Приглашаем посетить сайт

Пэт Роджерс. Генри Филдинг. Биография
Глава II. Сочинитель (1729-1733)

Глава II

СОЧИНИТЕЛЬ (1729-1733)

1.

Когда Филдинг вернулся в Лондон, ему было двадцать два года, и, наверное, он был не против отведать развлечений, набраться жизненного опыта. Из европейских городов для этих целей лучше всего подходил Лондон. В отличие от Бата, например, он функционировал круглый год; деятельность политических и судебных учреждений, коммерция и на все вкусы культурная жизнь поставляли массу впечатлений. В представлении молодежи Лондон был сама жизнь, он на глазах возрождался, отстраиваясь после Великого пожара*. Церковное строительство, с размахом задуманное королевой Анной, полностью своей программы не выполнило, однако в городской силуэт уже вписались красивые, нередко вычурные шпили Рена, Гиббса и Хокс-мура.

Смотрите, как к лицу Августе* украшенья -

- писал в 1713 году Поп. Даже ставший желчным на старости лет Дефо выпустил в марте 1728 года брошюру "Augusta Triumphans" {Августа-победительница (лат.).} обещавшую в подзаголовке "средства, как превратить Лондон в самый процветающий город". В соответствии с замыслом Дефо уделяет основное внимание будущим проектам: основание в Лондоне университета (он опередил жизнь на целое столетие), создание приюта для подкидышей, учреждение музыкальной академии, искоренение многочисленных пороков - от азартных игр и проституции до джина и "мнимых сумасшедших домов", где мужья держали неугодных жен. Сквозь недовольное брюзжание шестидесятивосьмилетнего Дефо прорывается уверенность в том, что Лондону назначено стать колыбелью новейшей цивилизации. Мог ли, спрашивается, устоять перед посулами этого города пышущий здоровьем и уверенный в себе молодой человек вроде Филдинга?

От Тайбернской виселицы на западе (неподалеку от нынешней Мраморной Арки) протяженность Лондона на восток, к пригородам Майл-Энд и Степни, составляла от четырех до пяти миль. К югу исторические районы Вестминстер и Саутуорк перешагнули за городскую черту, но к северу основной район заселения простирался не далее мили от Темзы. В то самое время, когда в Лондоне появился Филдинг, содружеством вельможных землевладельцев и продувных подрядчиков отстраивались районы Мейфэр и Оксфорд-стрит; за какой-нибудь десяток лет этот фешенебельный район заселит знать, желавшая держаться подальше как от Сити, так и от злачных мест, куда отлично знал дорогу Филдинг. Марилебон-Гарденз были уже пригородом; по дороге в Излингтон лежала большая вересковая пустошь; Бетнал-Грин являл вид глухой деревни. Из игорного дома в Хампстеде, опасаясь разбойников, в город возвращались группами, с охраной. За Монтегю-Хаус, где в 1759 году обоснуется Британский Музей, расстилались поля. При жизни Филдинга лишь кучка домов стояла на южном конце Тотнем-Корт-Роуд, а дальше дорога петляла по пастбищам и огородам.

"загородные приходы" давали еще 250 тысяч. В столице проживала примерно десятая часть населения страны; Бристоль был крупнее Ливерпуля, Честер не уступал Лидсу, а провинциальные города, как хорошо знакомые Филдингу Солсбери и Тонтон, поддерживали марку окружных центров, располагая 5-10 тысячами жителей. Города, где проводились выездные судебные сессии, были, по существу, сонными поселками, бодрствовавшими лишь по базарным и ярмарочным дням. Таким образом, Лондон был уникальным городом, и не только благодаря своим масштабам, но и по городской своей сути. В качестве судьи Филдинг столкнется с такими социальными проблемами, о которых не имела ни малейшего представления жившая по старинке сельская Англия. Перенаселенность и нищета в приходе Сент-Джайлз, иммигрантские землячества в Уоппинге или Саутуорке, межцеховые конфликты спитфилдских ткачей - где еще в Англии вставали подобные проблемы? В 1730-е годы провинциальные мировые судьи редко встречались с организованной преступностью, а в Лондоне она набирала силу. На смену мелким грабителям шла хорошо налаженная система укрывательства краденого, начало которой положил Джонатан Уайльд. Всего четыре года назад, в 1725 году, Уайльд был повешен в Тайберне.

Ежегодно восемь раз мрачная процессия совершала свой путь от Ньюгейта через Холборн по Оксфорд-стрит*. В ту пору новоиспеченный выпускник Итона, Филдинг, конечно, слышал историю Уайльда и запомнил впрок многие ее подробности. Теперешнее его возвращение в Лондон совпало с новым пробуждением интереса к этой личности: в январе 1728 года Джон Гей поставил "Оперу нищего", с беспрецедентным успехом шедшую два сезона подряд. Центральная фигура пьесы, двигатель интриги не Макхит, ее главный герой, а неряха Пичум, сатирический портрет Джонатана Уайльда и премьер-министра Роберта Уолпола одновременно. Популярность пьесы определила решительные перемены: в театре надолго утвердился жанр балладной оперы, и Филдинг будет прибегать к нему с не меньшим успехом, чем другие драматурги.

"Оперы нищего" был благотворен еще и в том отношении, что развязал руки ее постановщику Джону Ричу. Рич затеял подписку в пользу нового театра в Ковент-Гардене, и было собрано достаточно, чтобы построить здание в северо-восточном углу рыночной площади, "стена в стену с Боу-стрит". Строительство было поручено Эдварду Шеперду, отлично зарекомендовавшему себя в Мейфэр. Театр открылся в 1732 году, и Рич покинул прежнее пристанище на Линкольнз-Инн-Филдз. С этого времени театр "Ковент-Гарден" специализировался в пантомимах и арлекинадах, которые часто давались дивертисментом к трагедиям Шекспира или комедиям Конгрива. Во времена Филдинга театр оставался главным соперником "Друри-Лейн", благо тот стоял в четверти мили от него. "Друри-Лейн" по-прежнему располагал королевским патентом, но смерть и уход от дел его прежних руководителей - сэра Ричарда Стила, Колли Сиббера, Роберта Уилкса и Бартона Бута - сделали до крайности ненадежным существование театра в 30-е годы. Могучие страсти сотрясали надменный и неудобный Оперный театр в западной части Хеймаркета (его построил Ванбру*). Перессорившиеся примадонны прибегали к заступничеству членов королевской семьи, в то время как Гендель безуспешно боролся с непомерными расходами и охлаждением публики. Через дорогу против Оперного стоял Маленький театр, с 1720 года перебивавшийся французским балетом и отечественной буффонадой; представления носили весьма рискованный характер, и власти регулярно закрывали театр. В скором времени Филдинг стяжает на сцене этого театра свой самый крупный успех.

Строительство нового театра в Ковент-Гарденс стало заразительным началом: октябре 1729 года драматург Томас Оделл (впоследствии театральный цензор) открыл театр на Эйлифф-стрит в Гудменз-Филдз - это к северо-востоку от Тауэра, разу за чертой Сити. Здесь сроду не было театров, и высоконравственные обыватели уперлись, опасаясь, что и у них заведутся порядки, как на Друри-Лейн, - массовая проституция, например. Театр, однако, открылся популярной комедией Фаркера Офицер-вербовщик", а спустя три месяца в нем сыграли пьесу Филдинга. Театр Оделла жил далеко не безмятежной жизнью, а в 1731 году Оделл передал руководство театром ведущему актеру постоянной труппы Генри Джиффарду. Отыграли еще один сезон, собрали деньги, и Джиффард перевел театр в новое помещение - тут же, на Леман-стрит, еще ближе к Темзе. На новом месте театр продержался дольше - десять лет. Потом здание перешло к диссентерам, потом его использовали под товарный склад.

"Путешествии" (1725) пишет, что после 1680 года его только кончили застраивать. На южной окраине Гудменз-Филдз шумела барахолка - скупали и продавали подержанное платье, и в этом-то месте в 1728 году Поп поселил Тупость. Обещанное падение нравов в положенный срок свершилось - о том свидетельствует один из первых биографов доктора Джонсона сэр Джон Хокинс: "То тот, то этот дом объявлялись тавернами, а на деле они были прибежищами порока; их прежние обитатели, исправные работники и трудолюбивые ремесленники, вынуждены были искать себе кров в других местах". Странно, казалось бы, что неумолимо строгий, справедливый, с благородной душой судья Генри Филдинг способствовал (цитирую Хокинса) "соблазнению на разврат и распутство". И мы не разберемся в его делах, если не будем всегда помнить, что в актерах по-прежнему видели бродяг и что на своем пути к гибели нерадивый хогартовский подмастерье Том Айдл, конечно же, не минует театра. Другим зрелищным развлечением в Лондоне XVIII века были ярмарки, проводившиеся каждый год в определенное время. Самыми важными были две: Варфоломеевская и Саутуоркская. Варфоломеевские ярмарки устраивались еще в XII веке, на них торговали сукном. За ярмаркой закрепилось место: Смитфилдский рынок, продолжалась она с 23 по 25 августа. Она проводилась даже в хмурые времена Республики, а после Реставрации ее продлили до двух недель. В XVIII веке периодически отдавались распоряжения укладываться с ярмаркой в положенные три дня, однако эти распоряжения не достигали цели. Другой постоянной заботой гражданских властей было поддержание порядка в балаганах и за игорными столами; назначались специальные констебли, однако беспорядки продолжались. Были даже попытки навсегда прикрыть ярмарку, однако она просуществовала до середины викторианской эпохи*. На ярмарке с театральными актерами делили место под солнцем канатоходцы, акробаты, кукольники, фокусники и прочие увеселители; "настоящие" пьесы здесь были не в почете, здесь разыгрывалось особое ярмарочное "действо". Иногда оно требовало для себя пышных декораций; бывало и так, что из ведущего театра, например из "Друри-Лейн", заимствовали "гвоздь сезона", перекраивали на свой лад и представляли в Смит-филде. Из этого взаимодействия уличного балагана с Королевским театром многое извлечет для своей "Дунсиады" Поп.

Со времени правления Эдуарда IV проводилась другая большая ярмарка - Саутуоркская. К 1720 году она превратилась, по существу, в увеселительное мероприятие - торговля там почти заглохла. Проходила она с 7 по 9 сентября. Но балаганные представления, к неудовольствию властей, давались и позже. Несколько лет спустя после смерти Филдинга городской совет принял во внимание жалобу саут-уоркских жителей и запретил ярмарку. Варфоломеевская, таким образом, потеряла серьезного конкурента, тем более что Майская, проводимая соответственно в первой половине мая неподалеку от Пастушьего базара, тоже дышала на ладан. Живую картинку с Майской ярмарки 1699 года оставил нам наблюдатель нравов Нед Уорд: тут и странствующие актеры, и клоуны, не жалея "труда, пота и дурачеств" заманивающие толпу в балаган, и зрелища, рассчитанные на самые причудливые вкусы. Только комедианты ухитрятся завладеть вниманием публики, как та "отворачивается от лицедеев и глазеет на мартышек, к великой досаде важно вышагивающих мнимых лордов и леди". Сделавшись лондонцем, Филдинг полной мерой изведает ярмарочное веселье. Известнейшая картина Хогарта (1733) обессмертила Саутуоркскую ярмарку незадолго до ее упразднения.

Самой яркой фигурой театрального Лондона был, несомненно, Колли Сиббер, приближавшийся к порогу шестидесятилетия. Сын замечательного немецкого скульптора Кая Габриэла Сиобера*, он на всю жизнь сохранил какую-то неанглийскую открытость: в его "необычной оживленности" недруги усматривали бестолковую общительность. На сцену он определился, имея за плечами битвы под знаменами Вильгельма Оранского и службу в доме знатного вельможи. Никоим образом он не был лучшим лондонским актером, но он бывал очень хорош в роли глуповатого хлыща, без которого еще недавно не обходилась ни одна комедия. Он не был искусным драматургом - куда там! - но он умел угодить публике перепевами comedie larmoyante {слезливая комедия (франц.).}. Казалось бы, ему нечего делать во главе театра, однако он держался на этом месте, а другие прогорали. Вдруг в 1730 году эта почти смехотворная личность получает повышение: он стал поэтом-лауреатом, наследовав эту должность от пьяницы Юсдена. Из других претендентов иные были даже бездарнее Сиббера, но и здесь он был не на своем месте. Его жалкие попытки в одическом жанре вызовут насмешки Филдинга и других литераторов и доставят ему венец Короля Чурбана в последней редакции "Дунсиады" Попа. А он с похвальным добродушием отмахивался от критики; подобно Роберту Уолполу, лицедею государственного масштаба, Сиббер знал, что и без всеобщей любви можно хорошо прожить. Его разномастную родню мы не раз встретим на нашем пути с Филдингом. Поразительно незадавшаяся семейка и как могли почтенные Арны угодить в одну galere* {галера (франц.).} с заносчивым Теофилом и взбалмошной Шарлоттой - этому нет объяснения.

"скриблерианцами"*. Сюда входили Джонатан Свифт, Александр Поп, Джон Гей и доктор Джон Арбетнот; выступили они еще при королеве Анне, и не случайно им был брошен упрек, что в политике они-де "тоскуют" по добрым старым временам. Самым грозным из них был великий декан собора святого Патрика в Дублине Свифт; сейчас он отсутствовал (только дважды приезжал в Лондон - в связи с "Гулливером"), но сверкающее остроумие и ярая ненависть к воцарившимся порядкам ни на минуту не давали забыть о его существовании. От него всегда ждали какого-нибудь рокового подарка - еще одного "Гулливера", например. Нынешние литературоведы и биографы склонны смягчать эту буйную натуру, а ведь Свифт был человеком необычайно властным и гибким, в нем, если на то пошло, погиб великий диктатор. Дела своего деканата он отправлял строго и ревностно, болея за каждый пенс, как за свой собственный. Ему за шестьдесят, но пыл его не угас, и в "Скромном предложении" его черный юмор заявил о себе с прежней силой.

"Опера нищего" возместит ему громадные убытки, нанесенные крахом "Компании Южных морей", но неумеренный образ жизни в несколько лет расшатает его здоровье и сведет в могилу. Человеком ученым, остроумным и общительным был шотландец ректор Арбетнот, большой мастер с серьезным видом нести ахинею. К каждому из той группы лепились писатели более мелкого разбора, самым интересным из них был осведомлявший Попа о Граб-стрит Ричард Сэвидж. Сэвидж объявлял себя незаконным сыном одной графини и, может быть, не преувеличивал. Позже он сведет знакомство с Сэмюэлом Джонсоном, который откроет список своих великих трудов именно биографией Сэвиджа (1744), куда войдут такие, например, эпизоды, как обвинение Сэвиджа в убийстве, учиненном в пьяной драке. С удивительной проницательностью воссоздает Джонсон суматошную жизнь этого задерганного литературного поденщика.

Рано или поздно все дороги приводили в Туикнем, к Попу. Ему всего сорок лет, но, обязанный только одному себе, этот карлик и инвалид, исповедовавший к тому же гонимую религию (католицизм), Поп добился славы, независимости, неуязвимости и положения в свете*. Сейчас, свирепо разделавшись в "Дунсиаде" с литературной братией, он, как никогда, был на виду. Скверный писатель - традиционная сатирическая мишень - уже изображался под именем небезызвестного Скриблеруса, но теперь Поп ополчился вообще на литературную поденщину, якобы взявшую себе на откуп Граб-стрит, где издавна селились нуждающиеся писатели {Не всегда сознается, что в Лондоне существовала реальная Граб-стрит, сделавшая возможным переосмысление: "авторы небольших исторических сочинений, словарей и поэм-однодневок (Джонсон, "Словарь"). Она была протяженностью около 200 ярдов и пересекала с севера на юг приход Сент-Джайлз в Крипплгейте (за старой городской стеной). Здесь стояли избегшие пожара ветхие постройки тюдоровских времен, образующие узкие улочки и закрытые дворики; здесь некоторое время жил Джонатан Уайльд. В XVII веке этот район пришел в полное запустение. "Обзор Лондона" Стоу в издании 1720 года скучно отчитывается: "Как в отношении домов, так и в отношении их обитателей улица эта невыразительна; удручает обилие двориков и переулков. Неподалеку от южного конца Граб-стрит родился великий предшественник Филдинга Даниэл Дефо. Сюда же, словно загнанный зверь, вернулся он умирать. Сейчас на этом месте квартал Барбикан*. - Прим. авт.}. Ответный огонь не заставил себя ждать; по канонаде можно судить, сколь точно и больно разил противников Поп. И что удивительно: едва ли не самый достойный отпор подготовил молодой Генри Филдинг, который, в сущности, еще никак о себе не заявил и поэтому в "Дунсиаду" не попал.

Дело обстояло следующим образом. За несколько лет до этого Поп рассорился с леди Мэри Уортли Монтегю, и язвительное замечание по ее адресу в поэме подтверждало, что примирения не будет. Когда в 1729 году Филдинг вернулся из Лейдена, леди Мэри, отпустившая скучного мужа мыкаться со скучной компанией по английским курортам, сама жила в Туикнеме, в опасной близости от осиного гнезда. Вероятно, там и навестил ее Филдинг, и вдвоем они подготовили несколько ответов Попу. Они не были тогда опубликованы, лишь в 1970-е годы большая часть этих материалов увидела свет, в том числе затерявшийся в семейном архиве Хэрроуби крупный отрывок комико-эпической поэмы, в которой Поп представлен сыном его собственной Королевы Тупости. Поэма и уцелевшее с нею стихотворное послание Джорджу Литлтону - единственные автографы Филдинга, сохранившиеся на сегодняшний день. В поэме наряду с заклятым врагом Попом (здесь его имя - Кодр*) достается еще Свифту и Гею, причем разделываются с ними их собственным "скриблерианским" оружием.

С напрасным рвением поэт тщедушный

Он Матери слова и так и сяк склоняет,
Он хочет ей помочь. А как помочь - не знает.
Полночные часы в рассеяньи влачатся,


Рифмованной трухи там столько, что не счесть
И взор его горит восторгами, коль скоро

Направленная против Попа поэма, насколько можно судить, защищает двор и, похоже, самого Уолпола, что весьма трудно примирить с оппозиционным духом ранних пьес Филдинга. К тому же хорошо известно, что в скором будущем он выскажет восхищение и Попом, и скриблерианцами. Может, сатирическое осмеяние поэта-карлика, подобно позднейшим нападкам на великана Уолпола, было той вехой на дороге, которую надо миновать и идти дальше; может, он честно предался наущениям леди Мэри. Как бы то ни было, в этой ранней - и заживо погребенной - поэме Филдинг является во всеоружии передовой по тому времени литературной техники - и является как сторонник побитых "сочинителей", хотя формально к их числу не принадлежит.

"Оперы нищего" стояла еще высоко. В начале 1729 года необъяснимым успехом пользовалось в Маленьком театре фарсовое представление "Херлотрамбо", сыгранное не менее тридцати раз. Главную роль в нем - комического танцора и человека на ходулях - исполнял сам автор, словно в насмешку однофамилец и даже тезка доктора Джонсона. В литературном мире на смену прошлогодней "Дунсиаде" Поп выпустил в апреле ее расширенное издание, добавив к прежнему яду убийственные примечания. В начале творческого пути Филдинг испытал сильнейшее влияние скриблерианцев: не забудем, что ко времени нашего рассказа прошло всего три года после публикации "Гулливера". Хотя судьба вроде бы готовила ему такое же безрадостное будущее, как поповским "глупцам", он смело солидаризируется с остромыслами. Все решительнее настраивает он себя против Граб-стрит, и это при том, что в противоположном стане его изображают обитателем самого жалкого чердака, как то подобает бедняку и бездарности.

Кстати сказать, мы не знаем точно, где он тогда жил. Только после женитьбы, сняв дом в районе Стрэнда, он оставит нам свой первый лондонский адрес. А поначалу он, скорее всего, держался знакомых кварталов: например, богатый театрами приход святого Мартина-на-полях, где в 1726 году Гиббс закончил строительство своей замечательной церкви. Соседний приход святого Павла с кварталом Ковент-Гарден - здесь он тоже мог жить. В этой части старого города - до переезда в 1733 году на Лестер-филдз - обитал Уильям Хогарт, с ним Филдинг скоро сведет знакомство (а может, они уже знакомы) - На дальнем (от Стрэнда) конце Флит-стрит, в Солсбери-Корт, жил при своей типографии Сэмюэл Ричардсон, в будущем самый ярый противник Филдинга-романиста. Двадцать лет прожил в предместье Сток-Ньюингтон (это в трех милях к северу от Сити) еще один родоначальник английской прозы - Даниэл Дефо. В последние годы жизни несчастья шли за ним по пятам, и умер он в жалкой обстановке. Да, столица была щедра на обещания, но если новичок сплоховал, то позор и забвение были его уделом. В 1729 году Филдинг стоял на пороге ослепительного успеха - либо полного краха. Он умудрился отведать и того, и другого.

2

напоминает биографии голливудских звезд, где сменяют друг друга остановившиеся кадры. Если читатель недостаточно знаком с предметом, он заскучает от такого "рассказа". Беда в том, что о жизни Филдинга в 30-е годы мы знаем неизмеримо меньше его драматургической деятельности. Он выдавал в год по три-четыре пьесы; мы знаем их dramatis personae {действующие лица, персонажи (лат.)}, их темы и реакцию критиков, мы даже можем судить об их кассовом успехе. Но что составляло его повседневную жизнь - этого мы не знаем. Сохранилось лишь два его письма, причем оба написаны леди Мэри Уортли Монтегю.

Поэтому присмотримся сначала к его пьесам, ибо здесь нет нужды строить догадки. Его первым опытом по возвращении из Лейдена была традиционная комедия нравов "Щеголь из Темпла"*. Отвергнутая руководством театра "Друри-Лейн", пьеса попала в новый театр на Гудменз-Филдз, и Генри Джиффард ее взял. Она была представлена 26 января 1730 года и шла десять вечеров, что было совсем неплохо для впервые поставленной пьесы. За вычетом издержек, в пользу автора шли сборы с третьего, шестого и девятого представлений, так что свои бенефисные деньги Филдинг получил сполна. Время от времени спектакль возобновлялся, вскоре был издан текст. Биограф Филдинга Кросс находил симптоматичным, что как "настоящий драматург" Филдинг состоялся в Ист-Энде, "среди торгового люда Уайтчепела". Филдинг, безусловно, стремился развенчать нелепости вкуса, процветавшего в фешенебельном Уэст-Энде, но Филдинг шел здесь проторенной дорогой, он явно воспринял творческий стимул от "Дунсиады", где "Друри-Лейн" порицается за потрафление грубым вкусам балагана.

Пьеса представляет собой веселый анализ конфликта между поколениями: студент-юрист Уайлдинг вовсю вкушает прелести столичной жизни, а между тем в Лондон заявляется его отец, глуповатый провинциал. В роли сына-расточителя* выступил Генри Джиффард, сам лишь недавно приехавший в столицу из Ирландии; доверчивого отца сыграл известный комический актер Уильям Пенкетмен-младший. Когда происками недоброжелателей театр на время был закрыт (28 апреля 1730 года), пьеса уже пользовалась немалой известностью. В свете будущего наиболее важной была причастность к ней Джеймса Ралфа, написавшего Пролог и, может статься, Эпилог ("написанный дружеской рукой"). Ралф многие годы будет ближайшим соратником Филдинга.

"Автобиографии" Франклина читаем такие слова: "остроумный, воспитанный и необычайно красноречивый человек; лучшего собеседника я не встречал". Высокое мнение Франклина о его неотлучном спутнике разделяли в Англии не все. В плаванье через океан его погнали - среди прочего - семейные неурядицы, и по прибытии он занял у Франклина денег на устройство. Он пробовал определиться на сцену, заняться журналистикой, однако эти профессии ему не дались. В июле 1726 года Франклин отплыл в Филадельфии* "обеднев" на 27 фунтов стерлингов, поскольку оставшийся Ралф так и не вернул ему долга. Через два года о нем наконец заговорили: он написал глупейший ответ на "Дунсиаду" под названием "Сани {Шотландский вариант Сэнди, уменьшительного от имени Александр.}. Героическая поэма". Брошюра стоила один шиллинг, в ней было сорок пять страниц, посвящалась она "джентльменам, ославленным в "Дунсиаде", и содержала не очень смешные нападки на скриблерианцев (Поп, Гей, Свифт). Эта выходка обеспечила Ралфу скромное место в расширенном издании "Дунсиады" (1729) - может, на эту честь он и рассчитывал (о самом памфлете Поп отозвался так: "брехня"). На год-два старше Филдинга, Ралф приближался к двадцатипятилетию; он нередко приносил друзьям огорчения, однако это не отразилось на дружеском отношении к нему Филдинга.

этом роде, "Авторский фарс", в конце 1730 года сменила на сцене "Херлотрамбо". В успехе она не уступила своему эксцентрическому предшественнику, а испытание временем выдержала гораздо лучше. Сорок один раз прошла она в том сезоне, и только однажды, в апреле, последнее действие пристегнули к "Херлотрамбо". В летнее время актеры хеймаркетской труппы показали в балагане на Тоттнем-Корт кукольное представление из третьего действия: так впервые филдинговская сатира на общедоступную культуру сама выразилась в формах общедоступного развлечения. Новый сезон в октябре Маленький театр открыл "Авторским фарсом", и до лета пьесу сыграли еще дюжину раз. Для постановки в "Друри-Лейн" в 1734 году Филдинг основательно переработает текст. Между тем сокращенные версии первоначального текста продолжали играться, а один кусок пьесы как кукольное представление в 1730-е годы регулярно показывали на ярмарках. И поскольку смысл пьесы отчасти в том, что театральные светила того времени суть манекены, весьма уместно было в таком виде их и представлять.

Для балладной оперы характерна одна особенность: новый текст кладется на известную музыку. Обычно текст писался на злобу дня, как в "Опере нищего", зачинателе и образце жанра. Музыку же брали откуда угодно - главное, чтобы ее все знали. Иногда в балладную оперу попадали арии известных композиторов, например Генделя, но чаще брались народные песни, баллады, популярные куплеты. В "Авторском фарсе" двадцать три песни, и почти все в последнем действии. Некоторые мелодии использовал еще Гей, другие также были широко известны, публика узнавала их сразу. О популярности этого жанра свидетельствует тот факт, что в тот же самый вечер (а это был Светлый понедельник) премьера еще одной балладной оперы состоялась в "Друри-Лейн", а через два дня в Гудменз-Филдзе впервые сыграли балладную оперу Джеймса Ралфа.

В пьесе Филдинга, по сути дела, - две пьесы. В первом и втором действиях бедствующий литератор Лаклесс бьется с легионом граб-стритских выкормышей, среди которых и книгоиздатель Маккулатур, более или менее близкий портрет "неприличного" Эдмунда Керла*. В последнем, третьем действии показывается репетиция кукольного представления "Столичные утехи", сочиненного Лаклессом. Вообще прием "пьесы в пьесе" был распространен в бурлескной драматургии, и Филдинг, пожалуй, лучше всех владел этим мастерством. Целое созвездие тогдашних знаменитостей он низвел до положения призрачных фигур. Вереницей проходят, домогаясь милостей от богини Ахинеи, законодатели театрального мира (кое-что отсюда позаимствует Поп для новой книги "Дунсиады" в издании 1742 года). Вот они: Дон Трагедио (Льюис Теобальд), Сэр Фарсикал Комик (Сиббер), Доктор Оратор (фиглярствующий проповедник Джон Хенли), Синьор Опера (певец-кастрат Сенесино, его привез в Англию Гендель), Мсье Пантомим (Джон Рич) и Миссис Чтиво (автор скандальных романов Элиза Хейвуд). Тут же кумиры сцены: непутевый сын Сиббера - Теофил, вездесущий Хайдеггер (в переработанном варианте пьесы это Граф Образин), автор "Херлотрамбо" Сэмюэл Джонсон и тому подобное.

Знакомые цели Филдинг поражал необычайно точно и остроумно. Досадно, что пьесу нельзя сегодня поставить - мы глухи к ее злободневности, хотя все остальные комедийные компоненты обещают сценический успех. Бернард Шоу назвал Филдинга величайшим из всех профессиональных драматургов (исключая, разумеется, Шекспира), что появились между средневековьем и XIX веком (т. е. до появления Шоу). Волнующее было бы событие - попасть на друри-лейнский спектакль 1734 года, где Миссис Чтиво представляла Китти Клайв, а Теофила Сиббера в роли Mapплея-младшего играл еще малоизвестный актер из графства Донегол Чарлз Маклин. В прошлом актер странствующей труппы, он стяжал наибольший успех в трагическом репертуаре: его Шейлок не знал себе равных, это был гнусный вымогатель - меньше всего жертва. Увидев его, король Георг II потерял сон*. Миссис Клайв, напротив, блистала в музыкальных жанрах: неподражаемая Полли Пичем, она еще пела в "Соломоне" Генделя. Филдингу снова повезло с актерами. Не много насчитается столь ярких театральных событий, как первые представления "Авторского фарса", где беззаботный смех переходит в язвительный, а мелодичные сцены складываются в стремительное действие. Странно, что пьеса была напечатана только в 1750 году.

3

"Авторский фарс" еще не успел обжиться на сцене, а у Филдинга было наготове кое-что получше: не прошло и месяца после его премьеры, когда 24 апреля, в пятницу, на сцене Маленького театра в Хеймаркете пошел "Мальчик-с-пальчик". Было дано, по словам Филдинга, "свыше сорока представлений - и перед самой изысканной публикой". Партер, балкон и ложи каждый вечер были набиты до отказа. На втором спектакле побывал принц Уэльский, это добавило масла в огонь. Иногда пьесу давали дивертисментом к "Авторскому фарсу", и хотя он тоже не мог пожаловаться на недостаток зрителей, на "Мальчика-с-пальчик" ломился буквально весь Лондон. Джеймс Роберте немедленно издал его текст, через несколько недель в печати был исправленный вариант (его уже играли) - в течение 1730 года пьесу печатали еще дважды. В марте 1731 года окончательный вариант пошел под названием "Трагедия трагедий"; Роберте снова запустил пьесу в печать и несколько допечаток сделал позже. Переделки и дополнения в тексте шли, в основном, по линии "ученых" комментариев, отданных "Скриблерусу Второму". Этим Филдинг объявлял о своей близости писательскому кружку, возглавляемому Свифтом и Попом. Нет никаких свидетельств тому, что скриблерианцы тут же признали в нем своего прямого наследника, более того: в "Новой Дунсиаде" Поп будет откровенно пародировать фарсовые приемы Филдинга. Однако известно, что пьесу видел Свифт и что он смеялся в той сцене, где убивают призрак Мальчика-с-пальчик, - причем смеялся второй раз в жизни*. Это была какая-нибудь дублинская постановка, поскольку после 1727 года Свифт не приезжал в Англию.

Небывалый успех "Мальчика-с-пальчик" - и в первоначальном виде, и в переработанном - объясняется в первую очередь засилием героической трагедии: на сцене еще держались ходульные неоклассические драмы Отвея, Ли, Драйдена, где любовь спорила с долгом, где приносились благородные жертвы и клокотали многословные театральные страсти. Такое грех не пародировать, но Филдинг первым направил пародию в некое сюрреалистическое русло. Если даже отвлечься от хитроумного комментария, где из абсурдных положений буквоед Скриблерус делает гомерически абсурдные выводы, - даже без этого пьеса движется и достигает цели. В числе особенных удач - королева-великанша Глумдалька, полюбившая крошку Тома, и катастрофический финал, в котором герои закалывают друг друга и на сцене не остается ни одного живого существа. Вот с печальной вестью является к королю придворный Нудль (чем-то он неуловимо напоминает лорда Харви):

НУДЛЬ. Чудовищно! Ужасно! Боже! О!
Чтоб я оглох! Чтоб мой язык отнялся!


Пусть воют волки и ревут медведи!
Шипите, змеи! Возопите, духи!

НУДЛЬ.

Начать свой горестный рассказ, мой господин.

На дважды два поднялся этажища,
И видел, как по улице грядет


Без малого их было дважды двадцать.
И дюжины, пожалуй, дважды две
С толпой смешалось факельщиков. Даже

И кучера, и шлюхи... Все бурлило!
Меж тем, он нес торжественно на палке
Предмет огромный и изрядно серый:


Корова. И размеров - необъятных.
И тут... О, лучше сами догадайтесь!

КОРОЛЬ. Замкните тюрьмы. Казначей пусть помнит:

Всех заключенных - вздернуть. Без разбора.

Над девами насилие чините,
Учителя пусть всех детей запорют.


Пусть оберут его до нитки. Заодно
Налогами нещадно всех задавят.
Пусть всех убьют.


Ее величество, без чувств лежит как будто.

КОРОЛЕВА. Пусть я без них. Но для гонца дурного
Достанет сил. Прими же благодарность!

КЛЕОРА. Убит, убит любимый! Коль так, я отомщу.

Убивает Королеву.


Держись, злодейка, мерзкая убийца!



ДУДЛЬ. Что ж, сердце подставляй: за око - око!



МУСТАЧА. Подставь и ты свое: за око - око!

Убивает Дудля.





Теперь - себя, пожалуй.

Король закалывается, падает.

Сегодняшний зритель нет-нет да вспомнит пародии на шекспировские исторические пьесы в театрах-"фриндж"*; но Филдинг создал вполне оригинальную псевдоисторию, а не развлекательный скетч. Следует добавить, что текст пьесы был наполнен политическим содержанием: образ "Мальчика-с-пальчик Великого" перекликался с Робертом Уолполом - "великим человеком", как его все называли. "Мальчик-с-пальчик" и поныне не утратил сценичности, время от времени его успешно ставят. И хотя высмеянная в нем драматургическая форма сошла на нет тогда же, при Филдинге (уже никто, даже Эдвард Юнг не отважится сочинять "серьезную" героическую трагедию), но сам "Мальчик-с-пальчик" породит множество подражаний и переделок. Они и сегодня не редкость, коль скоро "смехотворная суета и бурная и бессмысленная активность, - по замечанию одного нашего писателя, - обретают сатирическое звучание, когда разоблачают присущее нам всем позерство".

сезона 1729/30 года, 23 июня, его сцене пошла "Насилием за насилие, или Судья в собственной ловушке". Действие этого пятиактного фарса разворачивается вокруг продажного судьи Скуизема помешавшегося на газетных новостях и сплетнях купца Политика. (Некоторые сюжетные линии этого фарса воспроизведены в пьесе "Держите дочерей под замком", успехом поставленной в 1960 году в театре "Мермейд", а затем экранизированной.) До закрытия сезона было сыграно восемь спектаклей.

Осенью в Линкольнз-Инн-Филдз был поставлен переработанный вариант комедии, названной уже не столь дерзко: "Политик из кофейни". В сентябре комедию показывали на Саутуоркской ярмарке, где по девять раз на день, в очередь с канатоходцами и учеными обезьянами, в "камзоле, обшитом тонкими кружевами, и в парике" появлялся Чарлз Маклин, получая за день полгинеи. Пьесу напечатали и под первоначальным названием, и под новым, однако на сцене она познала куда более скромный успех, нежели обе ее предшественницы. Возможно, публика нашла устаревшей ее драматургию. В Маленьком театре умели ценить политическую сатиру, а в Линкольнз-Инн-Филдз зритель выкладывал деньги, чтобы увидеть фокусы, жонглирование и собачек на ходулях.

Подбирая название для пьесы и обронив по ходу ее некоторые намеки, Филдинг явно метил в полковника Фрэнсиса Чартериса, прославившегося своим распутством. Как раз в начале 1730 года его судили за попрание чести своей служанки и заключили в Ньюгейт. Однако уже в апреле ему вышло королевское помилование, после чего не осталось сомнений в том, что при дворе у него есть влиятельные заступники. "Величайший из негодяев, какие водились в Англии", - отзывался о нем граф Эгмонт; его клеймил позором Свифт, доктор Арбетнот сочинил издевательскую эпитафию: "Здесь продолжает гнить тело Фрэнсиса Чартериса..." О нем подробно писал Поп: "... погрязший во всех мыслимых пороках. Когда он был прапорщиком в армии, его с барабанным боем выставили из полка за мошенничество. Таким же образом его изгоняли из Брюсселя, из Гента. Понаторев в жульничестве за карточным столом, он занялся ссудой денег под огромные проценты и с невероятными штрафами; он кропотливо наращивал долг до той самой минуты, когда его можно было предъявлять к оплате; коротко говоря, потворством пороку, нужде и глупости людской он нажил громадное состояние. Свой дом он превратил в бордель. Дважды его судили за насилие, и оба раза прощали; во второй раз, правда, ему пришлось посидеть в Ньюгейте и заплатить порядочный штраф".

Впрямую Филдинг не называет Чартериса - может, он остерегается это делать. Он осуждает продажную власть, покрывающую виновного: был слух, что Чартерис "состоял на побегушках у сэра Роберта Уолпола" и что Уолпол склонил закон помилосердствовать к его фавориту. В пьесе немало горьких слов о поруганной справедливости - например, такие: "Закон - это дорожная застава, где пешим нет прохода, а каретам - сделайте милость, пожалуйста" (это из третьего действия). Уже здесь слышно благородное негодование на состоятельных обидчиков, которое, окрепнув, зазвучит в романах Филдинга. В его поздних сочинениях Чартерис будет упомянут лишь однажды (никем не оплаканный, он умер в 1732 году), однако его биография побудила Филдинга ополчиться на зло, забравшее в свои руки власть.

"Авторского фарса" и "Мальчика-с-пальчик". Он нашел в них "чрезвычайно много юмора и долю остроумия", а в дневнике добавил: "Автор является одним из шестнадцати детей мистера Филдинга, его денежные дела в плачевном состоянии". В июне того же года вдохновляемый Попом "Граб-стритский журнал" открыл против Филдинга враждебную кампанию и вел ее на протяжении нескольких лет. В начале 1730-х годов "дешевые трюки" сделали "Мальчика-с-пальчик" притчей во языцех в чопорных литературных кругах. Один писатель даже жаловался, что некий удачливый книготорговец разбогател, "издавая "Мальчика-с-пальчик", загадки, песни, басни, "Путь паломника" и подобную им чепуху". Но с течением времени денежные дела Филдинга, надо думать, поправились, и он мог только посмеяться над зловредными выпадами вроде этого.

"Подметные письма", предназначенный к постановке в паре с "Трагедией трагедий" (что, пожалуй, странно, поскольку он длиннее). В марте 1731 года "Подметные письма" пошли на сцене Маленького театра; здесь Филдинг взял чосеровскую тему: два седых января отваживают майских соперников от своих молодящихся жен. Однако пьеса не угодила городу и сошла после третьего представления. На этот раз у Филдинга ничего не было в запасе. Требовалась еще одна пьеса, и за три остававшиеся до пасхи недели он написал и отрепетировал балладную оперу - сразу после пасхи ее и дали. Это была "Валлийская опера", самая злободневная вещь Филдинга, его дебют в откровенно политической сатире (эту сторону дела мы рассмотрим в следующей главе). При этом здесь использованы приемы, апробированные в ранних музыкальных пьесах. За один только месяц "Валлийская опера" выдержала девять - если не больше - представлений, ее кассовый успех был настолько очевиден, что на бенефисный спектакль дирекция подняла цену за место в партере с трех шиллингов до пяти.

Не удовлетворившись успехом пьесы у зрителей, Филдинг засел готовить ее исправленный и расширенный вариант. Пьеса получила броское (хотя и не очень точное) название "Опера Граб-стрита" и стала длиннее на один акт. Этот новый вариант был объявлен на 11 июня, потом - после традиционной ссылки на чью-то болезнь - на 14-е, а 14-го "Дейли пост" сообщила, что спектакль откладывается до специального уведомления. Насколько мы знаем, этот вариант пьесы так и не пошел на сцене. Ясно, что кабинет оказал на труппу давление, а в чем это выразилось, можно только гадать. Ясно также, какое разочарование испытали "знатные персоны", покровительствовавшие труппе (несомненно, это были лидеры оппозиции), и литературная братия, которой "Граб-стритский журнал" в номере от 11 июня ехидно обещал пьесу, "предназначенную выразить" их интересы.

К счастью, пьеса пробилась в печать. Первым было пиратское издание "Валлийской оперы" во второй половине июня. Затем, 18 августа, "в помощь актерам" (читай: хеймаркетской труппы) был напечатан, видимо, репетировавшийся текст под названием: "Подлинная Опера Граб-стрита". И наконец Джеймс Роберте выпустил авторизованное издание пьесы в одном переплете - не упускать же такой случай - с нераспроданными экземплярами поэмы "Маскарад". Вот этот-то текст "Оперы Граб-стрита" и должны были играть в июне, если бы не вмешательство кабинета. В то лето цензура свирепствовала, и, как водится, хеймаркетская труппа приняла на себя главный удар. Мидлсекское большое жюри инкриминировало им постановку пьесы, высмеивающей Уолпола, и в конце июля констебли нагрянули прямо на представление. Слава богу, на этот раз труппа разбежалась. Однако 19 августа повторилась та же история, в тот день давали "Херлотрамбо", в политическом отношении пьесу такую же невинную, как фильмы Лорела и Харда*. Объяснение этому может быть одно: дабы приструнить строптивых актеров, правительство решило вспомнить законы против бродяжничества. Велеречивый проповедник "оратор" Хенли предрекал актерам, что их следующее публичное выступление состоится на помосте Тайберна - тут он, безусловно, хватил через край. Не желая рисковать собственной свободой ради театральной вольности, Филдинг в этот раз держался в стороне.

"Опера Граб-стрита" не кажется такой уж крамольной пьесой. Особого сюжета в ней нет, и интерес поддерживался узнаваемостью героев. Дворецкий Робин - это, конечно, Уолпол; кучер Вильям, с которым он на ножах, - Уильям Палтни, видный деятель оппозиции. Конюх Джон изображает собой лорда Харви, придворного и отличного мемуариста, - в начале того года у него была дуэль с тем же Палтни в Сент-Джеймсском парке. В садовнике Томасе скрывается герцог Ньюкасл, деятельный и неколебимый виг. В камеристке Свитиссе узнавали любовницу Уолпола Молли Скеррет, на которой он, овдовев, женился. Любимица леди Мэри Уортли Монтегю, бедняжка Молли терпела роль любовницы лет пятнадцать, если не больше, а в законном браке прожила только три месяца - умерла от преждевременных родов. Под другими именами выступают в пьесе и король с королевой, и принц Уэльский. Однако пьеса никого персонально не задевала - зритель лишь тогда видел сатирическое жало, когда знал реальную подоплеку происходящего на сцене. И конечно, во многом сценический успех определили песни. Их было свыше шестидесяти, самая известная - "Ростбиф Старой Англии", ее поет кухарка Сусанна в третьем действии. Пелась она на мотив "Старого королевского придворного". Скоро песня стала как бы патриотическим гимном (до "Правь, Британия" оставалось ждать еще девять лет); ее название перейдет на гравюру с картины Хогарта "Ворота Кале"; ее охотно грянет темпераментный зал, когда его повергнут в скуку бормотание мосье или кривляние латинского вырожденца. Огромным достоинством должна обладать песня, если она уходит со сцены в жизнь.

4

Год 1731 открылся новой пьесой, она пошла вечером 1 января. В тот год молодой Филдинг явил чудеса творческой плодовитости: пять новых пьес были поставлены в театре "Друри-Лейн", куда он перебрался, поскольку хеймаркетская труппа переживала тяжелые дни. Наверное, его переход доставил радость кабинету: Королевский театр легче контролировать. В известных пределах руководство театра располагало творческой свободой, однако его судьбу в конечном счете решали должностные лица, и кусать кормящую руку не полагалось. В том же году Филдинг впервые подвергся критическим нападкам, командовал газетной кампанией "Граб-стритский журнал". Приходится специально напоминать себе, что в ту пору ему было всего двадцать пять лет.

"Лотерея". Напечатанный неделю спустя, этот веселый опус назывался "фарс", в нем было около двадцати песен. В "Друри-Лейн" Филдинг получил возможность дополнить старые балладные напевы новой музыкой весьма таинственного мистера Сидоу, театрального дирижера Возможно, он был выходцем из Пруссии, носил фамилию "Сидов" и был женат на итальянской певице. Для "Лотереи" он аранжировал уже существующие мелодии и написал новые музыкальные номера. В то время имя Сидоу было у многих на слуху, и в пересмотренном издании "Авторского фарса" Филдинг дал ему роль на одну реплику (не исключено, что Сидоу отвечал за музыкальную часть в Маленьком театре, когда там впервые ставился "Авторский фарс"). Исполнители "Лотереи" - среди них снова выделялась Китти Клайв, теперь в роли Хлои, - не могли пожаловаться на песни. Сюжет ничего особенного собой не представляет - показана суета вокруг лотереи, превосходного учреждения георгианской Англии, которое не преминули извратить. Конечно, Филдинг разоблачает злоупотребления, которые, в основном, идут от "маклеров" вроде мистера Стокса: те закупают билеты партиями, а потом с выгодой для себя продают или одалживают их в розницу. Однако драматург не берется убеждать нас в том, что лотерея вообще дурная вещь. Во всяком случае, социальный критицизм лишь облачком рисуется на горизонте, а движут пьесу живые и веселые диалоги и, само собой, песни. Неудивительно поэтому, что "Лотерея" заслуженно стоит в длинном триумфальном списке Филдинга. Ее много ставили в XVIII веке, часто печатали.

Через шесть недель Филдинг принес в "Друри-Лейн" полновесную комедию "Современный муж". Вообще-то на нее ушло немало времени - года два, не меньше, в сентябре 1731 года он посылал рукопись леди Мэри Уортли Монтегю, с подобающим смирением испрашивая критики. (Позднее он поблагодарит ее за прочитанные три акта, из чего вроде бы следует, что в тот момент пьеса не была завершена.) В тоне его письма проскальзывает тревога, с которой он брался за новое дело: он пробовал себя в так называемой сентиментальной комедии, где первенствовали Ричард Стил, Колли Сиббер и другие. Вот признаки этого жанра: ситуации, располагающие зрителей к слезам, мучительный выбор, встающий перед добродетельной героиней, семейные разногласия. Филдинг взглянул на вещи трезвее многих, хотя тоже взял "чувствительную" тему: впавшая в бедность супружеская чета заманивает ловушку похотливого дворянина. Пьеса получилась чрезвычайно "откровенной" для своего времени, и даже закаленная леди Мэри с видимым облегчением приветствовала образ блестящей ветреницы леди Шарлотты Гейвит как персонаж, более подходящий для комедии. Вечером 14 февраля, на премьере пьесы, Филдинг изведал новое ощущение: его освистали. Пьеса продержалась до 18 марта, у нее появились даже почитатели, но она и близко не узнала успеха, доставшегося другим работам Филдинга, поставленным в ту же пору.

"Современному мужу", и даже Дадден в 1952 году с истинно викторианским пафосом осуждал "эту гнусную драму". Казалось бы, кто, как не сегодняшний писатель, может воздать должное Филдингу за его бесстрашный анализ современного зла. Но скажу о себе: я скорее пойду на плохонькую постановку "Лотереи", чем вытерплю пять актов "добродетели в беде", а к этому и сводится "Современный муж". И уж совсем неожиданный финал: напечатанная в конце февраля, пьеса посвящалась не кому-нибудь, а самому Роберту Уолполу. Удовлетворительного объяснения этому еще никто не дал. Вряд ли Филдинг оказывал кукиш в кармане; возможно другое: бывшая в хороших отношениях первым министром леди Мэри сделала попытку их примирить.

Как и полагается верящему в свое предназначение, Филдинг не спасовал перед неудачей. Уже 1 июня в "Друри-Лейн" была показана сдвоенная программа; первым номером в ней стояла трехактная комедия "Старые развратники". В основе пьесы сенсация 1731 года: в Тулоне иезуитский патер обвинялся в обольщении и совращении прелестной юной грешницы. После суда, опасаясь преследований и издевательств, герои дня навсегда скрылись из города. Это был готовый материал для захватывающей истории, но, обрабатывая его, Филдинг снова допустил сбой. Почти рукою Марло набросаны гротесковые сцены с дьяволами, духами и бесплотными голосами, а финал скомкан*. Героиню играла Китти Клайв, злодея-исповедника - Теофил Сиббер (за много лет до этого тоже в роли мерзкого иезуита превосходно выступил его отец, Колли Сиббер). На премьере пьесу приняли по-разному; в наши дни, когда среди шекспировских пьес первенствует "Мера за меру", возможно, комедии Филдинга повезло бы больше.

Шедшую с ней в паре "Ковент-гарденскую трагедию" приняли совсем скверно: перепуганная друри-лейнская публика освистала ее, и пьесу сняли с постановки. И все же мне она кажется лучше первой. Это бурлеск, но если "Мальчик-с-пальчик" бил по нескольким целям сразу, то здесь Филдинг сосредоточил огонь на "Страдающей матери" Амброза Филипса, этой самозванной трагедии, замахнувшейся на "Андромаху". Место Андромахи в пьесе заняла матушка Панчбаул, содержательница публичного дома в Ковент-Гардене. Эту роль играл мужчина, Роджер Бриджуотер, что вообще характерно для бурлеска (великаншу Глумдальку в "Мальчике-с-пальчик" часто тоже играли мужчины). Создавая этот образ, Филдинг безусловно имел в виду известную в Лондоне сводню миссис Элизабет Нидэм, фигурирующую на первом листе "Карьеры шлюхи" Хогарта (что Хогарт оказал влияние на пьесу - представляется несомненным). В 1725 году миссис Нидэм, она же Блюит, предстала перед судом как содержательница публичного дома в районе Нью-Бонд-стрит (тогда это в самом деле была новая улица). Ее заключили в тюрьму, присудили к позорному столбу. О ней снова заговорили в 1731 году, теперь как о сводне при полковнике Чартерисе. Снова ее судили и снова приговорили к позорному столбу, но на этот раз ее так отделала разгневанная толпа, что несколько дней спустя она умерла. Это случилось за год до постановки "Ковент-гарденской трагедии" и было еще на памяти у зрителей. Задиристый капитан Билкем списан с гвардейского офицера Эдварда Брэддока, впоследствии командующего британскими войсками в Америке и там же, лет через двадцать после описываемых событий, убитого в бою. Китти Клайв играла проститутку Киссинду; ее покровителя Лавгерла сыграл Теофил Сиббер. К огда в конце июня "Ковент-гарденская трагедия" была напечатана, Филдинг не упустил случая расквитаться с некоторыми своими критиками. (За авторское право на обе свои пьесы он получил двадцать гиней.) От имени столичного джентльмена он сочиняет письмо приятелю-провинциалу, сообщая, что ""Современный муж", которого мы освистали на первом представлении, имел такой успех, что я было посчитал его хорошей пьесой, но "Граб-стритский журнал" меня в этом разуверил". Усилия его были напрасны: "Ковент-гарденская трагедия" была навсегда изгнана из друри-лейнского репертуара, и, собственно говоря, вторично на драматической сцене она появилась только в 1968 году - в Национальном театре. Филдинг нанес ею своим недругам чувствительные удары (например, сделал полуграмотного носильщика театральным рецензентом, пишущим для "Граб-стритского журнала"), однако он так и не сумел расположить к себе публику.

печатный орган, уже упоминавшийся нами, - "Граб-стритский журнал", основанный в 1730 году как своего рода периодическое продолжение "Дунсиады". Все семь лет своего существования журнал держал сторону скриблерианцев, в первую очередь - Попа. Его редакторами были не посвященный в сан священник Ричард Рассел и ботаник Джон Мартин, в двадцать пять лет ставший членом Королевского Общества. Готовился журнал, по их уверению, в таверне "Летающий конь" (это надо понимать так: спившийся Пегас) на Граб-стрит. Действительно, в самом начале Граб-стрит была такая таверна. Журнал с первых же номеров (всего их набралось четыреста) выступил против Филдинга, а заодно и против его приятеля Джеймса Ралфа, прозванного за его публикации об архитектуре "Витрувием Граб-стритским"*. Как мы помним, вступая на литературное поприще, Филдинг объявил себя учеником скриблерианцев. Притязание на их наследие могло раздражить Попа, Ричарда Сэвиджа и других членов литературного кружка, определявших позицию "Граб-стритского журнала". К середине 1732 года имя Филдинга не сходило с его страниц.

"Современного мужа". В июне Драматикус разбирает недавние премьеры, его поддерживают Прозаикус и Публикус (видимо, редакторы журнала, также укрывшиеся за псевдонимы). В официозной газете "Дейли пост" от 21 июня появился ответ, автором которого считают Теофила Сиббера. Сам же Филдинг взял слово лишь 31 июля, под именем Филалет выступив в защиту своих сочинений. Свою статью он заключает утверждением, что находимые у него непристойности не сравнятся с теми, какие позволяет себе "самый проницательный, самый ученый и самый достопочтенный современный автор" - иными словами, Свифт*. Простить ему такое журнал не мог, и в августе выпустил по Филдингу целый залп, напечатав среди прочего, издевательскую "защиту" "Ковент-гарденской трагедии". Язвительная эпиграмма Мевия* (самого Рассела?) - намерила в пьесах Филдинга "унцию здравого смысла и фунт непристойностей". Изредка поднимался голос в его защиту. Например, журнал "Комедиант" так отражал нападки на драматурга:

Граб-стритским крикунам он лишь молчит в ответ:
Как отвечать на то, в чем смысла вовсе нет?*

Однако в основном пресса была заодно с Мевием. К этому времени в поле зрения "Граб-стритского журнала" обозначилась новая жертва: переделка великой комедии Мольера "Лекарь поневоле", в конце июня поставленная в театре "Друри-Лейн". Она оказалась более удачливой напарницей "Старым развратникам". Это снова была балладная опера, с десятью музыкальными номерами, из которых три специально написал пребывавший в своей должности мистер Сидоу. У пьесы был прочный успех: если судить по числу ее постановок, то она в ряду популярнейших драматических сочинений Филдинга*. Напряженное действие и острая наблюдательность свидетельствуют о высоком мастерстве ее автора. Разумеется, это не Мольер: второстепенные роли безжалостно сокращены, многие сцены попросту опущены. Жену врача-самозванца играла Китти Клайв; желая блеснуть своими талантами, она требовала большой роли, и в угоду ей Филдинг немало приписал от себя. Страстный поклонник Мольера, он, возможно, принял участие в переводе его пьес, вышедших тогда же под названием "Избранные комедии господина де Мольера"*.

- В эпоху, не имевшую недостатка в шарлатанах, это был самый знаменитый шарлатан. Хогарт запечатлел его и в "Карьере шлюхи", и в "Модном браке"; третья сцена "Модного брака", как полагают, разыгрывается в доме Мизобена на Сент-Маргинс-Лейн, 96. В левом углу картины стоит он сам, косолапый коротышка, в окружении своего шарлатанского инвентаря: скелеты, черепа, банки и хитроумные механизмы. Великий знаток Хогарта Лихтенберг отмечал, что "лаборатория на заднем плане - это просто декорация, это кухня, где не готовят пищу". Что до шарлатана, мосье де ла Пилюля, то он, продолжает Лихтенберг, "начинал цирюльником, потом стал гадателем на моче, втихомолку добыл себе докторское звание, а теперь даже домогается рыцарского достоинства". Филдинг обладал гениальной способностью вводить в пьесу гротеск без ущерба для сюжета; игра молодого Сиббера, должно быть, помогла ему и в этот раз. Слить карикатуру с узнаваемой повседневностью - кроме Филдинга, это умел делать только Хогарт.

В свои тридцать четыре года Хогарт наконец получил признание. В 1729 году он женился на дочери сэра Джеймса Торнхилла, чрезвычайно преуспевшего художника, - придворного живописца и члена парламента. Два года молодожены жили в прекрасном особняке Торнхилла на Ковент-Гарден, буквально бок о бок с театром Рича, который как раз строился. Потом Хогарт отделился и зажил своим домом на Лестер-Филдз. Ко времени нашего рассказа художник уже познал ошеломляющий успех "Карьеры шлюхи" - первой в ряду его блистательных "морализирующих" серий. До этого он, в основном, создавал картины на злобу дня - вроде "Пузырей Южного моря". Он сделал убийственные иллюстрации к "Путешествиям Гулливера", метившие в Роберта Уолпола; перенес на полотно сцену из "Оперы нищего"; подготовил двенадцать гравюр к неукротимому "Гудибрасу" Сэмюэла Батлера.

С Филдингом он был связан долгими годами дружбы. В Лондоне оба жили в районе Ковент-Гардена, во владениях герцога Бедфордского. Соседствовали и их загородные дома. И Филдинг, и Хогарт стремились внести обстоятельность, больше жизнеподобия в искусство комического. Роналд Полсон так сформулировал их искания: они видели свою цель в том, чтобы "сдержанное, близкое к реальности изображение, делающее упор на "характер", а не на "карикатуру", сменило сатирическую фантасмагорию как в ее традиционном, зашифрованном виде, так и в формах, что практиковали наши августинцы (...) Больше того: в классической иерархии они искали для себя более надежный жанр, чем могли предложить сатира, гротеск и даже в чистом виде комика".

Филдинг шел к этой цели несколько лет и достиг ее в романах. А у Хогарта уже была "Карьера шлюхи", не за горами "Карьера распутника" (1735) и "Саутуоркская ярмарка". Как собрата по искусству приветствует Филдинг "остроумного Хогарта" в "Джозефе Эндрюсе" (1742). В поздних работах похвалы станут пространнее. Со времени "Мальчика-с-пальчик", к которому Хогарт сделал заставку, и до самой смерти Филдинга их дружба не поколебалась ни разу.

"подражания Горацию" Попа, в которых был увиден намек на Мэри: Жестокий рок ей не сулит добра, С неистовой Сафо ее почти равняя: И ненависть на пасквили щедра, И грязен дар любви - болезнь дурная. Возмутившись за сестру и благодетельницу, Филдинг написал в ее защиту стихотворную эпистолу. Адресовалось послание Джорджу Литлтону, итонскому однокашнику, а ныне приятелю Попа и фавориту принца Уэльского. Литлтон был центром, вокруг которого бурлила оппозиция. Болинброк был ее идеологом, Палтни - звучным рупором в парламенте, Литлтон был организующей силой. Его истинным призванием было меценатство, но он пописывал и успел последним попасть в "Жизнеописание поэтов" Джонсона (они познакомились, когда Литлтон был еще итонцем, около 1725 года, во время поездки Джонсона в Стоурбридж). Послание Филдинга не было опубликовано, единственный сохранившийся экземпляр был обнаружен несколько лет назад в архиве леди Мэри. На этот раз Филдинг отдает должное Попу-поэту, чего не было в комико-эпическом фрагменте 1729 года (смотри стр. 20), однако резко осуждает переход на личности. Для сторонника оппозиции это весьма странное заявление, и то, что Филдинг удержался здесь от политической сатиры, можно объяснить только лояльностью леди Мэри по отношению к кабинету. Лишь иносказательно, в драмах решался он нападать на Уолпола. Пройдет немного времени, и у него отнимут и эту возможность.

"Дебора" пошла в "Друри-Лейн" 6 апреля 1733 года. Успех ей не сопутствовал, и она не была напечатана. Делались попытки восстановить ее содержание, но все это пустое гадание {Возможно, она как-то перекликалась с одноименной ораторией Генделя, которая тогда же исполнялась в полупустом Оперном театре: Гендель неразумно повысил цены на билеты. - Прим. авт.}. Во всяком случае, едва ли мы потеряли многое. Зато первая пьеса шла в том же театре уже семь недель. Это была переделка "Скупого", причем более радикальная, чем "Лекарь поневоле". Музыки на этот раз не было - Филдинг сосредоточился на сюжете и характерах. Может, не превосходя Гарпагона в достоверности, его английский двойник Лавголд столь же смешон, а в некоторых отношениях даже отвратительнее его. Роль горничной, Лапетты (в ней, естественно, блистала миссис Клайв), Филдинг слепил из двух второстепенных, и чем дальше подвигается действие, тем дальше уходит он от Мольера и, усложняя интригу, балансирует на грани "хорошо сделанной пьесы" (это совсем не значит: лучше, чем у Мольера). "Скупой" шел с огромным успехом - двадцать шесть представлений! В летний перерыв Теофил Сиббер показывал пьесу на Варфоломеевской ярмарке; она побывала и на Саутуоркской ярмарке - и как раз в то лето, когда Хогарт увековечивал на полотне эту ярмарку. Пьеса много лет не сходила со сцены. В роли Лавголда вторично прогремел Чарлз Маклин, в ней стяжал успех комик-эксцентрик Нед Шутер. Ее хвалил Вольтер: мольеровские диалоги засверкали новыми красотами*. В течение месяца она была напечатана с посвящением восходящему молодому пэру герцогу Ричмондскому. Переиздания продолжались и в XIX веке.

Свою молодость Филдинг посвятил театру, стремительно совершенствуясь в мастерстве и изобретательности. Он написал несколько прологов и эпилогов к чужим сочинениям, время от времени писал стихи, но на первом месте стоял театр. Он не разбогател в свои двадцать шесть лет, но он крепко держал в руках дело, в котором видел залог будущего творчества. Однако все вышло иначе.