Глава V
ВЗЛЕТЫ И ПАДЕНИЯ (1743-1748)
1
Важною вехой в жизни Филдинга стала публикация в апреле 1743 года его "Собрания разных сочинений". Задумано было это "Собрание" как предприятие литературное, но в то же время и коммерческое. В отношении первого три томика представляли собой, как сказал бы Норман Мейлер, "рекламную самоподачу". Что же касается второго, то это была попытка Филдинга подвести под свои непостоянные доходы более прочную основу.
"старым", потому что одной жизни этого ненасытного эпикурейца могло хватить на несколько человек; ему было немногим за шестьдесят, но воображение рисует тучного мужчину с испитым лицом. Тяжелее перенес Филдинг смерть старшей дочери, Шарлотты, - она, как мы уже знаем, скончалась незадолго до своего шестого дня рождения. Причиной смерти почти наверняка была свирепствовавшая в ту зиму эпидемия гриппа; способность противостоять болезни - в первую очередь детей - была подорвана погодными неурядицами в течение двух лет кряду. В страшную зиму 1740 года бедняки умирали от холода на улицах Лондона; половина поголовья овец в стране погибла от длительных морозов, а цены на продукты невообразимо подскочили. Ярмарочные балаганы на льду замерзшей Темзы мало кого радовали. За студеной зимой, словно в насмешку, последовало испепеляюще жаркое лето 1741-го. В Лондоне в ту пору было больше похорон, чем крестин, в 1740 году это соотношение составляло 9 к 5, а среди детей смертность была еще выше.
"Приюте для найденышей", королевская хартия на его создание была выдана в 1739 году, а открылся он в начале следующего десятилетия. Крупную поддержку этому начинанию оказал Хогарт; немало сделал и Гендель - он даже завещал приюту партитуру "Мессии". Другим щедрым благотворителем был Ральф Аллен, но самое главное, что совет попечителей возглавил герцог Бедфордский (он и Аллен были основными покровителями Филдинга в последний период его жизни). "Боец" отозвался с похвалой о приюте - и, право же, от автора "Найденыша" (как вначале назывался роман о Томе Джонсе) можно было ожидать большей активности в этом деле*.
Филдинга начала мучить подагра, предвестник последующего ухудшения здоровья. В предисловии к "Собранию разных сочинений" он так описывает свое состояние в эту пору:
"Прошлою зимою я слег с приступом подагры, на одной кровати лежало при смерти мое любимое дитя, на другой - в едва ли лучшем состоянии находилась моя жена, этим бедам сопутствовали другие злоключения, служившие как нельзя более подходящим фоном к описываемым событиям..." Филдинг имеет здесь в виду визиты судебных исполнителей и других докучливых господ. Эта картина заставляет вспомнить гравюру Хогарта "Бедствующий поэт", увидевшую свет семью годами ранее и выпущенную повторно, с некоторыми изменениями, в 1740-м. Кроме двух дочек (несчастной Шарлотты и ее сестры Харриет), в семье в скором времени должен был прибавиться еще один ребенок - мальчик, в честь отца названный Генри. Он дожил до восьмилетнего возраста, но о его существовании биографы Филдинга узнали лишь совсем недавно.
с ним. Седьмого июня 1742 года Филдинга приговорили к уплате долга, а также к небольшой компенсации убытков. На судебном разбирательстве Филдинг не присутствовал, он был на выездной сессии в Западных графствах. По окончании сессии он уехал в Бат на воды. Смена обстановки была тем приятнее, что здесь он мог сколько угодно видеться с новым другом, доброжелательным Ральфом Алленом, сыгравшим важную роль в его дальнейшей жизни. Ходил слух, что именно Аллен дал Филдингу денег для уплаты долга. Подробности нам неизвестны, но мы точно знаем, что сдружились они именно в эту пору {Есть основания думать, что в октябре или ноябре 1741 года Аллен принимал Филдинга вместе с другим своим великим другом, Попом, у себя в Прайор-парке, но точные доказательства отсутствуют. - Прим. авт.}, а жизненным предназначением Аллена было творить добро, и не обязательно тайком*.
Интереснейшая личность этот Аллен. Он на пятнадцать лет старше Филдинга, простого происхождения. Родился в Корнуолле, юношей поступил на почту и уже в семнадцать лет стал помощником почтмейстера в Бате. В двадцать шесть лет он предложил совершенно новую схему организации почтовых перевозок, сулившую казне большие выгоды, главным образом за счет избавления от коррупции. Аллен, по существу, занимал поет директора почт, но в духе века, не любившего сковывать инициативу, выступал как частный подрядчик*, обязующийся довести доходы от почтовых сборов до 6000 фунтов в год. В случае неудачи ему пришлось бы выплатить разницу из собственного кармана, а его поручители пошли бы по миру. Зато в случае успеха весь излишек доходов доставался подрядчику. Первые пять лет Аллен зарабатывал по 500 фунтов в год; потом доходы начали расти. Впоследствии он утверждал, что его почтовая деятельность принесла казне полтора миллиона прибыли; собственный годовой доход Аллена только из одного этого источника составил в 1760 году свыше 10 000 фунтов. Пример успешной карьеры, характерной для восемнадцатого столетия. Деятельность Аллена была своего рода государственной службой и, несомненно, весьма способствовала ускорению и облегчению торговых операций в стране. Наградой же ему был не орден Британской империи, а более выгодные условия контракта.
из кум-даунских карьеров удовлетворил возникший спрос. Вместе с законодателем мод "щеголем Нэшем" и архитектором Джоном Вудом Аллен стал одним из создателей нового Бата (Вся троица принадлежала к тем людям, о которых говорят: творцы своей судьбы.) Пышные празднества, рисовавшиеся воображению Нэша, и римский антураж, задуманный Вудом, требовали денег и деловой хватки. У Аллена они были. Бат эпохи Георгов построен в основном из оолитового известняка, добытого в каменоломнях Аллена. Возникали новые улицы, площади, променады, церкви, больницы, бальные залы. А венчал все это великолепие величественный особняк Аллена - Прайор-парк, со склона холма взиравший на дома внизу, словно милостивый феодал на своих подданных.
В отношении Аллена это сравнение было не так уж далеко от истины. Джон Вуд еще корпел над проектом будущего особняка, когда свои услуги в качестве декоратора предложил Александр Поп, и внутреннее убранство дома многим обязано его советам. В поэме, увидевшей свет в 1738 году, Поп воздал Аллену дань восхищения:
Добро творит тайком, чураясь громкой славы*.
Поп сделался своим человеком в Прайор-парке, у "самого благородного мужа Англии". Он познакомил его с ведущими оппозиционерами-"патриотами", в том числе со школьным товарищем Филдинга Джоном Литлтоном. Весьма вероятно, что через его же посредство состоялось знакомство Аллена с Уильямом Питтом, который к этому времени уже стал восходящей звездой патриотической партии и начинал оказывать значительное влияние на политическую конъюнктуру. Питт, само собой, тоже учился в Итоне в одно время с Филдингом. В парламент он прошел от Олд Сарэма, "гнилого местечка" неподалеку от Солсбери, - значит, время от времени встречался с Филдингом. Связи и знакомства удачно переплетались, и стать своим в алленовском кругу означало для романиста упрочить литературные и политические контакты, которые легко разлаживались в зыбкой атмосфере столичного общества. С годами Филдинг все чаще находит предлоги для поездок в Бат по только что построенной первой в Англии дороге с заставами (надо думать, что дело и здесь не обошлось без Аллена). Возможно, что воды не очень-то помогли ему наладить здоровье, зато материальное его положение весьма поправилось после знакомства с "благодетелем", бывшим почтовым клерком Ральфом Алленом.
2
"Собрании разных сочинений", - это страницы, которые сегодня перелистывают не читая, а именно, список подписчиков в начале первого тома. Подписка была объявлена годом ранее, и к моменту выхода книги список включал 427 имен, причем 224 заказа были на издание "на тонкой бумаге" (более крупного формата), оно стоило 2 гинеи, то есть вдвое дороже издания "на грубой бумаге"*. Общий доход от подписки превысил 800 фунтов. Из этой суммы книготорговец Эндрю Миллар должен был вычесть оплату за печатание и рассылку, но эти расходы могли от силы составить 200 фунтов. Что же до прибылей книготорговца, то их должно было дать отдельное издание, предназначенное для широкой публики, - оно вышло в свет три недели спустя. Можно с уверенностью полагать, что на долю Филдинга пришлась кругленькая сумма, во всяком случае, никак не меньше 500 фунтов.
"аристократические" подписные листы. Титулованных особ, впрочем, достаточно много; их возглавляет принц Уэльский, подписавшийся на 15 комплектов, за ним следуют герцог Бедфордский, граф Честерфилд и герцог Ньюкасл. На 10 комплектов подписался граф Орфорд, иначе говоря, Роберт Уолпол, скончавшийся незадолго до выхода книги. Его имя в списке подтверждает, что между Филдингом и его давним оппонентом произошло определенное сближение. Другие громкие имена: Литлтон, Питт, Генри Фокс, Бабб Додингтон (правда, импозантная развалина Бабб подписывался на все, что выходило из печатного станка). Литература и театр представлены Гарриком, Китти Клайв, Пег Уоффингтон и Эдвардом Юнгом, автором "Ночных размышлений". Нет в списке Попа и Аллена, но известно, что поэт заказал для обоих по одному комплекту. Отсутствует и Сэмюэл Ричардсон.
В этом перечне известных имен самую большую группу составляют представители юриспруденции. Выражая в предисловии свою благодарность подписчикам, Филдинг заверяет, что из этого источника почерпнуто "более половины" списка. Примерно семьдесят подписчиков либо принадлежат к одному из четырех лондонских Иннов, либо после их фамилий указано: "поверенный", "барристер" и т. п. Среди тех, у кого эти уточнения отсутствуют, немало лиц, так или иначе подвизавшихся на юридическом поприще: было принято, чтобы дети из дворянских и даже аристократических семей завершали образование, практикуя в одном из Иннов. Земляки Филдинга представлены Джеймсом Харрисом, доктором Джоном Бейкером из Солсбери и Питером Батхерстом, недавним членом парламента. Интересно, что девять процентов подписчиков составляют женщины - цифра более или менее типичная для литературного предприятия этого рода. В целом, солидная публика явно преобладает над светскими знакомствами Филдинга (что нехарактерно для подписных листов того времени, поскольку высокопоставленные ничтожества ради удовольствия увидеть свое имя на первой странице охотно подписывались на книги, которые даже не собирались читать).
Содержание трехтомника Филдинга заслуживает того, чтобы о каждом томе поговорить отдельно. Первый том составлен из большей частью коротких произведений разных жанров, написанных за предшествующие пятнадцать лет. Книгу открывают тридцать восемь стихотворных опытов. Самые крупные из них - пять посвященных Баббу Додингтону стихотворных эссе, которые выходили в 1741 году отдельным изданием, с предисловием (здесь оно опущено). Выше уже говорилось, что в этих эссе мучившие Филдинга противоречия обострены неприятием и придворной суеты, и вынужденного отшельничества:
От роскоши двора, от городского шума
В убогой келий себя великим мнит...
Не в силах примирить враждующие половины своей души, Филдинг пытается проложить средний курс между деятельным и созерцательным образом жизни, но сделать это сколько-нибудь убедительно ему не удается. В стихотворении "Вольность", посвященном Литлтону, звучат популярные среди вигов идеи, но и здесь Филдинг не в состоянии успешно справиться с темой. Несомненно удалось сатирическое послание Джону Хейзу, адвокату из Центральных графств и другу писателя. Но сегодня наибольшее удовольствие мы получаем от легких стихов, полных юношеского задора и изящного юмора. "Описание деревушки Аптон-Грей" (1728) - это забавная жанровая картинка, исполненная в свифтовских традициях. По стилю близки к Попу "Советы нимфам из Нью Сарэма" (Г730), здесь заметно влияние "Дунсиады". Несколько стихотворных безделиц, посвященных "Селии", явно восходят к тем дням, когда Филдинг ухаживал за Шарлоттой. О глубине их содержания свидетельствуют названия: "К Селии - по случаю бывшего у нее предчувствия, что ее дом собираются ограбить, и приглашения для защиты старого приятеля, который просидел всю ночь с незаряженным пистолетом", или "К ней же - по случаю высказанного пожелания иметь для забавы лилипута", или "К распорядителю Солсберийской Ассамблеи - по случаю дискуссии на тему, не велеть ли зажечь новые свечи". В качестве небольшого приложения все эти стихи достаточно милы, но, взятые сами по себе, они вряд ли привлекут сегодня внимание читателей.
Прозаический раздел состоит из нескольких пространных моралистических эссе. Наиболее значительные - "Об искусстве общения" и "Об умении распознавать людские характеры". В первом Филдинг рассуждает о благовоспитанности и правилах поведения в обществе, о том, каким должен быть джентльмен. Рассмотрев главные принципы, на которых основываются правила хорошего тона, Филдинг делает вывод вполне в духе августинца: что-де "хороший тон" - это "искусство быть приятным в общении". (Общение здесь понимается широко - как любого рода контакты.) Например, "общаясь с лицами, занимающими высокое положение, следует избегать двух крайностей, а именно: унизительной услужливости и разнузданной вольности". Главное правило приятного общения состоит в "умении вести себя так, чтобы собеседник чувствовал себя легко и свободно". Рассуждения оживляются анекдотами и поучительными примерами:
"Такое же точно отвращение Дискол испытывает к картам; и хотя он достаточно искушен в премудростях различных карточных игр, но никакими уговорами не заставишь его составить партию в ломбер, вист или кадриль. Скорее он лишит всю компанию развлечения, нежели отдаст час-другой неприятному для него делу". Джейн Остин такая мораль пришлась бы по душе. Что касается эссе "Об умении распознавать характеры людей", то его содержание вполне соответствует названию. Основная тема - притворство и лицемерие. Филдинг исследует различные проявления ханжества и выказывает проницательность, позволяющую заглянуть в тайники души. Приговор, который он выносит человеческой комедии, куда более суров, чем можно было ожидать, судя по его романам. Из оставшихся заслуживает упоминания эссе "Утоление скорби по умершим друзьям" - классический образчик утешительной литературы, навеянный последовавшими одна за другой утратами отца и старшей дочери.
"Евридика" и "День свадьбы" и отрывки под названием "Путешествие в загробный мир". В извещении о подписке было объявлено одно только "Путешествие". Надо думать, оно должно было целиком занять второй том, но так и не было доведено до конца. С пьесами мы уже встречались - с "Евридикой" при ее первой постановке в 1737 году, а злополучный "День свадьбы" был поставлен Гарриком всего за два месяца до выхода в свет "Собрания разных сочинений". Наиболее значительным произведением второго тома является "Путешествие"; оно написано в манере греческого сатирика Лукиана, которого временами словно толкает под руку Мартин Скриблерус. Позднее Филдинг назовет Лукиана "отцом истинного юмора" и свяжет его традицию с именами Сервантеса и Свифта*. "Путешествие" можно разделить на три части: девять глав, в которых описано путешествие до райских врат; шестнадцать глав, посвященных приключениям Юлиана Отступника, с которым рассказчик знакомится на небесах; и, наконец, отдельная большая глава, содержащая историю Анны Болейн*. Исследователи сходятся на том, что первая часть наиболее талантлива, в отдельных эпизодах Филдиф поднимается до высот, которые ему редко удавалось превзойти впоследствии, - например, описание Города Болезней в третьей главе, где Филдинг разоблачает врачебное шарлатанство всех видов, или "протоколы судьи Миноса у Врат Элизиума" в седьмой главе. Протоколы эти содержат резюме приговоров, вынесенных кандидатам на райское блаженство. Характерно для Филдинга, что он берет сторону обездоленных, не жалуя чванливых лицемеров вроде того лжепатриота, "который пускается в цветистые разглагольствования о личных свободах и общественных добродетелях, украшающих его страну". Среди удостоенных блаженства - драматург, он кичится успехами своих пьес, но благоприятным приговором обязан тому обстоятельству, что "однажды одолжил приятелю весь доход от своего бенефиса и тем спас его и все семейство от верной гибели". Похоже, Филдинг воздает сторицей неизвестному благодетелю - кому же? Уж не Сибберу ли Колли?
В начале следующей главы, попав в Элизиум, рассказчик встречает "свою крохотную дочурку, которую он потерял несколько лет назад". Эти строки несомненно навеяны смертью Шарлотты, и можно полагать, что работа над "Путешествием" в той или иной степени продолжалась еще в 1742 году. Этот эпизод очень нравился Диккенсу; вообще, чтение "Путешествия" действовало на него умиротворяюще, в чем он признавался в 1855 году Марии Винтер, в которую когда-то был влюблен*. Как ни странно, к поклонникам этого сочинения принадлежал и Гиббон. А у читателей "Путешествие" никогда не пользовалось особой популярностью. Мне кажется, что среди незаслуженно забытых творении Филдинга оно должно стоять на первом месте; на поверхности оно буквально искрится юмором и фантазией, а глубиной аллегории не уступает Ленгленду и Беньяну. Не читавший "Путешествия" не может претендовать на полное знакомство с творчеством Филдинга. Запутанная композиция сама в какой-то степени служит сатирическим приемом. Издатель якобы находит на чердаке своего дома связку бумаг, причем по отдельным намекам можно заключить, будто автором рукописи был пациент Бедлама. Это сомнительное происхождение хорошо отражает бытовавшие в ту пору воззрения на "пророческую силу" воображения, и читатель невольно задумывается, не обладают ли отверженные обществом люди более верным и справедливым пониманием действительности, нежели уважаемые и здравомыслящие члены общества.
Третий том целиком отдан наиболее известному из этого собрания сочинению - "Истории Джонатана Уайльда Великого". Кончина Уайльда и в свое время не вызвала особых сожалений, а в 1743 году, через 18 лет после того, как он окончил свои дни на тайбернской виселице (Филдинг в том году закончил школу), это была и вовсе давняя история. Время написания романа в точности неизвестно. Некоторые исследователи обнаруживают зерно будущей книги в эссе, опубликованном в "Бойце" в марте 1740 года, и рассматривают эту дату как возможное начало работы над романом, однако очень уж это косвенное свидетельство. В извещении о готовящемся выходе "Собрания разных сочинений" читателю обещалось жизнеописание "прославленного Джонатана Уайльда, эсквайра, в котором будут показаны в истинном и справедливом свете также и другие знаменитые жулики того времени". Не совсем ясно, имеется ли здесь в виду полный замысел или же только общая идея будущего сочинения. Существует мнение, будто Филдинг написал роман в три приема: вначале историю самого Уайльда, затем эпизоды с Хартфри и, наконец, скитания миссис Хартфри. Другие исследователи отвергают эту фрагментарную гипотезу, но полагают, что после падения правительства Уолпола в 1742 году Филдинг переделал уже готовый текст. Полной ясности в этом вопросе нет. Многим читателям эта проблема может показаться не столь уж важной, но всякий, кого интересует становление Филдинга как писателя, непременно будет озадачен. Например, что связывает роман о Джонатане Уайльде с таким непохожим на него комическим шедевром, как "Джозеф Эндрюс"? Естественно было бы предположить, что первый предшествует второму, однако имеются свидетельства, говорящие об обратном.
"Оперы нищего" - пьесы, которая и в рассматриваемый период не сошла со сцены, но особым успехом пользовалась в конце 20-х годов, когда Филдинг делал в литературе первые шаги. Газетчики и памфлетисты без обиняков проводили параллель между Великим человеком в мире политики и Великим человеком преступного мира. Оба безжалостны и неразборчивы в средствах, оба держатся у власти при помощи подкупов и запугивания, оба превратили свое ремесло в продуманную до мелочей систему: если Уайльд поднял мошенничество на профессиональный уровень, то Уолпол, по общему мнению, низвел политическое управление до уровня мошеннической игры. В отличие от бывшего первого министра, Уайльда уже не было в живых, но память о нем сохранилась в многочисленных сборниках биографий вроде "Жизнеописаний наиболее примечательных преступников" или "Полной истории знаменитых разбойников".
Филдинг не делает даже попытки сколько-нибудь точно следовать подлинным фактам биографии Уайльда. Он наделяет преступника вымышленной родословной, а утверждение, будто "наш герой (...) совершил свой первый выход на великую сцену жизни в тот самый день, когда в 1665 году впервые вспыхнула чума", - такое утверждение не имеет ничего общего с действительностью. Уайльд был крещен в 1683 году; точная дата его рождения неизвестна, но очень сомнительно, чтобы она совпала с Великой чумой. Филдинг вводит в повествование реально существовавшие персонажи, вроде Роджера Джонсона, ньюгейтского соперника Уайльда (книга IV, гл. 3), или вора Джозефа Блускина Блейка* (книга III, гл. 14). В книге II, гл. 7 мельком упоминается наш старый знакомец Питер Паунс. Но все эти личности до такой степени абстрактны и типизированы, что отлично уживаются с порождениями авторской фантазии, вроде добродетельного купца Хартфри или вульгарной Легации Снэп. Иные настолько аллегоричны, что кажутся воплощением джонсоновских "юморов"*. Самозваный граф Ла Рюз - типичный проходимец XVIII века, тогда многие авантюристы и шарлатаны сами возводили себя в графское достоинство. (Возможно, кто-то из них и в самом деле был графом, как Альгаротти, приятель леди Мэри, или Калиостро, утверждавший, что ему тысяча лет. Но чаще всего они попросту присваивали себе приглянувшийся им титул - как, например, Казанова*.)
"великий" всюду употребляется в смысле "низкий", изобретательно обыгрываются избитые выражения и воровской жаргон. Но назойливое выставление порочности Уайльда придает юмору слишком мрачный оттенок. По сравнению с эгоистичным, жестоким, идущим напролом главным героем, положительные персонажи выглядят бесцветными тенями. В "Опере нищего" действие разнообразится забавными сценами и музыкальными вставными номерами; в воровских эпизодах там сквозит даже некоторая пасторальность. А в "Джонатане Уайльде", начиная с первой же страницы, все повествование идет на одной и той же язвительной ноте; эта беспощадная однобокая сатира с эстетической точки зрения ближе к "Скромному предложению" Свифта, нежели к веселой комедии Гея. Смех здесь застывает в гримасу*.
Позднее Филдинг серьезно займется криминологией (насколько она в ту пору осознавалась как наука), он напишет трактаты о разбоях на большой дороге и о похищениях с целью выкупа. Однако ничто не говорит о том, что в рассматриваемый период его сколько-нибудь интересовала психология преступника. Читателю нигде не предлагают приглядеться к личности Уайльда, и он до самого конца остается злодеем из пантомимы или мелодрамы, более схожим с Фейгином, чем с Биллом Сайк-сом. Назначенная ему в книге роль состоит только в том, чтобы показать, как преуспевает яркий, сильный и безвозвратно испорченный злодей*. Благопристойный и бесстрастный тон рассказа находится в вопиющем противоречии с содержанием. Возьмем, к примеру, начало книги I, гл. 6, - граф Ла Рюз обнаруживает пропажу кошелька:
"Наутро граф хватился своих денег и сразу же догадался, у кого они находятся; но, прекрасно понимая, что жаловаться бесполезно, он решил обойти это происшествие молчанием. Некоторым читателям может и в самом деле показаться странным, что эти джентльмены, зная друг о друге, что они воры, в своих речах ни единым словом не намекнут на это обстоятельство, но, напротив, любят говорить о дружбе, честности и благородстве столь же часто, как и все прочие люди. Кое-кому, повторяю я, это может показаться странным; но кто подолгу живал в больших городах, при дворах, в тюрьмах и прочих подобных местах, тем, быть может, нетрудно будет понять эту мнимую несообразность". Эти великолепно брошенные мимоходом слова - "и прочих подобных местах" - заставляют задуматься о том, что и в самых высоких сферах (в особенности при погрязшем в продажности дворе Уолпола) можно встретить эту "несообразность". Как бы подчиняясь той вывернутой наизнанку морали, против которой направлено острие его сатиры, автор называет Уайльда и графа "джентльменами", отчего эффект делается еще разительнее.
Есть в романе и чисто юмористические пассажи, вроде безграмотного письма Уайльда предполагаемой невесте, Легации ("призываем всех франтов нашего времени дать лучший образец, в смысле содержания или орфографии"): "Моя вас хотительная при лестница! Если п ваши очворовательные глазки, каторые гарят ярче сонца, смагли раз глядеть вас хищение, каторое они зажгли в маем серце..." (Книга III, гл. 6).
Но этот сравнительно безобидный юмор почти неощутим на общем желчном фоне. Читателю не до веселья: пока он будет посмеиваться, очередной великий негодяй (Уайльд? Уолпол? Уолтер? Чартерис?) прикарманит его кошелек и удалится.
3
"Джозефа Эндрюса" и "Собрания разных сочинений" упрочила писательскую репутацию Филдинга. (О том, что он автор "Джозефа Эндрюса", читатели узнали из предисловия к "Собранию".) Оба издания принесли ему по меньшей мере 750 фунтов. То же и дома: рождение сына Генри до некоторой степени смягчило боль, не утихавшую после утраты маленькой дочурки. В мае 1744 года случилось еще одно приятное событие: любимая сестра Сара опубликовала свой первый роман - "Приключения Давида Простака". Вскоре понадобилось второе издание; Филдинг написал к нему предисловие, в котором опроверг слухи, будто он является истинным автором книги. Его участие, писал Филдинг, свелось к исправлению мелких погрешностей из-за отсутствия литературного опыта, каковые погрешности человек сведущий и джентльмен всегда простит начинающему автору, тем паче что автор этот - молодая девица". Саре в ту пору было тридцать три года. После смерти леди Гулд в 1738 году она еще несколько лет жила в их доме в Солсбери. За ее первой книгой последуют другие, но ни одна не повторит успеха "Давида Простака". Позднее она переедет в Бат, где ее по-отечески будет опекать Ральф Аллен; возможно, брат и представил ее великому магнату. Сара помногу хворала, и Филдинг тревожился за нее.
к "Давиду Простаку"). Настала осень, и пришла беда. Как свеча, таяла Шарлотта, "единственное существо, в котором для меня вся радость земная". Некоторые биографы Филдинга полагают, что Шарлотта так и не оправилась от болезни, которую перенесла два года назад. Поздней осенью Генри перевез ее в Бат, но было уже поздно. Скорее всего, она умерла от чахотки, которая вплоть до нашего столетия была воистину великим бедствием.
Хотя мы и не располагаем подлинными свидетельствами о последних днях Шарлотты, но яркий очерк ее жизни и смерти сохранился в мемуарах леди Луизы Стюарт. Следует иметь в виду, что леди Луиза появилась на свет уже после смерти Генри Филдинга, а ее мемуары были изданы в 1837 году, то есть почти через столетие после описываемых здесь событий. Бабка Луизы, леди Мэри Уортли Монтегю, конечно, надежный источник информации, однако ко времени нашего рассказа незаурядная кузина Филдинга распрощалась с чопорным английским светом и жила в Авиньоне. Было бы неосмотрительно принимать на веру все подробности ее рассказа, но основное его содержание, наверное, близко к истине.
"Порой они (Генри и Шарлотта) жили в сносных условиях, на приличной квартире, а порой ютились на жалком чердаке, лишенные самых необходимых удобств; им были знакомы и долговые тюрьмы, и тайные убежища, где ему время от времени приходилось отсиживаться. Ее неунывающий характер помогал ему стойко сносить эти превратности судьбы, но заботы и тревоги снедали ее чувствительное сердце и подрывали здоровье. Она стала чахнуть, простудилась и умерла у него на руках".
Конечно, сыграло роль и потрясение, вызванное смертью старшей дочери. Было бы огромной ошибкой считать наших предков менее восприимчивыми к утратам близких, поскольку-де подобные трагедии происходили тогда чаще, чем в наше время. Переписка XVIII века пестрит выражениями соболезнований. Королева Анна оплакивала частые потери своих детей не менее горько, чем смерть первенца, и вовсе не потому, что стране позарез был нужен протестантский наследник. Когда крутой, видавший виды лорд-казначей Роберт Харли потерял взрослую дочь, умершую родами, Свифт направил ему трогательное сочувственное послание. Другой скриблерианец, доктор Арбетнот, писал по этому же поводу: "Всем сердцем я сочувствую его горю, ибо как ни привычен он ко всякого рода превратностям судьбы, но семейное горе пока обходило его стороной. Я хорошо могу понять его теперешнее состояние, которое не умерят ни религия, ни философия, и я глубоко убежден, что наша скорбь по ушедшим угодна богу. Я сам потерял шестерых детей". Скорбь августинцев лишь в редких случаях прорывалась в виде Kindertotenlieder {Погребальный плач по ребенку (нем.).}, но ощущалась она ими столь же остро, как и в последующие века. Кто усомнится, что смерть дочери была для Шарлотты тяжелейшим потрясением?
в приходе святого Мартина; Генри не прельщали модные кварталы в районе Оксфорд-стрит, а может, они просто были ему не по карману. Счет пономаря за колокольный звон, свечи и траурные покрывала составил 11 фунтов 17 шиллингов 2 пенса. Погребальная церемония, как было принято в XVIII веке, должно быть, состоялась вечером; если Филдинг был на похоронах, значит, он был мужественнее Свифта, у которого не хватило духу присутствовать на отпевании Стеллы. Декан затаился у себя в доме, боясь даже зайти в спальню, откуда из окон можно было увидеть горящие в соборе свечи.
По словам леди Луизы Стюарт, во время первых отчаянных приступов горя Филдинг находил утешение лишь в обществе Мэри Дэниэл, горничной Шарлотты, вместе с ним оплакивавшей покойную. Боялись за его рассудок. Почти год он находился в состоянии полной апатии, и неудивительно, что этот год начисто отсутствует в его творческой биографии. Не стоит делать далеко идущие выводы из того обстоятельства, что Мэри Дэниэл, разделявшая в те дни его горе, три года спустя стала его второй женой. Все очевидцы единодушно подтверждают ангельский характер Шарлотты, и надо быть закоренелым циником, чтобы усмотреть лицемерие и расчет в чистосердечной скорби Мэри.
Грустное настало время. Александр Поп, терзаемый астмой, водянкой, уретритом и мигренями, каким-то образом умудрился дотянуть до пятидесяти шести лет, но в 1744 году болезни его доконали. В следующем году умер Свифт, под конец уже мало что понимавший. Роберт Уолпол, пережив своего бесталанного преемника, последние несколько месяцев провел в ужасных мучениях. Он страдал от камней в печени. Лечившие его врачи, во главе с лейб-медиком и подписчиком на "Собрание разных сочинений" Джоном Рэнби, прибегли к чрезвычайно сильному средству ("ликсивиум"), после которого умирающий заклинал врачей дать опий*. Восемнадцатого марта 1745 года Уолпол скончался. Как и в случае с Попом, было бы милосерднее дать ему спокойно умереть, не отравляя последние дни сомнительными снадобьями {Врачи незамедлительно развязали памфлетную перебранку; всякий превозносил достоинства своего лечения - и обвинял конкурентов во всех мыслимых и немыслимых просчетах. Вооружившись юридическим опытом и традиционным недоверием к докторам, Филдинг включился в этот турнир, написав сатирическое "Напутствие присяжным". Вместе с памфлетом был напечатан искрящийся остроумием в скриблерианском духе "Проект усовершенствования медицины", где в качестве наилучшего лекарства рекомендуется запрет на медицинскую профессию. Весьма возможно, что "Проект" тоже принадлежит перу Филдинга. - Прим. авт.}. Может, оно к лучшему, что скромный достаток Филдинга избавил Шарлотту от дорогостоящей агонии.
После падения Уолпола власть оставалась обезглавленной все три года. Естественным преемником Уолпола был Генри Пелам, брат герцога Ньюкасла, однако утекло немало воды, прежде чем высокородные братья упрочились на раздираемой борьбой партий политической арене. Между тем страна оказалась втянутой в войну за Австрийское наследство, в которой защищались интересы не столько Англии, сколько Ганноверского курфюршества. Был одержан ряд незначительных побед, последовало несколько несущественных поражений. Вряд ли Филдинг уделял этому особое внимание. Он понемногу выходил из апатии, когда произошли события, властно вторгшиеся в его жизнь.
4
и всем чуждой, но все-таки войны. А в середине 1745 года началась череда авантюр, которые до сих пор питают наши легенды и исторические романы. Биография Филдинга не слишком подходящее место для подробного изложения истории якобитского мятежа, но необходимо хотя бы представить себе значение этого во многих отношениях драматического эпизода истории.
"Дю Тейле" от острова Бель-Иль. Его сопровождал 68-пушечный французский фрегат "Элизабет" с экипажем 700 человек. Вблизи корнуэльских берегов крохотная эскадра была замечена британским военным кораблем. В завязавшемся сражении каперу удалось ускользнуть и взять курс на Шотландию. 23 июля принц высадился на островке Эрискей, входившем в состав Внешних Гебридов. Там принц впервые ступил на шотландскую землю. Через несколько дней он был уже в заливе Арисейг к югу от острова Скай. Мятеж разгорался вовсю, хотя примкнувших оказалось меньше, чем ожидали. Карл-Эдуард направил королю Франции Людовику XV просьбу о помощи. В ближайшее время рассчитывать на нее не приходилось, и мятежники перенесли свой лагерь на несколько миль в глубь страны, к озеру Лох-Шил. Здесь 19 августа было поднято знамя короля Иакова, а его сын при всеобщем ликовании был провозглашен регентом. Капер был отослан во Францию, и все пути к отступлению отрезаны.
Вся драма от завязки до финала продолжалась чуть больше года. Вначале мятежникам сопутствовал успех, 21 сентября под Престонпензом им удалось одержать победу над генералом Коупом. Принц занял Эдинбург, а месяц спустя вступил в пределы Англии. 17 ноября пал Карлайл, и восставшие продолжили свой марш на юг, в каждом занятом городе провозглашая Стюарта королем. В последних числах ноября якобитская армия достигла Манчестера, тогда как войска генерала Уэйда, посланные перекрыть путь на восток, все еще переправлялись через Каттерик, отставая от армии принца на три дня пути. Но затем дела восставших пошли скверно. Армия их начала таять из-за массового дезертирства. Герцог Камберлендский, третий сын короля Георга, занял графство Стаффордшир, преградив дорогу на Лондон. На военном совете в Дерби Претендент счел необходимым дать приказ об отступлении*. Шестого декабря его войско повернуло обратно. Моральный дух мятежников не был сломлен окончательно, они еще надеялись на благополучный исход. В канун Нового года они подошли к Стерлингу и 17 января 1746 года наголову разбили ганноверский отряд под командованием генерала Хоули. Генерал Хоули был опытным солдатом: он сражался под Шериффмуром еще в кампанию 1715 года, совсем недавно участвовал в сражениях под Деттингеном и Фонтенуа*, но годы (ему было 67 лет) сделали свое дело, и под Фолкерком его солдаты понесли тяжелые потери.
Тем временем с юга неотвратимо надвигался герцог Камберлендский*. Он вынудил Претендента покинуть Стерлинг и Перт и отступить* в горную Шотландию. Командование якобитов совершало ошибку за ошибкой, приближая роковой исход. Развязка, как известно, наступила холодным апрельским днем на вересковых пустошах Калодена, в нескольких" милях к востоку от Инвернесса. Шотландцы были разбиты наголову; самому Претенденту удалось спастись, но многие его приверженцы пали в сражении. Уцелевших безжалостно и хладнокровно истребляли. Началась оргия грабежей и насилий над местным населением. За военной бойней последовала судебная: свыше сотни человек было казнено, несколько тысяч приговорено к высылке в колонии*. "Битва под Калоденом, - писал Дэвид Дейчес, - обозначила начало конца шотландской культуры. Лишь позднее исторические романы породят литературную ностальгию по клетчатым пледам, горским юбочкам и прочей клановой романтике".
места, где год назад он ступил на шотландскую землю. Оттуда он отправляется в Париж и два года по-царски живет в Сен-Антуанском предместье. Он становится тягостной дипломатической обузой для Людовика XV, и его высылают из Франции. Карл-Эдуард прожил еще сорок лет; после смерти Иакова-Эдуарда сторонники Стюартов провозгласили его законным королем Англии, однако из-за бесконечных пьяных дебошей никто его не принимал всерьез. Умер он в Риме, где родился, совершив полный жизненный круг*.
Описанные здесь вкратце события несомненно затрагивали интересы решительно всех англичан. Лично для себя Филдинг ничего не ждал от их исхода, но тем не менее он скоро втянулся в пропагандистские баталии. Хотя бы эту пользу принес мятеж: он побудил Филдинга взяться за перо, и одно это вызвало в нем прилив творческих сил. Я не хочу сказать, что политика могла "заполнить" брешь в душе, произведенную смертью жены. Просто ему было необходимо повседневное напряжение, стремительное развитие внешних событий, чтобы вернуть себе способность к творчеству. Его волновала не столько проблема законности ганноверской династии, сколько почти инстинктивная потребность отвести угрозу реставрации Стюартов.
же примешивались политические обертоны, вызванные столкновением вигов с радикалами-тори. Существовала также проблема религии, но в целом претенденты не были столь ревностными католиками, как иные монархи из династии Стюартов, и поэтому вряд ли можно рассматривать Акобитское восстание как крестовый поход в защиту святой католической церкви. Более существенным был национальный конфликт: якобиты сумели привлечь на свою сторону многих шотландских протестантов, чья неприязнь к Англии питалась условиями англо-шотландской унии 1707 года (она ровесница Филдинга). Сразу же после 1715 года шотландская культура оказалась под угрозой, а форты и дороги, построенные генералом Уэйдом, немало способствовали уничтожению былой изоляции кланов. В описываемые годы этот процесс резко ускорился. Когда доктор Джонсон в сопровождении Босуэлла в 1773 году путешествовал по горной Шотландии, старым обычаям уже наступал конец. Сравнительно примитивный образ жизни с его культурой, основанной преимущественно на устной традиции, едва ли мог устоять перед натиском быстро растущей объединенной нации, стоящей на пороге промышленной революции. И все же старые жизненные устои еще nponepj жались бы в Шотландии какое-то время, если бы им не был нанесен сокрушительный удар под Калоденом.
Филдинг оставался в стороне от всех этих проблем. Его ранние литературные работы почти не содержат упоминаний о Стюартах. Хотя его учителя Свифт и Поп принимали активное участие в политических событиях (да и как могло быть иначе, если их ближайшими друзьями были Болинброк и Аттербери?), сам Филдинг лишь изредка позволял себе лукавую шутку по адресу якобитской партии. В 1744 году он еще язвил по поводу расходов на содержание нескольких тысяч ганноверских наемников. События же 1745 года потребовали к себе самого серьезного отношения. Первым печатным свидетельством этого явилась газтга Филдинга "Истинный патриот", которая начала выходить в свет 5 ноября, как раз в то время, когда Претендент приступил к штурму наскоро укрепленного Карлайла. Однако не исключено, что якобитское восстание еще раньше вошло в круг его повседневных забот. Ведущий современный исследователь Филдинга Мартин Баттестин в недавнем издании "Тома Джонса" высказал предположение, что к моменту высадки Претендента в Шотландии великий роман уже был написан почти на треть. Под напором политических событий Филдинг отложил начатую книгу и вернулся к ней уже весной 1747 года. Едва ли эту теорию можно считать доказанной, но она содержит здравое зерно. Ведь события 745 года занимают центральное место в структуре романа, и сомнительно, чтобы Филдинг знал это заранее, еще работая над первыми главами.
"Томе Джонсе" целесообразно отложить до времени его публикации. А пока обратимся к "Истинному патриоту", еженедельной газете, которая между ноябрем 1745 и июнем 1746 года вышла в свет тридцать три раза. Это была обычная четырехстраничная газета проправительственного и верноподданнического толка. Разумеется, у Филдинга были помощники, выполнявшие повседневную техническую работу, однако все передовицы несомненно принадлежали его перу. Распространением газеты занималась миссис Мэри Купер, но маловероятно, чтобы она являлась ее владелицей. Не исключено, что правительство оказывало газете материальную поддержку, хотя никаких документальных свидетельств не сохранилось. В это же время Филдинг выпустил три памфлета, целью которых было восстановить народ против якобитской угрозы. Один содержит горячие призывы и увещевания, другой - резкую сатиру на римско-католическую церковь, в третьем помещено якобы принадлежащее очевидцу описание событий к северу от англо-шотландской границы. Злободневная журналистика - вот все, что можно о них сказать, но главное, они свидетельствуют, что Филдинг возвращался к привычным занятиям.
Больший интерес представляет газета, выпуск которой потребовал от Филдинга существенных усилий. Помимо патриотических передовиц, газета помещала новости из-за рубежа, но основная ее часть отводилась мятежу. В своих статьях Филдингу удается провести границу между мятежниками и основной массой шотландского народа: "Кроме бродяг да нескольких беспутных отпрысков приличных семей, ни одни уважающий себя шотландец не примкнул к Претенденту". Другой примечательной чертой газеты была постоянная рубрика "Апокрифы". Здесь давались новости, заимствованные из других периодических изданий и снабженные сардоническим комментарием Филдинга. Он особенно любил поживиться газетными сплетнями и некрологами. До него, в 1730-е годы, подобное развлечение практиковал его старинный недруг "Граб-стритский журнал". В свои розыгрыши Филдинг вносил дух озорства и, если так можно выразиться, веселую злость.
"Вторник. Умер мистер Тиллок с Граб-стрит, известный ростовщик. Среда. Мистер Тиллок не умер, он в полном здравии. Историкам непростительно совершать такие промахи, особенно в своем собственном квартале". "Серьезные" некрологи тоже давались - например, сухое и краткое сообщение о долгожданной смерти в январе 1746 года Питера Уолтера, "обладателя свыше 200 тысяч фунтов" (по современным оценкам, сюда следует приплюсовать не менее половины этой суммы). А за три месяца до этого со страниц газеты прозвучало скорбное прощальное слово Свифту.
"Он обладал талантами Лукиана, Рабле и Сервантеса и в своих трудах превзошел их всех. Он отдал свой разум на служение благороднейшим целям, высмеивая как суеверие, так и безбожие, не щадя и других заблуждений и распущенности, случавшихся на его веку; и наконец, ради блага своей страны расстраивая гибельные планы коварных политиков. Он не только был человеком великого ума и патриотом; в частной жизни он был сама доброта и милосердие..."
"высмеивая суеверие" и "ради блага своей страны" - эти слова имели вполне определенный смысл в свете сообщений о том, что армия Претендента движется на юг, к сердцу Англии.
После Калодена "Истинный патриот", по существу, остался не у дел. Кружить вороном над поверженным врагом было не в духе Филдинга. Он с любовью подготовил завершающий номер (17 июня) и прекратил издание*. Страна избавилась от опасности, и спрос на газету упал. К тому же Филдингу было все труднее разрываться между еженедельной газетой и поездками в Западные графства. И последнее: до чрезвычайности запутались его финансовые дела. На сей раз даже, не по его вине - во всяком случае, его подвело собственное великодушие. Он согласился быть поручителем в долговых обязательствах старинного солсберийского приятеля Колльера (он был в числе подписчиков на "Собрание разных сочинений"). Джеймс Харрис (этот по-прежнему жил в Солсбери) внес залог на сумму долга.
В 1745 году тяжба разбиралась в суде по делам казначейства, и Колльер проиграл процесс. Тем не менее он твердо отказался платить долги. Кредитор, естественно, взялся за его поручителей. Филдинг, как мог, отбивался в судах, но все было напрасно.
В июне 1746 года, когда он уже разделался с "Истинным патриотом", пришел исполнительный лист на 400 фунтов плюс издержки. Только этого ему не хватало! Разве он мало намучился с долгами, которыми его наградила рассеянная светская жизнь и собственная невоздержанная натура? "Филдинг" только что не пустил по миру этого человека, но теперь дал маху понаторевший в крючкотворстве "Гулд", за которым вроде бы можно было жить как за каменной стеной.
5
жилье около семи фунтов, дом был достаточно солидный - высокий, узкий, правда, на темной, извилистой и не особенно благоуханной улочке. (Всеми продуктами, кроме мяса, торговали на рынках, а мясные лавки густо лепились вокруг Бутчер-роу {буквально - Мясницкая (англ.).}, и, поскольку ни стекол, ни другой защиты не было, туши висели на открытом воздухе в любую погоду.) Но отсюда недалеко до театров, и это было особенно удобное место для проживания юристов. Ведь рядом находились два небольших суда, полудеревянные строения которых к XIX веку заменят каменными. Так что многие законоведы выбирали для жительства именно этот район. Компанейского Филдинга привлекало здесь помимо прочего большое количество кофеен и трактиров.
В Саре он нашел, видимо, немалую поддержку: от нее он получал сестринскую нежность, с ней можно было поговорить о литературе. Она в то время работала над продолжением "Давида Простака", которое Миллар в 1747 году напечатал. На этот раз Сара выбрала издание по подписке, и была вознаграждена: подписчиков оказалось больше и имена были блистательнее, чем у брата по выходе его "Собрания разных сочинений". В списке фигурируют и Ральф Аллен, и леди Мэри Уортли Монтегю, и Сэмюэл Ричардсон. Филдинг, как и прежде, написал к книге предисловие, но на этот раз не удержался и кое-что добавил в текст от себя*. Вместе с Сарой в доме появилась подруга дома еще по Солсбери - Маргарет Колльер, чей старший брат так не ко времени взвалил на Филдинга свой долг в четыреста фунтов. Именно Маргарет (Пегги) будет сопровождать писателя в его последнем путешествии в Лиссабон и засвидетельствует его завещание. Чего другого, а женского участия Филдингу хватало, если к тому же учесть, что экономкой у него оставалась Мэри Дэниэл.
Сам он в ту пору работой не был перегружен. В октябре 1746 года его посетил на Босуэлл-Корт поэт и критик Джозеф Уортон и нашел в хозяине "славного, учтивого человека". По словам Уортона, лучшим из своих вышедших произведений Филдинг называл "Джозефа Эндрюса". Сейчас такая оценка напрашивается сама собой, но другое дело - 40-е годы XVIII века, когда романы были еще в новинку и считались низким жанром. В октябре 1745 года вышел двухтомник его драматургических произведений; это была случайная мешанина из нераспроданных в свое время изданий. Двухтомник показывал диапазон его творчества, демонстрировал трудолюбие, но читатели ждали не подлатанного старья времен Хеймаркета, а нового, живого слова. Они не знали, что Филдинг работает над будущим шедевром. Каких бы теорий ни держались исследователи, они все сойдутся на том, что к этому времени Филдинг уже работал над "Томом Джонсом".
Следует упомянуть и два не особенно значительных произведения тех лет. Более интересным представляется раннее из них (ноябрь 1746 года) - забавный репортаж в духе Дефо "Женщина-супруг". В полудокументальной манере тут рассказывалось о некой Мэри Хэмильтон, которая выдала себя за мужчину и взяла в жены какую-то девицу из Уэлса. Судили ее в Тонтоне, допрос вел кузен Филдинга Генри Гулд. Кроме чисто местного интереса, писателя, видимо, побудило взяться за перо и сходство между Мэри (или "Джорджем") Хэмильтон и другой незадачливой искательницей приключений в мужском наряде - Шарлоттой Чарк. Тысячу экземпляров шестипенсовой брошюры живо раскупили, пришлось давать дополнительный тираж. Почитатели Филдинга склонны отвергать "Женщину-супруга" как сенсационную халтуру, но написана вещица ярко. Второе произведение - ""Искусство любви" Овидия в переложении" - вышло в феврале 1747 года. Это прозаический пересказ начальных частей "Ars Amatoria". Филдинг явно собирался писать еще в том же духе - конечно, при соответствующем спросе, а его, к сожалению, не предвиделось. Помощником, надо полагать, был все тот же безропотный книжный червь - Уильям Янг.
"Тому Джонсу", общий композиционный замысел которого уже почти готов. Одновременно он продолжает подвергать свое подточенное подагрой здоровье опасностям и трудностям выездных судебных сессий. Он проводит долгие часы в седле или в продуваемых всеми ветрами, тряских дилижансах. Его ночлег не всегда достаточно удобен, а дни проходят в тесноте судов, где присяжные, адвокаты и судьи рискуют подцепить от заключенных грозный сыпняк (разновидность тифа). А. случаи были: в 1730 году в Тонтоне, куда Филдинг ездил чаще всего, тифом заразился член парламента, главный судья казначейства Томас Пенджелли. Даже столица была небезопасна. "Черные сессии" центрального уголовного суда в Олд-Бейли унесли в 1750 году двух судей, одного лорд-мэра, одного олдермена и еще несколько человек простого звания. Филдингу повезло, что он тогда отправлял свои обязанности в других судах. Сложись распределение мест по-другому, и он вполне мог столкнуться с каким-нибудь заразным преступником в главном полицейском суде на Боу-стрит или в вестминстерском суде - и тогда...
в трущобах. С начала столетия, когда с легкой руки королевы Анны он стал популярен, Бат постоянно строился. Долгое правление "щеголя Нэша" придало ему изысканную нарядность. По обеим сторонам долины Эйвона веером раскинулись здания Джона Вуда-старшего, построенные в основном из камня, взятого в карьерах Ральфа Аллена. Монументальные ансамбли смотрелись очень элегантно на вершинах холмов; длинные аллеи, кое где обозначенные колоннадой, вились на террасах. В столь удачном сочетании природы и искусства, строгой планировки и естественной непринужденности есть что-то сугубо георгианское*. В этой атмосфере культуры и роскоши Филдинг, будем надеяться, отдыхал и душой, и телом. Исследователи полагают, что летние месяцы 1746, 1747 и 1748 годов Генри и Сара провели в доме, который впоследствии был назван "Сторожка Филдинга", - это в Твертоне, ныне ужасающем пригороде Бата. Предположение, основанное на словах бывшего клавертонского пастора Ричарда Грейвза (более известного своей забавной сатирой "Духовный Дон Кихот"), считается надежным. Тот же Грейвз рассказывает - и опять его слова не расходятся с имеющимися у нас фактами, - что почти каждый день Филдинг обедал у Ральфа Аллена в Прайор-парке. Все это не значит, что "Том Джонс" от начала до конца написан в Бате.
Некоторые главы, без сомнения, созданы в Лондоне, да и других своих друзей Филдинг вполне мог навещать в то время - например, Харриса в Солсбери. Существует и другая, уже менее достоверная история, согласно которой в 1748 году Филдинг гостил, причем в самом изысканном обществе, в Рэдвее, графство Уоркшир. Усадьба на Эдж-Хилл принадлежала тридцатилетнему ценителю и знатоку искусства Сондерсону Миллеру; один из пионеров "готики", он построил у себя, пожалуй, самые привлекательные из всех причудливые беседки и псевдоруины*. У Миллера был обширный круг знакомых, и в то лето у него, как предполагают, гостили Уильям Питт, Джордж Литлтон и какой-то "Джордж Филдинг" - видимо, неизвестный нам родственник. Сам же Филдинг, сообщают нам, читал собравшимся отрывки из незаконченного романа. История эта, истоки которой уходят к 1756 году, приукрашена еще и утверждением, будто усадьба Миллера стала прототипом поместья Олверти. Конечно, "готический" особняк Олверти никоим образом не похож на Прайор-парк Аллена, скорее всего, Филдинг хотел тут угодить Литлтону, которому посвящен "Том Джонс", - у себя в Хэгли Литлтон построил замок в псевдоготическом духе, следуя образцам Миллера. А Питт, действительно, навестил Литлтона в Хэгли в августе 1748 года, и если правда, что вся троица была в этом году у Миллера, то она вполне свободно могла отправиться туда и из дома Литлтона. Как бы там ни было, а "Том Джонс" к тому времени был уже почти завершен.
Когда Филдинг вернулся в Лондон, домашние и служебные хлопоты отвлекли его от романа. Во-первых, он снова женился: 27 ноября 1747 года, в пятницу, состоялось бракосочетание Генри Филдинга, вдовца, и Мэри Дэниэл, девицы. Церемония происходила в северной части Темз-стрит в небольшой церквушке святого Бенедикта, перестроенной Реном после Великого Лондонского пожара. Приход тут был совсем маленький - меньше восьмидесяти домов (в приходе святого Мартина-на-полях их было более пяти тысяч). Насколько известно, Филдинга ничто с этим районом не связывало, и выбран он был только за свою укромность. Дело в том, что Мэри Дэниэл была уже на шестом месяце. Грозному отцу взяться было вроде бы неоткуда, однако неисправимый сплетник Хорас Уолпол не преминул пустить слух, будто необходимое давление оказал Джордж Литлтон:
"Когда некоторые из присутствующих стали хвалить м-ра Л. за то, что он, будучи лордом казначейства, голосовал против кабинета на бедвинских выборах, Филдинг вскочил и, ударив себя кулаком в грудь, вскричал: "Если уж рассуждать о его добродетели, то вот она: я вчера женился". Он действительно женился. Литлтон его заставил". Женитьба аристократического потомка на собственной экономке, естественно, дала пищу пересудливым языкам. Когда Мэри пришло время рожать, Филдинг благоразумно поселил жену в Туикнеме. Мэри исполнилось двадцать пять лет, женщиной она была заботливой, верной, правда, внешне не очень привлекательной (леди Луиза Стюарт не находила в ней "обаяния"). Она доживет до начала XIX века, и, не будь этого замужества, никто бы о ней и не знал. Из-за этого мезальянса насмешки сыпались на Филдинга до конца жизни: и Смоллетт поносил его за женитьбу на "своей, прости господи, поварихе", и даже леди Мэри Уортли Монтегю поумерила к нему свою обычно горячую доброжелательность. Когда у политических противников Филдинга не находилось ничего, чем его зацепить, они всегда могли пустить в ход какую-нибудь колкость по поводу Мэри*.
Пока что Мэри была от всего ограждена: Генри снял две комнаты в Туикнеме, и в феврале 1748 года у него родился сын Уильям. Для Сары там места не было, с семьей, вероятно, жила только служанка. Деревянный дом, где они поселились, прятался на задворках узкого переулка Бэк-Лейн и являл собой, как вспоминают, "затейливую старомодную постройку". Как и многих других домов, где жил Филдинг, его давно уже нет, но местонахождение можно определить: это на теперешней Холли-роуд, где Темза делает поворот около островка Ил-Пай. В четверти мили на юг стоял старый дом Попа; четыре года назад он лишился своего хозяина, в покинутом гроте бессмысленно аукалось эхо*. Еще несколько минут вверх по течению, и, миновав жилище художника Томаса Хадсона, оказываешься на Строберри-Хилл*, где предыдущей весной поселился Хорас Уолпол, вынашивавший план до эксцентричности оригинального особняка. Район славился своими прибрежными виллами. Вот каким его описывает Уолпол за несколько месяцев до того, как Филдинг перевез Мэри в новое убежище:
"По двум восхитительным дорогам, правда довольно пыльным, без конца проносятся почтовые кареты и фаэтоны; под самым окном проплывают баржи - важные, как лорды казначейства; Ричмонд-Хилл и Хэм-Уокс несколько ограничивают видимость, но зато, хвала Господу, между мной и герцогиней Квинсберри лежит Темза. Престарелых аристократок кругом - словно селедок, а сейчас в поэтическом свете луны у дома мелькнул призрак Попа". Вид из домика Филдинга на Бэк-Лейн был, без сомнения, куда как ограниченнее, и подлунные пейзажи не столь поэтичны. Но для первых дней трудного второго брака место было спокойным и безопасным.
Во-вторых, Филдинга отвлекло от работы над романом неожиданное возвращение в театральный мир. Театр, где он подвизался, мы бы сегодня назвали - театр-"фриндж". С марта по июнь 1748 года он участвует в сатирических кукольных постановках на Пэнтон-стрит, недалеко от его любимого Хеймаркета. Он назывался "Мадам де ля Нэш", представления давались в "просторной харчевне". В прессе за 7 марта есть упоминание о первых представлениях, проскальзывает и такой намек: "истинный юмор самого веселого из развлечений (Панч и Джуди) будет, наконец, возрожден"; неделей позже Филдинг перепечатал эту заметку в разделе "Смешные происшествия" своего нового "Якобитского журнала". Никто сейчас не знает содержания этого спектакля, но можно без сомнения утверждать, что он был заострен политически, то есть ратовал за правительство и боролся с католицизмом, филдинг, видимо, не обошел стороной и тогдашние театральные распри: он оставался верным сторонником Дэвида Гаррика, который стал руководителем "Дру-ри-Лейна" и вводил там всякие новшества. Между прочим, в двух "узаконенных" тогда театрах - "Друри-Лейн" и "Ковент-Гарден" - в этом сезоне шли семь фил-динговских пьес.
" - работы вполне хватало. При этом оставалась служба. Существуют сведения, что в весенней сессии 1748 года он не принял участия, но если принять во внимание планы, которые он наметил, - его решение было правильным. Позже в этом же году газеты напечатали сообщение, что в Бриджуотере, графство Сомерсет, "по дороге на сессию" умер кузен Филдинга Генри Гулд. "Якобитский журнал" перепечатал сообщение с соответствующими панегириками. Но все это оказалось просто вымыслом - Гулд прожил еще сорок шесть лет. Филдинг, видимо, или был в то время в Западных графствах, или мало что знал о делах в родных местах.
Новый "Журнал", который я упомянул, тоже отнимал время. Это был опять еженедельник, по духу очень близкий "Истинному патриоту". С пятого декабря 1747 года (не позже чем через неделю после женитьбы на Мэри) до пятого ноября 1748 года вышло сорок девять номеров, ценой два пенса. Гравюры на дереве, открывавшие журнал, традиционно приписываются Хогарту, хотя никаких достоверных свидетельств на этот счет нет. Мы знаем одно: Филдинг с восхищением поминал Хогарта в "Бойце" и "Джозефе Эндрюсе", они были старыми друзьями. В "Журнале" Филдинг взял маску Джона Тротт-Пледа, эсквайра, откровенного якобита: "Имя и звание, под которыми человек публично известен в тавернах, кофейнях и на улицах, могут быть - без нарушения приличий - использованы и в печати". Это, конечно, обычный "ложный выпад". Очень немногие лидеры оппозиции, будь то в 1745-м, 1746-м или в каком другом году, были якобитами. Но Филдингу доставляет удовольствие навлекать на их головы "вечный позор", как сказал когда-то один историк. А в оправдание он заявляет в своем "Журнале", что страну явно колотит "странная, какая-то безрассудная якобитская лихорадка".
Но дело Стюартов было безвозвратно проиграно, и истинным поводом для дебатов все чаще становится другой аспект политики, а именно попытка правительства Пелама заключить приемлемый мирный договор в войне за Австрийское наследство. Затянувшаяся кампания выкачивала из страны огромные средства, и мир был просто необходим. Министр иностранных дел, герцог Ньюкасл, добивался на переговорах таких условий, на которые Англия, по мнению многих, вряд ли могла рассчитывать. Наконец, в октябре 1748 года Британия, Франция и Голландия заключили соглашение в Экс-ла-Шапеле. По одному из подписанных французами условий, Франция обязалась выслать Претендента из Парижа, что означало конец всем его надеждам. И теперь, пишет Филдинг в последнем номере "Якобитского журнала", государственные бумаги подскочили, а противники правительства его величества погрузились в тоску. Джону Тротт-Пледу можно уходить на покой.
"Журнала", таким образом, были политические, что нашло отражение и в двух довольно скучных памфлетах, сочиненных Филдингом в ту пору. Но на страницах журнала писалось много и о театре или, например, вновь поддерживалась старая мысль "Болтуна" о назначении государственного цензора и "Суда критиков"*. Самое же интересное для современного читателя - это сатирические штрихи в столбце новостей "Смешные происшествия". Листая эти забытые страницы, можно наткнуться на прекрасные образцы филдинговского юмора. Например, к "Галиматье", приписываемой некоему Моргану Скрабу, "адвокату с Граб-стрит", даны великолепные язвительные примечания: ("Четверг. Джордж Макензи, эсквайр, бывший граф Кромарти, его жена и все семейство отправились с постоянного места жительства на Пэлл-Мэлл в место пожизненной ссылки недалеко от города Эксетер, графство Девоншир". "Уайтхол ивнинг пост").
"Скорбных элегий"*.
Смешнее не сказал о шотландцах и сам Джонсон. (Граф Кромарти, сторонник Претендента, был схвачен и приговорен к смерти, но приведение приговора в исполнение было отсрочено.) {Разумеется, не для всякой новости годилось такое балагурство. Когда, например, в марте 1748 года в Бате скончался старый генерал Уэйд, Филдинг перепечатал газетный некролог, а от себя присовокупил: "В частной жизни это был чрезвычайно благородный и отзывчивый человек, и даже простой перечень его благодеяний не уместится на этой странице". - Прим. авт.}
Филдингу было не привыкать к оскорблениям, но редко когда по нему били такими частыми залпами, как сейчас. Оппозиционные газеты, вроде "Старой Англии", безжалостно поносили его, раскапывая в прошлом каждый пустячный грешок, промах, неверное суждение*. И естественно, не обходилось без упоминания о его немыслимом браке. Доставалось и за беспутного отца, причем говорилось без обиняков, что не только сын, но и старый генерал когда-то связался с кухонной девкой:
В бесспорном равенстве их был один изъян: Отец имел доход, а сын - пустой карман.
"Журнал" и больше такой "долговременной" политической журналистикой не занимался. Кроме того, впереди его ожидало нечто гораздо более важное.
6
"Томом Джонсом". Однако к 1748 году роман был близок к завершению. Бели первые его две трети писались урывками, то за последнюю треть он к концу этого года взялся не разбрасываясь. Исследователи откопали множество разнообразных свидетельств, которые помогают установить время написания той или иной части книги; но эти детали могли вноситься позже, в завершенную рукопись, и поэтому нет смысла целиком и полностью полагаться на них. Одним из важнейших событий времени был выход в свет великого романа Сэмюэла Ричардсона "Кларисса", печатавшегося отдельными томами с декабря 1747-го по декабрь 1748-го. Сколько-нибудь серьезно повлиять на "Тома Джонса" произведение Ричардсона уже не могло, но с "Амелией", как мы увидим, дело обстояло иначе.
Филдинг сразу же проникся к "Клариссе" восхищением и дал в "Томе Джонсе" две-три косвенные ссылки на книгу Ричардсона. Когда автор прислал ему сигнальный экземпляр пятого тома, Филдинг ответил восторженным письмом: "Пусть за меня говорит мое переполненное до краев сердце... Отступает ужас, меня охватывает печаль, но скоро сердце претворяет ее в бурный восторг и удивление перед таким образом действий, возвышеннее которого нельзя себе представить". Кончает он письмо искренними пожеланиями успеха. Не менее горячие отзывы, теперь уже на первые выпуски "Клариссы", появились в "Якобитском журнале" за 2 января 1748 года: "Мало кто из древних или новых писателей обладает такой простотой, таким вкусом, таким глубоким проникновением в характеры, такой могучей способностью волновать сердце".
Удивительное великодушие, если вспомнить прежний холодок в отношениях этих великих соперников. Жаль, что Ричардсон так и не смог изменить свое отношение к Филдингу - даже после того, как Сара Филдинг вскоре после выхода последнего тома опубликовала лестные "Заметки по поводу "Клариссы""*. Литературный мир ждал "Тома Джонса" с нетерпением, при этом любопытство публики подогревалось еще и огромным успехом "Клариссы". Известный ученый Берч, позже ставший секретарем Королевского Общества, писал своему покровителю 19 января 1748 года: "Мистер Филдинг печатает сейчас трехтомный роман под названием "Найденыш". Мистер Литлтон, который прочел рукопись, утверждает, что произведение написано прекрасно, изобретательно, с захватывающим сюжетом и множеством сильно и живо выписанных персонажей". Еще бы Литлтону не хвалить этот роман! Несколько позже Берч где-то узнал, что Филдингу заплачено за рукопись шестьсот фунтов, и снова он поминает высокое мнение Литлтона о романе. Враждебно настроенные критики писали потом, будто Литлтон бегал по всему городу, пытаясь организовать успешную продажу "Тома Джонса", и добился-таки своего, набрав целую толпу канцелярских крыс, которые рекламировали роман в кофейнях*. Явное преувеличение, конечно, хотя известно, что Литлтон с Питтом всячески старались способствовать успеху книги - а почему бы им не стараться? В декабре Берч сообщает, что некоторые из его друзей листали роман и одобрительно отзываются о юморе и сердечности повествования. Прочитав первые два тома, леди Хертфорд, страстная любительница изящной словесности и завсегдатай салонов, объявила, что новый роман Филдинга лучше прежнего, "Джозефа Эндрюса". Потомки (имея на руках роман целиком) полностью разделяют это мнение.
Милларом был подписан договор. Филдинг отдавал права на "Тома Джонса" за 60 фунтов наличными. Хорас Уолпол сообщает, будто Миллар, когда роман стал пользоваться огромным спросом, доплатил сотню фунтов, но никаких документальных Подтверждений этому нет. Поначалу было решено распространять роман по подписке и, видимо, в трех томах, о чем и упоминает Берч. Однако десятого февраля или в этих числах на прилавках появились шесть небольших томиков в обычном издании. Успех был столь огромен, что первый тираж сразу раскупили, и к концу месяца Миллар объявил о переиздании. Первый раз напечатали не менее двух тысяч экземпляров, во второй - полторы. Три тысячи экземпляров следующего тиража, набранного уже другим шрифтом, вышли 12 апреля. Четвертое издание, на этот раз три с половиной тысячи, появилось в сентябре. Всего за девять месяцев было напечатано десять тысяч экземпляров*. Миллар получил огромную прибыль.
тысяч. Типографские же расходы съели не более трети этой суммы. Пошли даже слухи, что Миллар на выручку смог обзавестись роскошной каретой и лошадьми. Чему же тут удивляться?
Слава о романе быстро разнеслась. К 1750 году его перевели на французский, немецкий и голландский языки, а в Дублине, как и полагается, вышло пиратское издание. На родине "Тома Джонса" приняли чрезвычайно тепло, даже враги Филдинга признавали за романом некоторые достоинства. В этой атмосфере рецензентам газеты "Старая Англия" (бескомпромиссно антиправительственного издания) понадобилось все их упрямство и наглость, чтобы утверждать, будто этот "пестрый шутовской рассказ об ублюдках, распутстве и адюльтерах" ниже "всякой серьезной критики". Другим упрямцем был Сэмюэл Ричардсон, который не поддавался на уговоры друзей хотя бы прочитать книгу. Он, правда, встревожился, когда некоторые из его поклонниц признались, что внимательно и не без удовольствия прочли этот "вульгарно названный" и напичканный "дурными идеями" роман. Так или иначе, но дамы "не переставая болтали о своих Томах Джонсах, а кавалеры - о своих Софьях". Элизабет Картер, талантливый "синий чулок" из Дила, покинула своего любимца Ричардсона, а преданная поклонница Филдинга леди Мэри Уортли Монтегю просидела над посылкой с его книгами всю ночь. "Джозеф Эндрюс" понравился ей все же больше (странно, но создается впечатление, что раньше она его не читала); да и многие другие не нашли в новом произведении столь же ярко вылепленного героя, как пастор Адаме. Но не все были так привередливы, как Ричардсон, или находились так далеко от Лондона, как леди Мэри, которая, живя в Ломбардии, только и делала, что ждала почту из Англии. Одно из газетных сообщений в начале мая показывает, насколько сильно новый роман захватил воображение публики: на скачках в Эпсоме был устроен заезд между гнедым по кличке "Том Джонс" и каштановым по кличке "Джозеф Эндрюс". В _том_ заезде победил "Джозеф".
"Том Джонс" - одна из самых знаменитых книг в английской литературе, и вряд ли стоит подробно пересказывать ее сюжет или распространяться о ее героях. Тут в избытке все прославившие Филдинга качества - бьющий через край юмор, вкус и жизнелюбие, душевная щедрость и тонкая наблюдательность. Рассказ бурлит происшествиями и смешными приключениями. В то же время развертывается и моральная драма: непосредственный и по природе добрый герой противопоставлен лицемеру Блифилу, "законному" наследнику сквайра Олверти. Зловещие наставники Тома, Тваком и Сквейр, берут сторону Блифила - это единственное, в чем сходятся непримиримые спорщики. Великолепно выписана "липкость" Блифила, ее ощущаешь почти физически; как в истории с Урией Хилом, одна из опасностей, которую Блифил представляет для главного героя, - это соперничество в любви, и, как с Хипом, в его ухаживаниях за Софьей есть что-то отвратительное, извращенное. Героиня романа - еще одна блестящая удача Филдинга: в ранней прозе девушки редко получались такими живыми, полнокровными - хотя бы потому, что у них было мало возможностей для полного самовыражения в реальной жизни. Амурные перипетии поданы мягко, любовно, но без слащавости, а броская мужественность Тома уравновешивается страстностью и решительностью героини, полностью отдающей себе отчет в своих чувствах. Обычно считается, что Софья списана с первой жены Филдинга, и хотя образ тут - не точная копия жизни, определенные черрл Шарлотты на портрете явно видны. В Олверти же обычно находят и Литлтона и Ральфа Аллена, причем последнего будто бы здесь больше. Если это так, то живого человека заслонил чересчур типизированный характер.
был далеко. Можно утверждать, что в известном смысле Филдинг был лишен наследства: потомок аристократической фамилии, он рос бес всяких реальных надежд на будущее, и его душу расколол надвое семейный разлад. Конечно, Том представляет собой нечто большее, чем одну из ипостасей Филдинга, но сама эта проблема вполне правомерна. Не так давно Рональд Полсон подметил, что и в приключениях Тома, и в его характере есть что-то общее с "Красавчиком" - принцем Чарли, если, само собой, смотреть на Претендента глазами его сторонников*. То же самое и Блифил: на него пошли такие краски, какими якобиты разукрашивали представителей Ганноверской династии. Это вовсе не значит, что Филдинг в глубине души солидаризировал делу Стюартов, но какая-то усложняющая роман нотка все же слышится. "История" Тома Джонса искусно вплетена в историю страны*.
В романе много глубоко оригинальных особенностей. Например, вступительные главы к каждой книге, где Филдинг объявляет свои законы и берет на себя роль судьи-критика. Эти главы сообщают повествованию особый интеллектуальный накал и особую плотность, которой раньше в английской прозе не было. По сравнению с "Томом Джонсом" романы Даниэла Дефо кажутся рыхлыми и скованными. Кстати, нет никаких данных, что Филдинг читал Дефо; избежал он вероятно, и влияния Элизы Хейвуд et hoc genus omne {Разумеется, не для всякой новости годилось такое балагурство. Когда, например, в марте 1748 года в Бате скончался старый генерал Уэйд, Филдинг перепечатал газетный некролог, а от себя присовокупил: "В частной жизни это был чрезвычайно благородный и отзывчивый человек, и даже простой перечень его благодеяний не уместится на этой странице". - Прим. авт.}. По форме филдинговская книга не имеет прецедентов в ранней литературной традиции. Основным образцом для нее, как и в случае с "Джозефом Эндрюсом", стал древний эпос, не ренессансный эпос Тассо или Спенсера, а именно античный - Гомера и Вергилия. И чтобы понять, как сделан "Том Джонс", полезнее прочесть "Одиссею", чем выискивать "источники" в современной Филдингу литературе. А помимо эпических поэтов, надо вспомнить и обожаемого им Лукиана с его кривой, разочарованной усмешкой. Сатирик II века новой эры, уроженец Сирии*, Лукиан писал на греческом языке с удивительным остроумием и очень трезвой точностью. Вот что говорит о нем Гилберт Хайет в своей "Классической традиции" (после этой книги и Филдинг становится понятнее).
"О боги! - восклицает он, - сколь же глупы смертные!" Но в его голосе куда больше мягкости, а в сердце доброты, чем у его римских предшественников. Его творчество - это мост между диалогами таких философов, как Платон, вымыслами Аристофана - и пессимистической критикой сатириков. Он был любимым греческим автором Рабле. О его рассказах про фантастические путешествия, видимо, помнил и Свифт, когда писал "Гулливера", и Сирано де Бержерак, когда отправлялся на луну. Именно такие мужи, а вовсе не жалкие писаки, заполонившие английскую литературу, вдохновляли Филдинга. Вот как он взывает в "Томе Джонсе" к "Гению, дару небес":
"Явись же, о вдохновитель Аристофана, Лукиана, Сервантеса, Рабле, Мольера, Шекспира, Свифта, Мариво, наполни страницы мои юмором, чтоб научить людей лишь беззлобно смеяться над чужими и уничиженно сокрушаться над собственными безрассудствами"*. Именно в такой компании Филдинг обрел источник подлинно творческой фантазии.
"великим триумвиратом" смеха и остроумия. Сервантес для него был главой писателей нового времени, а его "Дон Кихот" (1605-1615) превосходил все остальные книги. Филдинг считал этот роман "всеобщей историей мира", непревзойденной картиной человеческой судьбы одновременно в ее комических и трагических проявлениях. Поэтому "новая область в литературе" не далась бы Филдингу, не будь "Дон Кихота". Уже в конце жизни писателя его соперник Тобайас Смоллетт взялся за пятый по счету перевод "Дон Кихота" на английский язык и создал единственный вариант, способный соперничать по успеху с переводом Мотто начала XVIII века, который Филдинг, видимо, хорошо знал. (Я думаю, можно с уверенностью предположить, что он не очень-то читал по-испански.) В Англии вообще было полно и сокращенных вариантов "Дон Кихота", и его переделок, и разных романов, перепевающих его темы ("Дон Кихот-девица", "Духовный Дон Кихот"), и пьес и поэм, продолжающих историю Рыцаря Печального Образа из Ламанчи. В 'Томе Джонсе", несмотря на некоторую схожесть Партриджа с Санчо Пансой, прямой связи с "Дон Кихотом" меньше, чем в "Джозефе Эндрюсе", но живительный дух его - реализм без всякого цинизма, сострадание без слезливости, остроумие без злобы - пронизывает произведение этого ученика Сервантеса.
"Томе Джонсе" непрямые заимствования у кого-нибудь еще - например, у Поля Скаррона, популярного французского автора комических романов середины XVII века. Но это явно не глубокий "источник", и совпадения тут могут быть только в мелочах. Нельзя анализировать "Тома Джонса" и в традициях плутовского романа - разве что в самом общем плане. Сравнения с подлинными пикаресками - "Ласарильо с Тормеса" (1554) или "Плут Паблос" (1626) Кеведо - сразу же выявят различия. Там плутовской герой, пикаро - это плут в самом настоящем значении этого слова: мошенник, хитрый бездельник. А Джозеф или Том - скорее простаки в мире растленных или изощренных хапуг. На английской почве более близки плутовскому роману ранние произведения Смоллетта; даже Моль Флендерс у Дефо, если не брать в расчет ее пол, - отчасти пикаро. Нет, Филдинг видел свою задачу в другом.
Он и сделал другое: приспособил высокие жанры классической литературы к современному ему жизненному материалу. Он попытался сделать в прозе то, что сатирики-августинцы сделали в ироикомической поэзии: не трогая модные тогда формы, расширил границы древних. К его творчеству как раз применим старый, мало и пренебрежительно используемый теперь термин: "неоклассицизм". Он пишет о 40-х годах XVIII века в формах, выработанных двухтысячелетней традицией.
"Джозефе Эндрюсе") он превратил в нечто вроде непринужденных бесед с читателем на литературные и моральные темы. Конечно же, повествователь в этих главах - не сам "реальный" Филдинг, а скорее особый рупор авторских идей, акцентирующий одни стороны характера писателя и замалчивающий другие. Нам известно, что обстоятельства жизни Филдинга, его настроения часто не соответствовали тону этих бесед. Подобно Моцарту, он умел смеяться, когда в "реальной" жизни происходили мрачные, даже трагические события. Так что наивно оптимистичный, всегда веселый Филдинг - это заблуждение, вспомните его жизнь.
"Исследуйте свое сердце, любезный читатель, и скажите, согласны вы со мной или нет. Если согласны, то на следующих страницах вы найдете примеры, поясняющие мои слова; а если нет, то смею вас уверить, что вы уже сейчас прочли больше, чем можете понять; и вам было бы разумнее заняться вашим делом или предаться удовольствиям (каковы бы они ни были), чем терять время на чтение книги, которой вы не способны ни насладиться, ни оценить. Говорить вам о перипетиях любви было бы так же нелепо, как объяснять природу цветов слепорожденному, ибо ваше представление о любви может оказаться столь же превратным, как то представление, которое, как нам рассказывают, один слепой составил себе о пунцовом цвете: этот цвет казался ему очень похожим на звук трубы; любовь тоже может показаться вам очень похожей на тарелку супа или на говяжий филей".
Филдинг явно получает удовольствие, пользуясь правами тирана, поставленного для блага читателей". Он не задирает нас, как Свифт, не надоедает, навязываясь с откровенностями, как Стерн. С добродушной заботой о нашем же благе он ставит нас м наше законное место. Естественная для него форма выражения - не морализаторское эссе, а перескакивающая с одного на другое беседа, мастерами которой были в лучшие дни радиотрансляций Д. Б. Пристли и Ч. С. Льюис. Со своим запасом анекдотических историй и вкусом к простому слову Филдинг мог бы стать непревзойден-ным радиокомментатором. Фильм "Том Джонс", поставленный Тони Ричардсоном в 60-е годы, уловил и передал много привлекательных черт романа - не один здоровью смех, но и тонкую иронию, и разящую сатиру. Другие же особенности произведения, естественно, не поддались переводу на язык кино. В распоряжении Ричардсона было недостаточно средств чтобы выявить, например, четко выверенную симметрию в конструкции обмана. Не справился он и с якобитским мятежом, тонко вплетенным в центральную часть романа Филдинг - тот мог положиться на полное знание событии своими читателями; и биографу доступно, как это сделано у меня, дать краткий обзор 1745 года, но кинорежиссеру трудно разорвать фильм, чтобы проследить судьбу Претендента ("Тем временем, вернувшись в долину..."). И все-таки благодаря киноверсии многие впервые познакомились с романом и прочли его после фильма. Знаменательно что и сам Филдинг не гнушался средств массовой коммуникации своего времени*.
"Том Джонс" утвердил положение Филдинга как одного из величайших писателей современности. Но не успел еще роман выйти в свет, как извилистый жизненный путь писателя сделал еще один поворот. В конце 1748 года, когда Филдангу не было и сорока двух лет, он ступил на новое поприще.