприкладство и еще многое другое. Из школьных друзей он ближе всех сойдется с Джорджем Литлтоном; этому высокой души политику и весьма посредственному поэту он посвятит "Тома Джонса". Одновременно с ним в Итоне учились Уильям Питт, чья звезда засверкает на политическом небосклоне уже после смерти Филдинга; Генри Фокс - будущий граф Холланд и, как Питт, тоже отец знаменитого сына; Томас Огастин Арн*, крупнейший английский композитор своего времени. В этой компании Филдинг толковал Овидия и Гомера, декламировал Цицерона и Демосфена, сам писал стихи на древнегреческом.
Больше, видимо, заниматься там было нечем: музыке или рисованию не учили, математику или какую другую науку не преподавали, спортивных игр не навязывали. Подобно всем писателям, жившим до XX века, будущий сочинитель в ученические годы не прочел ни единой страницы из отечественной литературы. Сейчас мы отказались от этого обычая, но почему-то это не прибавило нам талантов.
В Итоне Филдинг пробыл до 1724 или 1725 года. В 1725 году в школу поступил мальчик по имени Томас Грей. С Хорасом Уолполом и еще несколькими подростками он составит в стенах школы нечто вроде эстетического кружка. Пройдет восемь лет после окончания Итона, и в одном из лучших своих стихотворений двадцатилетний Грей вспомнит школьные годы. Намерением оды "На отдаленную панораму Итонского колледжа" было, по определению, явить "разительный контраст между радостями детства и невзгодами, кои приносит зрелость". Живописуя невинные мальчишеские забавы на берегах Темзы, Грей упоминает среди прочего "порабощение" зазевавшейся птахи, словно заимствуя слово у будущего мистера Блифила {В установившейся (неверной) транскрипции - Блайфил. - Здесь и далее прим. ред.}. Поэт вспоминает себя школьником: "С болью еще не знаком". Нетрудно предположить, что на итонских игровых площадках крепко сложенный Филдинг одержал больше побед, чем Грей. Однако оба они были обязаны Итону в гораздо большей степени, нежели мы можем предполагать, основываясь на поверхностном представлении о закрытой частной школе. Глубокую любовь к классическим авторам ему привила серьезная натаска, полученная в Итоне. Он и в зрелые годы, не в пример Грею, сохранит "детства живой родник", и все же временами он должен был уноситься мыслями в те восприимчивые годы, вспоминать первые уроки жизни в обществе одаренных, самоуверенных юношей из хороших семей. У нас нет свидетельств тому, что он был избалован домашними, однако решимость, с какой он ополчился на молодожена-отца, дает основание думать, что роль главы семьи успела прийтись ему по вкусу. Итон расширил его кругозор, дал по-настоящему почувствовать себя мужчиной.
Генри и впрямь "дал деру" из школы, то вряд ли его вынудили к этому школьные порядки - скорее, тревога о доме. На рождество и в троицу его обычно отпускали к бабке, и он не чаял дождаться этих свиданий с сестрами. Дом леди Гулд стоял на Сент-Мартин-Черч-стрит, недалеко от центра. Солсбери был весьма оживленный городок, только достопримечательный собор и роднил его с сонным Барчестером из романов Троллопа*. В 1725 году Дефо опубликовал свои впечатления от прежних поездок по стране, и он специально оговаривает, что Солсбери был процветающим городом.
"Если в Винчестере нет торговли, поскольку ничего своего здесь не производится, то, напротив, в Солсбери, как и вообще в Уилтсе {Т. е. графство Уилтшир.}, имеется самое разнообразное производство (...) Население Солсбери живет в радости и достатке, у них процветает торговля; всюду встречаешь учтивость и доброе товарищество - я имею в виду горожан, у дворян свои достоинства"*.
Среди молодых дворян и надлежало Филдингу искать себе товарищей. Однако трудно себе представить, чтобы он чурался простых горожан либо ценил исключительно мужское общество.
Следующий побег он совершил свежеиспеченным выпускником, и это мероприятие было посерьезнее отлучки из школы. Невесте (она доводилась ему дальней родственницей) было пятнадцать лет, и, хотя Закон о браках* лорда Хардвика грянет только через три десятилетия, общество косо смотрело на похищение наследниц. (Великими специалистами по части тайных браков были "флитские священники", впрочем, нужный поп-расстрига всегда отыщется - в Ноттингемшире, например, этот промысел возглавлял "преподобный Свитэпл"*.) Сара Эндрю происходила из дорсетской купеческой семьи, у них был дом неподалеку от Блендфорда - Филдинг успел повидать городок перед самым пожаром 1731 года; отстроенный заново, он явит торжество георгианского стиля. Существует мнение, что мать Сары доводилась невесткой Дэвиджу Гулду. Как бы то ни было, в сентябре 1725 года Филдинг последовал за девицей в Лайм-Риджис*, где его первое - из ставших известными - амурное приключение получило комическую развязку.
В Лайм Филдинг приехал со слугой, как позже его Джонсу будет сопутствовать Партридж. Не забудем, что Филдингу было восемнадцать лет. Лайм-Риджис и сейчас живописное местечко с круто взбегающими тропинками и нависающими над головой сводами. Здесь самое подходящее место предаваться любви, а не решать судьбы государства, и можно понять Маколея, когда тот просил показать, где именно упала героиня "Убеждения" Генриетта Масгроув, а не вести к месту высадки герцога Монмутского*.
деревенского парня, чтобы тот хорошенько поколотил Филдинга. Филдинг подал жалобу и попытался перехватить Сару по дороге в церковь*. Попытка не удалась, а заодно не удалось насолить и советнику Такеру. Блюдя свое олдерменское достоинство, Такер добился того, чтобы Филдинг и его слуга предстали перед лаймским мэром, а тот призвал стороны к порядку.
"догматы веры" {Поступок молодого Филдинга автор обыгрывает в духе выступления Мартина Лютера.}: "Настоящим довожу до всеобщего сведения, что Эндрю Такер и его сын Джон шуты гороховые и жалкие трусы. Собственноручно подписал Генри Филдинг". Тем временем Сару сплавили в Девоншир, к другому опекуну. В следующем году этот джентльмен выдал ее за своего сына, окончательно расстроив планы Такера в отношении Джона. Фйлдинг оказался пешкой в игре, из которой он вышел с опечаленным сердцем и немного поумнев. Насколько можно судить, только дважды упомянет он об этой истории в своих ранних произведениях; в восемнадцать лет он не умел подолгу хандрить. Сара прожила скучно-добропорядочную жизнь и умерла в 1783 году; какие чувства она испытывала к Генри в годы его славы - этого мы не знаем.
Затем в нашей истории появляется досадный пробел: остается непроницаемой тайной, что делал Фйлдинг в 1726 и 1727 годах. Когда молодой человек столь многообещающе вступает в жизнь, конечно, интересно знать, чем он занимался в свои девятнадцать-двадцать лет, тем более что и время для дебюта было особенное. Похоже, что появление Филдинга в Лондоне совпало с приездом Свифта из Ирландии впервые после смерти королевы Анны - и не с пустыми руками: он привез рукопись "Путешествий Гулливера". Приезжал Свифт и в следующем году, на который пришлись смерть сэра Исаака Ньютона, апогей в соперничестве между примадоннами Фаустиной и Куццони и, наконец, смерть Георга I. Осенью 1727 года в Вестминстерском аббатстве под торжественный хорал Генделя (он остался для подобающих случаев) состоялась официальная коронация Георга II и Каролины. В тот год случались и более заурядные вещи: некая женщина из Годалминга в Суррее родила, по ее словам, выводок крольчат, что произвело чрезвычайное волнение в обществе (мы еще раз встретимся с ней в 1762 году - на гравюре Хогарта). И пока она не призналась в мошенничестве, ей свято верили - в том числе швейцарский медик На-таниэл Сент-Андре, королевский прозектор*. Неудивительно, что люди обращались к врачам только в случае крайней необходимости, когда это было уже бесполезно.
Мы снова видим Филдинга только в конце января 1728 года: Джеймс Робертс, крупнейший в ту нору издатель, выпускает в свет его сатиру "Маскарад". Шестипенсовая брошюрка адресовалась "Г-фу Х-д-г-р-у", автором же ее был объявлен Лемюэл Гулливер, "поэт-лауреат короля Лилипутии". Зашифрованный адресат - это Джон Джеймс Хайдеггер, еще один швейцарец, появившийся в Англии при загадочных обстоятельствах. Его дед был родом из Нюрнберга; попав в Цюрих, он там застрял - и осел навсегда. В лакейской ливрее Джон Джеймс проехал через всю Германию, по пути немного занимаясь шпионажем, добрался до Англии и определился в лейб-гвардию. Он проворно всходил по общественной лестнице: стал первым либреттистом, йотом оперным постановщиком. С установлением ганноверской династии он стал устраивать "маскарады" в оперном театре, когда там не было спектаклей (обычно оперу давали дважды в неделю). К 1724 году скандальная популярность этих сборищ достигла таких размеров, что лондонский епископ осудил их в Обществе по исправлению нравов*, и были сделаны попытки запретить их вовсе.
В последнем романе Филдинга "Амелия" одна из глав называется "Что было на маскараде", и если это вопрос, то нам он сейчас кстати. Маскарад - это костюмированный бал; на нем разрешалось, но не обязательно требовалось появляться в маске. Иногда там шла игра либо проводилось такое азартное мероприятие, как лотерея, - прямо на сцене. Свою публику Хайдеггер собирал в Длинной комнате, в западной части здания; человек семьсот гостей развлекались с девяти вечера до семи утра. Костюмы можно было брать напрокат; одни чудили, вырядившись аббатисами и монахинями, другие принимали вид чертей, дикарей, шутов. Разрешалось брать с собой собак, попугаев, мартышек. Невозможно понять, что особенно дурного находили в маскарадах моралисты, если вспомнить, какого рода развлечения мог предложить Лондон. Почему-то решили, что ношение домино может разрушить все общественные барьеры. Тревожились, что, меняя маски, недолго и вовсе утратить свое лицо. В поздние годы Филдинг назовет маскарады "скорее глупым, чем дурным развлечением": однако большинство думало иначе.
Если Хогарт ограничился двумя-тремя выразительными штрихами в "Маскарадах и операх", то Филдинг без обиняков переименовал Хайдеггера в графа Агли {Безобразный (англ.).}. В памфлете утверждалось, что в прежние времена женщины (не чета нынешним бесстыдницам) попадали бы в обморок при одной мысли о маскараде, а уж "лицезрение Хайдеггера привело бы их в ужас не хуже кладбищенского привидения". Другая причина известности Хайдеггера - размах его преуспеяния.
В 1727 году ему поручили иллюминацию Вестминстер-Холла на время коронационных торжеств. Георг II сделал его распорядителем празднеств, назначил регулярное денежное поощрение; он быстрее других нашел общий язык с Генделем*. Хайдеггер дожил до 1749 года; относительно его возраста некрологи называли цифру девяносто, но древним старикам они почти всегда приписывают годы. Как бы то ни было, но Хайдеггер вполне заслуживал неприязнь сатириков: он был до неприличия живуч и в делах поразительно расторопен. Уродец, сумевший возвыситься над многими, он стоит в одном ряду с "щеголем Нэшем"* (человек низкого происхождения, с нелепой внешностью, Нэш станет законодателем вкуса) и Колли Сиббером (этот фатоватый комедиант сделается королевским лауреатом и заправилой всех театральных дел). Эта троица, казалось, и не думала сходить со сцены, и ни один сатирик не удержался от соблазна позубоскалить на их счет.
Как и следовало ожидать от новичка, Филдинг ступил на проторенную дорогу: он дал стихотворное сопровождение хогартовской гравюре "Маскарады и оперы". С некоторой долей вероятности можно предполагать, что за Хайдеггером, "первым министром маскарадов", скрывается Роберт Уолпол, первый министр кабинета, - такая подстановка была в правилах игры. Сатира звонко высмеивает вошедшие в моду развлечения и задевает две-три персоны, с которыми четыре месяца спустя как следует разделается Александр Поп в своей "Дунсиаде"*.
Темы масок Филдинг коснулся и в пьесе "Любовь под разными масками", спустя две недели, 16 февраля, пошедшей в театре "Друри-Лейн". Чтобы двадцатилетнего автора ставили в королевском театре - это было хорошее начало. Общепризнанными авторитетами в своем деле были его директора Колли Сиббер и Роберт Уилкс: здание же театра было воздвигнуто в 1674 году по проекту самого Кристофера Рена. Считалось, что акустикой "Друри-Лейн" превосходил все тогдашние театры, особенно после доделок, произведенных в 1690-е годы. (Интерьер театра, подновленный братьями Адам и другими, сохранялся до 1792 года.) Здесь был главный штаб театрального Лондона, хотя в материальном отношении театр далеко не всегда процветал. Легкостью, с которой устроился его дебют, Филдинг, несомненно, был обязан своей троюродной сестре леди Мэри Уортли Монтегю: она прочла рукопись, побывала на двух представлениях и получила заслуженное посвящение, когда через неделю после премьеры пьеса была опубликована. Другим добрым гением его музы была прославленная актриса Энн Олдфилд. Миссис Олдфилд {Сегодня мы сказали бы: "мисс Олдфилд". "Миссис" звались женщины в возрасте и с положением: "мисс" было обращением к девушкам и прислуге. - Прим. авт.} была постарше: ей в ту пору было сорок пять лет и жить ей оставалось всего два года. В "Друри-Лейн" она дебютировала еще в 1692 году, переиграла девушек в пьесах всех ведущих драматургов, но по-настоящему заявила о себе только в роли леди Бетти Модищ из пьесы Сиббера "Беззаботный супруг" (1704). Позже она с блеском исполнила главные роли в "женских трагедиях" Роу "Леди Джейн Грей" и "Джейн Шор"*. В 1728 году миссис Олдфилд была еще в отличной форме, и ни одна актриса не отваживалась замахнуться на роль леди Бетти. В эпоху, когда актрисам полагалось иметь богатых покровителей, Энн Олдфилд, некогда учившаяся на швею, преуспела больше многих. В последние годы жизни она была очень хорошо обеспечена, даже распорядилась похоронить ее, вопреки обычаю, в кружевном саване. Это побудило Попа обыграть ее кончину в духе мрачного фарса:
"Саван из шерсти?! Святому примерьте! -
Больше пристало в полях Елисейских
Платье из шелка и кружев брюссельских.
Нарциссе в гробу подурнеть еще рано -
Гуще кладите на щеки румяна!" {*}
Нарциссой звали героиню еще одной пьесы Сиббера, также сыгранную миссис Олдфилд*. Она была крупнейшей величиной в театральном мире, и ее исполнение роли леди Мэчлис в пьесе Филдинга не могло не придать ему уверенности в своих силах.
Величиной совсем в другом роде была леди Мэри Уортли Монтегю (ее мать была дочерью графа Денби, доводившегося братом архидиакону Филдингу, деду писателя). Леди Мэри была в деликатном возрасте (ей было под сорок) и официально была связана опостылевшими узами брака с отъявленным скупердяем*. Она рассорилась с Попом и предприняла несколько отчаянных попыток обзавестись для возвышенного духовного общения достойным наперсником, о чем мечтала всю жизнь. На эту роль будут претендовать лорд Харви и международный авантюрист Альгаротти* (женщины не годились: им подрезали крылья домашние заботы и общественные установления). Под стать ей был бы один Вольтер.
Острая на язык, дьявольски умная, честолюбивая - и это в эпоху, когда женщина ценилась как рабочая сила либо как домашнее украшение, - леди Мэри искала утешения в книгах и путешествиях. В конечном счете она осела в Ломбардии, откуда вела письменную перепалку с дочерью и неизменно просила посылать ей больше романов, без которых не мыслила прожить и дня. Как и подобает выдающейся личности, Мэри не была просто дамой: она была литературной дамой с безупречным вкусом, и очень немногие отваживались спорить с ней. Генри Филдингу повезло, что эта родственница прониклась к нему симпатией. Ее нерасположение могло бы закрыть ему все пути на сцену. Что касается пьесы, то это комедия положений, кое-чем обязанная приключениям в Лайм-Риджисе. Образ грубоватого сквайра сэра Позитива Трэпа обычно связывают с Эндрю Такером, хотя такого рода характер был далеко не редкость в комедии Реставрации. Есть в пьесе и героиня-наследница, но, в отличие от Сары Эндрю, она - fille mal gardee {Буквально: "Девица, за которой плохо смотрели". Название одноименного балета переводится как "Тщетная предосторожность".}, и потому благополучный чувствительный финал делается возможным. Но быть может, самый интересный в свете будущего характер - это лорд Формал; образ томного хлыща тоже не был изобретением Филдинга, но подан он в высшей степени изобретательно: его сиятельство жалуется, что "от чтения у него погасли" глаза и он утратил способность "обжечь взглядом" красотку. Одним словом, для новичка это была очень зрелая работа. Филдинг умел учиться.
4
являют, например, Стравинский и Пикассо: подчиняясь сокровенной логике творчества, они стремительно минуют розовый период, неоклассицистический. Но такие же курбеты умели проделывать и наши простодушные старики-августинцы. Когда почти на седьмом десятке Дефо нашел себя в писании романов, за плечами у него было почти шесть прожитых жизней: он чуть не стал священнослужителем диссентерской церкви; вместе с возмущенными протестантами выступил на стороне герцога Монмута; он был купцом и предпринимателем; был правительственным агентом; был журналистом и публицистом - всего не перечесть. Сэмюэл Ричардсон был прилежным учеником печатника, потом сам стал владельцем типографии и только на склоне жизни сделался писателем, составляя письмовник на все случаи жизни. Сомнения и колебания на писательском поприще испытывали - каждый на свой лад - и Свифт, и доктор Джонсон, и Стерн. Надо отбросить мысль о том, что в прошлом художники твердо следовали своему предназначению и только первая мировая война раз и навсегда лишила их уверенности в себе.
ли ему помешали родные - скорее, у него были на то свои причины. Ведь трудно представить, чтобы бездельник, праздно шатающийся по графству, больше устраивал Гулдов, чем ограниченный в развлечениях студент. Разумеется, ни Крайст-Черч, ни Кингс-Колледж {Колледжи соответственно в Оксфорде и Кембридже.} не могли застраховать от эскапады в духе лайм-риджисской истории: обуздать Филдинга можно было только буквально; зато, глядишь, научится пить в меру, завяжет полезные знакомства. Чем якшаться с дорчестерскими балбесами сквайрами или с сыновьями мануфактурщиков из Девайзеса, лучше водить компанию с отпрысками знатных фамилий. Как бы то ни было, в Лондоне молодой Филдинг объявился весьма рано, из чего следует, что дома его держали не слишком крепко. По моему мнению, Генри, попросту говоря, одумался. В восемнадцать лет его потянуло увидеть жизнь, а к двадцати годам он уже был сыт ею по горло. И тогда он сделал выбор в пользу университета.
Однако не в пользу Оксфорда или Кембриджа. После премьеры его пьесы едва минул месяц, когда 16 марта 1728 года его имя внесли в списки студентов литературного факультета Лейденского университета. Основанный в 1575 году, этот знаменитый научный центр западной Голландии пользовался большим авторитетом во всей Европе*, особенно по части медицинского образования. Великий врач и педагог Герман Бургаве* выпестовал не одно поколение толковых учеников; известность его была столь велика, что письма с адресом: "Европа, - Бургаве", говорят, благополучно доходили. Еще одно громкое имя - профессор гражданского права "многоученый Витриариус". Ссгодны мы точно знаем, что в Лейден Филдинг ездил изучать не юриспруденцию, а близкие его душе гуманитарные науки, то есть, другими словами, - античную литературу*. В этой области особенно выделялся Питер Бурман (интересно, что молодой Сэмюэл Джонсон написал и его биографию, и биографию Бургаве). Словно на радость А. Э. Хаусмену*, этот латинист был поборником дотошнейшей текстологии.
У классиков древних солиднее вес,
Что же, трубите о свете с небес,
Вопреки насмешкам в "Дунсиаде" этому научному направлению принадлежало будущее.
"великого профессора Бурмана" в шутовских примечаниях к 'Трагедии трагедий". Однако в Лейдене он не только оттачивал впрок свои сатирические стрелы: он учился ценить вдумчивое и строгое отношение к тексту, каковым свойством, например, скриблерианцы отнюдь не могли похвастаться. Филдинг снимал комнату; его городские маршруты пролегали вдоль каналов; однажды он забрел посмотреть на казнь; и неизменно его взор оскорбляла "сытая суть", как он определял олдерменскую дородность об руку с матронской пышностью, иначе говоря - встречные обыватели определенного толка, национальные типажи, если угодно. В ту пору он работал над пьесой, которая в будущем получит название "Дон Кихот в Англии", - это произойдет через несколько лет, причем первый вариант театр забракует.
В конце лета 1728 года Филдинг приехал домой на каникулы. Видимо, большую часть времени он прожил в Солсбери, но известно, что он был наездом в деревушке Аптон-Грей - это у самой лондонской дороги, неподалеку от Бейзингстока. В результате явилась поэтическая картина этой деревни*. Однако и в этом случае он шел проторенной дорогой: августинцы любили противопоставлять утонченные городские наслаждения грубым деревенским забавам. Превосходный образчик этого жанра - стихи Попа, обращенные к Терезе Блаунт после коронации Георга I в 1714 году. Позднее Филдинг включил свою поэму в "Собрание разных сочинений", где она вполне смотрится. Из нее трудно заключить, какие чувства владели Филдингом в то лето: у разлученной с ним Розелинды мог быть реальный прототип, а могло его и не быть, и, уж во всяком случае, в двадцать один год Филдинг мог легко утешиться. Поэма свидетельствует о серьезности намерений молодого литератора и еще о том, что голландская педантичность не засушила его живое воображение.
Как выяснилось, учиться ему оставалось еще только один год. В Лейден он вернулся в октябре 1728 года и пробыл там до новых каникул - до августа следующего года. Нет полной ясности о причинах, по которым он прервал учебу. Артур Мерфи, его первый биограф, в качестве такой причины указывает на прекращение материальной поддержки из дома, и с этим вполне можно согласиться. По достижении совершеннолетия он выходил из-под опеки Канцлерского суда, и его перспективы были не из лучших. У отца на руках вторая семья и, вполне вероятно, третья жена; Гулды - их можно понять - не спешили транжирить кропотливо нажитое состояние на молодца с фамилией Филдинг. Задумываясь о будущем, он видел для себя мало возможностей преуспеть в жизни. Много позже леди Мэри Уортли Монтегю напишет, что "он заслуживал сострадания уже в самом начале своего пути, когда ему пришлось выбирать (он сам мне это говорил) между наемным писакой и наемным кучером".
и все уже присматривали себе подходящий избирательный округ. Отдаленная панорама великих дел, приоткрывавшаяся Филдингу в Итоне, погасла, как еще раньше, когда семья уехала из Шарпема, ушло волнующее видение Гластонбери-Тора.