1.2. Историзм прозы Ф. Шиллера
Определённая закономерность наблюдается в том, что почти вся художественная проза Шиллера относится ко времени завершения его работы над своими «буйными первенцами», когда, как показывает анализ личной переписки писателя, в наибольшей степени соответствовала его устремлениям историческая наука. В письме к Кернеру (Кбгпег, 1758-1831) от 15 апреля 1786 года Шиллер сообщал:
«... С каждым днём мне всё дороже становится история. ... Мне бы хотелось лет десять кряду не изучать ничего, кроме истории. Кажется, я стал бы совсем другим человеком»71.
Англичанин Томас Карлейль (Carlyle, 1795-1881) в своём труде «Жизнь Фридриха Шиллера» («The Life of Friedrich Schiller», 1825), где, по словам Гёте, он судит о писателе «так, как, пожалуй, не сумел бы судить ни один немец»72
«... На самом деле, Шиллер начал уставать от художественного письма. Воображение было его сильным, но не единственным, или, более того, господствующим даром: в величественном полёте его гения не меньшее место занимает рассудок; нас часто восторгает не столько великолепие одежд, в которые он облекает свои мысли, сколько собственно последние. Для такого пытливого и беспокойного ума любовь к истине безусловно должна была стать сильнейшей страстью, а развитие всех своих талантов -насущной необходимостью. Даже в минуты упоения сказочными картинами, которые дарила ему творческая фантазия, он часто бросал тоскующий взгляд на тихую заводь разума, куда иногда осмеливался совершать торопливые набеги: но кипучее волнение молодости осталось позади и, сильнее, чем когда-либо, любовь к предположениям или изображению вещей такими, как им следует быть, стала уступать склонности к познанию вещей такими, как они есть. Ум его постепенно принимал иные наклонности: Шиллер был близок к тому, чтобы вступить на новое поле деятельности, где его ждали очередные победы.
Некоторое время он колебался, не зная, что предпочесть, наконец его помыслы обратились к Истории»73.
Можно предположить, что избранная Шиллером манера художественного повествования с сильным привкусом такого «внешнего» признака историзма, как событийная достоверность (Wahrheit), была для него «переходной формой» к написанию чисто исторических исследований, работа над которыми, в свою очередь, послужила подспорьем при создании драм на соответствующие темы. Подтверждение тому можно обнаружить опять же в переписке писателя и ряде работ известных исследователей: Письмо Шиллера Кернеру от 27 июля 1788 года:
«... Если я и не сделаюсь историком, достоверно одно, что история будет тем складом, из которого я стану черпать, иначе говоря, она будет давать мне темы, на которых я смогу упражнять своё перо, а иногда и свой ум». 74
«... Как драматический поэт, Шиллер был и великим историком, тогда как его исторические сочинения являются только обломками мрамора, из которых он высекал образы своих исторических драм»75.
Ф. П. Шиллер:
«... Конечно, Шиллер как автор известных исторических драм стоит неизмеримо выше, чем автор исторических исследований. Но последние служили ему необходимой подготовительной школой для создания первых»76.
В собственно же исторических сочинениях исследователи отмечают прежде всего именно повествовательный талант автора. В частности, Н. А. Славятинский писал, что
«... Шиллер прошёл большую школу самостоятельных занятий историей, был профессором-историком, писал исторические труды, но характерное для его времени вольное отношение писателей к истории, к изображению характеров исторических лиц, всё же не было им преодолено (да он к этому, как видно, и не стремился). Даже в эпохальном в его творчестве и в немецкой драматургии "Валленштейне", история - "служанка Мельпомены"». 77
Его же:
«... Один из выдающихся комментаторов исторических произведений Шиллера и автор статей о нём, Теодор Кюкельхаус, воздавая должное шиллеровскому искусству исторического повествования и тем новым стимулам, которые оно дало немецкой историографии, без церемоний говорил о недостаточном историческом образовании поэта».78
Иоганн Шерр отмечал, что
«... Если Шиллер и не сделался историком, то своим произведением ("История отпадения Нидерландов." - Д. П.) он указал историкам, как нужно писать, чтобы их читали. Только с появлением его сочинения начало распространяться чтение исторических книг. Он освободил историческую музу от педантизма и рутины». 79
«Истории тридцатилетней войны» («Geschichte des DreiBigjahrigen Krieges», 1793) в дамском календаре издателя Георга Иоахима Гёшена (Göschen, 1752-1828) говорит о том, что автор предназначал свой труд не только (и не столько) учёной публике. Кстати, сам Шиллер прекрасно осознавал свои достоинства и недостатки как историка, о чём и написал в письме Кернеру от 17 марта 1788 года:
«... я очень ясно предвижу, что, трудясь над историей, я окажу себе более существенную услугу, чем самой истории, а публике - более приятную, чем учёным - основательную». 80
Между тем убедительность повествовательного дара писателя иногда приводила к поразительным результатам: Вольфганг Шильд 81, ссылаясь на Куно Фишера (Fisher К. Schiller als Philosoph, 1891. - Bd. l. - S. 94, Anm. l.), сообщает о том, что статистическое бюро в Штутгарте, основываясь на «Преступнике из-за потерянной чести» Шиллера, информировало в 1844 году о том, что хозяином тамошнего постоялого двора (по всей видимости, заведение называлось «Солнце». - Д. П.) в своё время был разбойник Христиан Вольф, при том, что настоящего бандита звали Иоганн Фридрих Шванн. Сейчас, правда, возникает сомнение, не было ли это своего рода «материализовавшейся легендой» вроде позднейших квартиры Холмса на Бейкер-стрит в Лондоне или дома Раскольникова в Санкт-Петербурге.
Уже первый опыт художественного повествования в прозе 82«Великодушный поступок из новейшей истории», хотя, в силу своей лапидарности, он и не выходит за рамки «анекдота» из частной жизни двух немцев. Этот «анекдот», с гордостью пишет молодой автор, имеет «неотъемлемое достоинство»83: он правдив. Случай преподносится Шиллером в виде действительного происшествия, каковым он, впрочем, и является - родная сестра молодых людей, послуживших прообразами для главных героев «анекдота», станет тёщей Шиллера. 84
Сходным образом новелла «Преступник из-за потерянной чести» носит подзаголовок «Истинное происшествие»85 («Eine wahre Geschichte»). Новелла представляет собой художественную обработку истории подлинного86 исторического лица - главаря разбойников Фридриха Шванна, ставшей известной Шиллеру через своего учителя Абеля 87«для сердца и ума» главу «истории по существования человека», «как летопись его заблуждений»88. Во вступлении Шиллер сам рассуждает о себе не как о рассказчике, но как об «историографе». Далее, исторический анекдот «Завтрак герцога Альбы в Рудолыптадском замке в 1547 году» («Herzog von Alba bei einem Fruhstuck auf dem Schlo3e zu Rudolstadt. im Jahr 1547»), - в сущности, литературное изображение реального события, сведения о котором Шиллер нашёл в старой хронике, на что он указывает в начале текста.89
В свою очередь, «Игра судьбы», как следует из подзаголовка, является «отрывком из хроники»90 («Bruhstuck aus einer wahren Geschichte»). В основе этого произведения лежат подлинные события, в центре которых волею судеб оказался крёстный Шиллера вюртембергский полковник Ригер (Rieger, 1702(?)-1782). 91
Так же и «Духовидец» замечателен тем, что поводом к его написанию послужил целый ряд исторических событий92 93 Неоконченный роман Шиллера происходит из «воспоминаний» графа фон О**,94 по сюжету - очевидца описываемых событий. Устами графа автор обещает, что его повествование станет «ещё одной страницей в истории заблуждений человеческой души»;95 при этом его пером будет водить «чистая, строгая истина». В письме Кернеру от 12 марта 1789 года Шиллер в связи с подготовкой издания памятников мемуарной литературы обобщает свои представления о последних:
«... во-первых, писатель должен видеть то, о чём он пишет; во-вторых, он описывает одно какое-нибудь замечательное событие, в котором принимало участие несколько человек, или же жизнь одного какого-нибудь замечательного лица, пережившего много событий; итак, он не летописец и не историк; в-третьих, он даёт особое истолкование известным событиям»96.
«Духовидца», в вышеупомянутом письме найдёт точное описание схемы художественного построения романа.
Попытку запечатлеть крупную историческую личность на страницах произведения повествовательного рода Шиллер предпринимал и в начале 90-х годов, когда задумывался о создании эпоса о шведском короле Густаве Адольфе (Gustav II Adolph, 1594-1632),97 отбросив мысль о написании «Фридрихиады».
Было бы ошибкой думать, что Шиллер в своих новеллах слепо копировал действительность. Его дар повествователя даже в самых небольших рассказах сообщает событиям необходимую живость и остроту, а иногда и сам смысл истории зависит от изменений, внесённых автором в жизненную канву. В этом видится проявление той черты творчества Шиллера, которую А. В. Михайлов отметил впоздних вещах писателя:
«... Обращаясь к истории, Шиллер всегда знает, чему как надо было быть, что было верно, что неверно и в чём самой же истории хуже, если шиллеровский взгляд на её события не согласуется с фактами. Историю необходимо было, по-шиллеровски, идеализировать - просветлять (verklären), ради этого перекраивая её в деталях и обстоятельствах»98«просветления» в прозе далеко ходить не приходится. Трудно себе представить, что в реальной жизни девушка, которую полюбили два брата из «Великодушного поступка...», хранила в тайне свои чувства до самой смерти, позволив младшему остаться в Америке.99 Между тем Шиллер нарочно вмешивается в ход повествования, не давая разгуляться естественным читательским подозрениям:
«... Девушка... но об ней ни слова! Мы узнаем это после».100
В «Преступнике из-за потерянной чести», если не забывать о содеянном Вольфом, обращение его в сторону добродетели выглядит несколько поспешным, а просьба о помиловании в письме принцу - наивной. Видимо, чувствуя это, Шиллер для большей убедительности упоминает о Семилетней войне, и Вольф черпает надежду в возможности быть завербованным. В рассказе Абеля это обстоятельство отсутствует начисто. 101
В «Завтраке герцога Альбы» в кульминационный по своей драматической напряжённости момент графиня Екатерина произносит знаменитую антитезу «Кровь князей за кровь быков!»,102 «Дворянском Зерцале» Шпангенберга (Spangenberg, 1528-1604), на рассказ из которого ссылается Шиллер, реплика графини звучит менее поэтично: «... или прольётся княжеская кровь».103 Становится понятно, почему составители Nationalausgabe исключили рассказ Шиллера из «Historischen Schriften», одновременно поместив «Завтрак...» в 16 томе вместе с художественной прозой писателя. Сравнение двух отрывков (из хроники и новеллы Шиллера) показывает, что Шиллер проявил себя при обработке летописи именно как поэт и писатель, а не как хронист. А. В. Михайлов, характеризуя поэзию Шиллера, отмечал, что «... Шиллер был и оставался большим мастером как поэтической сентенции, так и, особо, антитезы».104 В данном случае налицо проявление этого дара Шиллера в историко-художественной прозе.
В «Игре судьбы» Шиллер, судя по комментариям, в целом весьма точно воспроизводит обстоятельства судьбы прототипа Алоизия фон Г*** - Ригера там, где они и без вмешательства автора достаточно «живописны» (описания вахтпарада и темницы). Однако автор никогда не упускает возможности «подкорректировать» историю для достижения большего драматического эффекта. Так, судя по отчёту 1789 года «Beleuchtung einer Regierangsperiode des ge-genwartigen Regenten Wurtembergs» надворного советника Георга Якоба Гегеля, Ригер к началу вахтпарада уже кое-что подозревал («Schon etwas merkte»), a caму церемонию гражданской казни и лишения чинов проводил лично герцог105. У Шиллера же Г*** «беззаботно» вступает «в знакомый круг, где все, как и он сам, были в полном неведении того, что должно было произойти»,106 «созданием рук своих», на чью благодарность он был вправе рассчитывать и который его же предал. Такие «мелочи» явно призваны усилить драматизм ситуации. Остаётся невыясненным, был ли на самом деле тюремщиком Ригера «пожилой заслуженный полковник», которому он сам незадолго до постигшей немилости, «побуждаемый жаждой низкой мести», приказал отстроить темницу. У Шиллера дело обстоит именно так, более того, Г***, «чтобы обречь... на медленное умирание... заслуженного офицера», «... с изобретательной жестокостью... указал средства, делавшие пребывание в... подземелье ещё невыносимее».107 Шиллер заставляет своего героя испытывать «страдание, невыносимое для гордых людей, - зависеть от великодушия врага, с которым сам поступил недостойно».108 Под конец Шиллер «сажает» Г*** на десять лет в темницу, хотя Ригер провёл в заключении четыре года.109
Правдоподобной выглядит версия Г. Г. Борхердта о том, что в первых абзацах «Игры судьбы» Шиллер изобразил дружбу Гёте с герцогом Карлом Августом Саксен-Веймарским (1757-1828), а в характере Алоизия фон Г*** использовал черты Эгмонта из трагедии Гёте.110 На самом деле немецкий герцог, обращавшийся к автору «Гёца» и «Вертера» на «ты»111«родным» для писателя Карлом Евгением Вюртембергским (1728-1793). Письмо к Кернеру от 9 марта 1789 года показывает, что под гнётом действительности Шиллер мог искренне завидовать такой дружбе с влиятельным покровителем:
«... Ничего не поделаешь, этот человек, этот Гёте, стоит мне поперёк дороги, и он часто напоминает мне, как круто судьба обошлась со мной! Как легко был вознесён его гений судьбою, а я до этой самой минуты всё ещё должен бороться!»112
Незадолго до «Игры судьбы» Шиллер пишет рецензию на «Эгмонта», а в конце 1788 года в Веймаре писателя посещает сын «гогенаспергского пленника» Людвиг Шубарт113. Если проанализировать все эти разрозненные факты, то окажется, что Шиллер сам весьма последовательно создаёт, сочиняет всю историю от начала до конца, складывая её из отдельных элементов, как мозаику, воедино. При этом действует писатель строго избирательно: он старательно «затушёвывает» факты реальной действительности, создающие помехи для литературного отображения своих идей, одновременно «выделяя» или изобретая детали, работающие на основной замысел произведения.114 Такая обдуманность действий в ходе литературного творчества уже говорит о владении секретами писательского ремесла. При общей исторической достоверности наличие отступлений от жизненной правды роднит художественную прозу Шиллера со многими его драмами. При этом в силу своей преднамеренности такие несоответствия - находка для интерпретатора, так как даже в курьёзных случаях кое-что сообщают о личности автора. Подобное «единство противоречия» Шиллера при освещении исторических фактов в своей художественной прозе приводит к различным оценкам в литературоведении. Это хорошо заметно на примере трактовок новеллы «Игра судьбы». Так, несмотря на составленный довольно подробный комментарий, свидетельствующий о неоднократных обдуманных и выверенных отступлениях от исторической правды, предпринятых Шиллером для воплощения своего художественного замысла, Г. Г. Борхердт в конце концов всё же делает вывод о том, что новелла Шиллера осталась «... историко- биографическим очерком, не достигшим уровня художественного обобщения в постановке проблемы»115116
Допустим, «историко-биографический очерк», но чьей судьбы?
Дело в том, что отечественный литературовед Л. Я. Лозинская об «Игре судьбы» писала, что
«... Заглавие рассказа - своего рода эзопов язык, к которому прибегает здесь поэт, чтобы его произведение могло увидеть свет. Рассказ написан Шиллером отнюдь не для иллюстрации мысли о непрочности человеческого счастья и "капризах" "легкомысленной фортуны". Перипетии судьбы Ригера, тупого реакционера, безжалостного истязателя солдат, верной креатуры герцога Карла-Евгения, сами по себе вряд ли могли особенно заинтересовать поэта»,117
тем самым объясняя, что внимание автора к истории Ригера - это способ привлечь внимание читателей к судьбе Шубарта.
о том, что Ригер, судя по воспоминаниям современников и того же Шубарта118, был личностью весьма неоднозначной и противоречивой, вполне заслуживающей внимания Шиллера «самостоятельно». Кроме того, Ригер был крёстным отцом Шиллера, о чём отечественные источники умалчивают. Вероятно, Шиллер, повествуя о злоключениях Алоизия фон Г***, взял по мере надобности от судеб обоих «го-генаспергских узников» - Ригера и Шубарта.
В целом можно сказать, что Шиллер последовательно воплощал в своей прозе (и не только) те принципы историзма, которые 31 января 1827 года обрисовал Гёте в беседе с Эккерманом о Мандзони (Manzoni, 1785-1873), критикуя итальянского автора за то, что «... персонажи его... мало историчны», несмотря на то, что «... он придерживается даже ничтожных исторических мелочей»: «... Писателю должно быть заранее известно, какого впечатления он хочет добиться; считаясь с этим, он и должен создавать свои персонажи. ... Да и на что нужны писатели, не просто же для того, чтобы повторять всё записанное историками!»119
Даже в случае наличия определённого представления о соотношении «Dichtung» и «Wahrheit» в прозе Шиллера перед исследователем неизбежно встаёт другой, не менее важный вопрос: что пытался достичь автор, заимствуя темы для своих «wahre Geschichten» из окружающей действительности и исторических документов? К счастью, для решения этой проблемы в творческом наследии Шиллера находятся вполне определённые намёки.120
В «Великодушном поступке из новейшей истории» Шиллер объясняет своё пристрастие к правдивости изображаемых событий стремлением добраться до глубин читательской души:
«... Трагедии и романы представляют нам блистательнейшие черты человеческого сердца; но ими восхищается только наша фантазия, а сердце остаётся холодным: по крайней мере жар, внушаемый сими произведениями, продолжается очень короткое время и не имеет влияния на наши поступки. В ту самую минуту, когда нас почти до слёз трогает безукрашенное добросердечие какого-нибудь простачка, мы отгоняем от себя, может быть, нищего, который надоедает нам своею просьбою.121 И не эта ли искусственная жизнь в идеальном мире уничтожает нашу жизнь в мире действительном? Предлагаемый анекдот о двух немцах - с гордой радостью пишу я сии слова - имеет неотъемлемое достоинство: истину. Надеюсь, что он возбудит большее участие в моих читателях, нежели все томы Памелы и Грандисона».122
Не стоит забывать и о прагматическом аспекте писательского ремесла. В письме Кернеру от 17 марта 1788 года Шиллер заявляет:
«... История - поле, на котором приходят в действие все мои силы и где я всё-таки не всегда должен творить своим нутром. Учти это, и ты согласишься со мной, что никакая отрасль не подходит так хорошо для того, чтобы мне основывать на ней моё экономическое писательство, а также известного рода репутацию; ибо существует и экономическая слава».123
И ещё один момент. Иоганн Шерр, отмечая особенности шиллеровского подхода к трактовке и использованию исторических документов, писал:
«... Он (Шиллер. - Д. П.) первый в Германии взглянул на историю с философской стороны и вместо номенклатуры чисел и имён, вместо подбора случайных и курьёзных событий, - в самом собрании актов подметил идею нравственного процесса, идею, что "всемирная история есть всемирное судилище". Эта великая мысль, в которой в настоящее время, как и во многих других идеях поэта, не находят ничего необыкновенного, определила и оплодотворила... деятельность Шиллера».
Сам Шиллер во вступительной лекции «В чём состоит изучение мировой истории и какова цель этого изучения?» («WaB heiBt und zu welchem Ende studiert man Universalgeschichte?», 1789) в качестве профессора истории Йенского университета заявлял:
«... Богата и многообразна область истории, в круг её входит весь нравственный мир».125
Если учесть, что «наряду с общественным сознанием в Морали не меньшую роль играет индивидуальное сознание»,126 то можно примерно определить точку, где сходятся Шиллер-писатель, Шиллер-историк и Шиллер-философ.
Из совокупности работ Шиллера явно следует, что одно из его глубочайших убеждений состоит в том, что человек, будучи постоянно окружён физическими силами, вынуждающими его подчиняться законам необходимости, может посредством героического сопротивления этим силам добиться внешней и внутренней свободы127 жизни, и к действиям человеческих общностей, которые формируют всемирную историю. С этим связана и воспитательная ценность исторической науки. Таким образом, История для Шиллера - это сцена, на которой совместно, но в постоянном противоборстве выступают моральные усилия и законы физической необходимости. О том, как повлияли подобные взгляды на Шиллера-писателя, можно догадаться по словам Карла Моора:
«... Меня тошнит от этого чернильного века, когда я читаю у Плутарха о великих людях». 128
В связи с вышеприведённой цитатой из «Разбойников» вспоминается разговор Гёте с Эккерманом от 23 июня 1827 года, изначально посвященный Мандзони, в ходе которого Гёте делает замечание, касающееся Шиллера:
«... Мандзони - прирождённый поэт, каким был и Шиллер. Но в наше убогое время поэт в окружающей жизни не находит для себя подходящей натуры. Шиллер, чтобы помочь себе в этой беде, обратился к истории и философии, Мандзони только к истории». 129
Великие люди под тяжестью лишений прилагали необходимые моральные усилия, дабы сохранить своё человеческое достоинство и личную свободу. Но здесь следует сделать оговорку: восхищаясь великими мужами древности, принуждая своих героев «возвышаться в подвиге»130 «голова должна воспитать сердце»,131 Шиллер между тем остаётся реалистом, в очередной раз демонстрируя разносторонность своей противоречивой натуры. Так, в 5 параграфе своей медицинской диссертации Шиллер, отдавая должное легендарным примерам фантастической стойкости (Муций Сцевола), тем не менее оставляет первенство за «животными ощущениями». В качестве иллюстрации он приводит слова из «Уголино» («Ugolino», 1768) Герстенберга (Gers-tenberg, 1737-1823).132 Кстати, такая насыщенность сугубо научного труда ссылками на драматические произведения, в том числе и на самого себя в виде никогда не существовавшего Krake'a («Life of Moor». Tragedy by Krake)133 -лишнее свидетельство многогранности дара Шиллера.
Как бы то ни было, исследуя примеры исторических личностей, Шиллер показывает, что у человека, очутившегося в драматических обстоятельствах, имеется подсказанный Историей выход, а именно: сохранение (или, при необходимости, повторное обретение) нравственного достоинства усилием моральной воли. Конечно, подобным действиям часто сопутствуют многочисленные опасности.
«Предисловии к "Истории Мальтийского Ордена, обработанной по Верто г. М. Н." (Vorrede zu: «Geschichte des Maltheserordens nach Vertot von M[agister] N[iethammer] bearbeitet», 1792) Шиллер утверждает, что
"... Нравственное достоинство человека состоит в господстве его идей над чувствами"»134.
После прочтения этих строк становится ясно, насколько был прав Бенно фон Визе, говоря о том, что проза Шиллера коренится в традиции «moralischen Erzählungen» XVIII столетия135. Ярчайший пример этому - новелла «Преступник из-за потерянной чести». Утверждение торжества нравственной воли над животными побуждением к злу сближает её с новеллой <Прокуратор> из «Разговоров немецких беженцев» («Unterhaltungen deutscher Ausgewanderten», 1793) Гёте.136 Старик, рассказавший новеллу, назвал её «moralische Erzähhmg».137
«... Лишь тот рассказ заслуживает названия морального, который показывает, что человек способен поступать вопреки своему желанию когда видит перед собой высокую цель». 138
Принимая во внимание гётевское определение новеллы как «свершившегося неслыханного события»139, можно заметить, что у Шиллера две формы («Novelle» и «moralische Erzählung») тесно взаимосвязаны. В «Преступнике из-за потерянной чести» Шиллер, рассуждая о двух методах трактовки истории, открыто сожалеет об утрате поучительности. 140
Проявившееся во многих произведениях, не исключая и художественную прозу, обострённое внимание Шиллера к философским и нравственным проблемам, связанным с понятиями «право» (Recht), «свобода» (Freiheit), «мораль» (Sittlichkeit), «воля» (Wille), «достоинство» (Ehre) - ключевыми в сочинениях писателя словами - во многом объясняется его биографией. Поразительно, но даже Гёте, в целом догадывавшийся о причинах столь трепетного отношения Шиллера ко всему, что связано со свободой личности,141
«... Удивительное дело, ещё со времён "Разбойников" на его талант налип какой-то привкус жестокости, от которого он не отделался даже в лучшие свои времена»142.
В «Вильгельме Телле» Гёте претило, что Шиллер «... непременно хотел, чтобы Геслер сорвал с дерева яблоко, которое отец должен сбить выстрелом с головы ребенка»143.
Между тем в разговоре с Эккерманом 12 апреля 1829 года, объясняя непонятное в поступках Петра I (1672-1725), Гёте высказал мысль о том, что «... ни одному человеку не дано отделаться от впечатлений юности».144 Читая строки биографии Шиллера, можно понять, как по-разному происходило становление талантов его и Гёте:
«... Гёте улыбалось счастье более, чем Шиллеру: его внешние условия жизни сложились иначе, - ему незнакома была борьба за существование в горьком значении этого слова, преследовавшая Шиллера в продолжение всей его жизни. Весёлое детство его прошло в родительском доме, обставленном всеми удобствами жизни; в юности, благодаря достатку, он мог развить свои богатые дарования, а в зрелом возрасте достиг высшего положения в обществе. Какую грустную картину мелких забот представляют нам напротив детство и юность Шиллера! Жалкую академическую жизнь он променял на гарнизонную службу и, чтобы спасти свой гений, бежал из родины. Бездомный скиталец, теснимый заботами и нуждой, он должен был сам пробивать себе дорогу к образованию, бороться с болезнью и долгами, терпеливо сносить все удары судьбы и на тридцатом году своей жизни получить кафедру без жалованья. Отбывая почти до последних дней литературную барщину, он никогда не знал покойного и комфортабельного существования. Он сознавал всё различие своего счастия от счастия Гёте и имел полное право сознавать».145
«... В первое время после своей женитьбы поэт мечтал написать историю своей юности и даже просил отца сообщить ему все необходимые к тому материалы, прибавляя, что "он сильно интересуется ими и нуждается при составлении очерка своего умственного развития". Но, к сожалению, этой мечте не пришлось осуществиться. Какою прелестною идиллией дышит рассказ об юношеских годах Гёте в его "Warcheit und Dichtung"! На долю Шиллера не выпало такого счастливого детства, чтобы впоследствии передать его в художественной форме»146.
В силу вышеизложенных причин можно сделать вывод о том, что в прозе Шиллера читатель сталкивается не просто с событийной достоверностью, а именно с историзмом как способностью «... схватить ведущие тенденции общественного развития, проявляющиеся в общенародных событиях и индивидуальных судьбах»147, будь то «Преступник из-за потерянной чести», «Игра судьбы» или «Духовидец».
«Преступник...» кроме обращения к нравственным проблемам показывает и Германию той эпохи, которая
«... была полна разбойничьих шаек, атаманами которых не всегда руководило одно гнусное своекорыстие; народ, особенно терзаемый несправедливыми законами об охоте, иногда видел в них мстителей за своё унижение и склонен был думать, как один из героев шиллеровского рассказа (стр. 324):
"За то, что ты пристрелил пару свиней, вскормленных князем на ваших же полях, они годами томили тебя в смирительном доме... Или мы уж до того дожили, что человек стоит меньше зайца?"»148
«Игра судьбы» помимо демонстрации межличностных и внутриличностных отношений, вызванных интригами в придворном кругу, представляет собой и объективную картину нравов, где могли процветать креатуры типа Мартиненго.
Что же касается «Духовидца», то этот роман далеко не так однопланов, как его воспринимают многие читатели (роман «готический»), в том числе и в России.149 В нём присутствуют элементы «романа тайн» (Geheimnisroman), «романа ужасов» (Schauerroman) и «романа воспитания» (Entwicklungs, Bildungsroman), некоторые исследователи видят в «Духовидце» родоначальника литературы о тайных обществах (Geheimbundsromane). Жанровую принадлежность романа Шиллера определяли и как «роман заговора» (Intrigenroman), и как роман об обращении в другую веру (Konversionroman). При этом виднейшие исследователи творчества Шиллера в Германии классифицировали этот прозаический фрагмент как роман своей эпохи, как Zeitroman:
«... Эта поэма носилась в воздухе». 150
Бухвальд: «... Zugleich aber ist "Der Geisterseher", dem nicht unsonst die Form eines Memoirenwerks eignete, ein Zeitroman». 151
фон Визе: «... Indessen liegt die eigentliche Bedeutung von Schillers "Geisterseher" in seinem Charakter als Zeitrоman » . 152
Мартини: «... Der "Geisterseher" ist ein philosophischer und ein politischer Roman». 153
Иоганн Шерр в своём исследовании использует обращение к «Духовидцу» в качестве вступления к целому «культурно-историческому эпизоду» объёмом в 7 с лишним страниц:
«... "Духовидец" - прекрасный роман, и нам остаётся пожалеть, что он не окончен. Это, как и Вильгельм Мейстер, создание 18 столетия. В наше время его бы назвали тенденциозным романом - и не без основания: поэт задался в нём тенденцией изобразить религиозные заблуждения своего века. ... Но, помимо этого предположения, его роман имел в виду другую цель: это поэтическое изображение громадного заговора обскурантизма против просвещения 18 столетия, изображение того времени, когда душевные потребности и порывы фантазии, сделавшиеся орудиями в руках ловких промышленников, противодействовали философии здравого смысла и при том с таким успехом, который был бы непонятен, если бы не было известно, что крайности сходятся, потому что человеческая природа, не поддавшаяся одной крайности, переходит к другой, противоположной.. .»154 и т. д.
В сходных выражениях оценивают историческую ценность «Духовидца» и отечественные литературоведы:
Ф. П. Шиллер:
«... В нём («Духовидце». - Д. П.) разоблачается шарлатанство проходимцев типа Калиостро. "Духовидец" направлен против эксплуатации невежества и предрассудков всякого рода авантюристами, которыми был богат XVIII век. В произведении есть и политическая тенденция: изобличение заговора мракобесов и инквизиции против идей Просвещения». 155
«... В основе этого... романа... - разоблачение громадного заговора обскурантизма против передовых идей XVIII столетия...»156
В целом «Духовидец» полностью соответствует пушкинскому определению романа в том смысле, что
«... В наше время, под словом роман разумеем историческую эпоху, развитую в вымышленном повествовании». 157
Любопытно отметить, как в очередной раз «замешанные» на исторической правде прозаические сочинения Шиллера демонстрируют значительную, вплоть до текстуальных совпадений, идейно-философскую общность с теоретическими исследованиями, в данном случае с упомянутыми уже в 1 разделе настоящей работы «Письмами об эстетическом воспитании человека». Вольф из «Преступника...», решивший в начале новеллы «добиться того, в чём ему было отказано»158 «мученика за естественное право»,159 является, в сущности, художественной иллюстрацией человека из 5 письма, который «с неугомонной яростью к животному удовлетворению» «восстал, чтобы насильно взять то, в чём, по его мнению, ему несправедливо отказывают»160.
Такими же иллюстрациями, причём созданными за несколько лет до появления «Писем...», в эпизодах совращения князя и Принца выступают, соответственно, «Игра судьбы» и «Духовидец»:
«... Цивилизованные классы представляют нам ещё более отвратительное зрелище расслабления и порчи характера, которые возмутительны тем более, что источником их является сама культура». 161
При рассмотрении такой черты Шиллеровой прозы, как историзм, сам собой напрашивается вопрос о наличии общих черт с известными историческими драмами сочинителя. Такое сходство на самом деле обнаруживается как в общем подходе к трактовке исторических событий, так и в частностях. Основное сходство проявляется, прежде всего, в том, что «... Шиллер в истории, поэтически просветляемой, добирается до Судьбы - до того центрального содержания истории, в котором, по шиллеровским представлениям, деятельность человека (личности, индивида) сливается с историей и где подвиг, где нечеловеческие усилия и цели возвышают человека, а Судьба губит его:
Welches den Menschen erhebt, wenn es den Menschen zermalmt»162.
В свою очередь, индивидуальные судьбы героев Шиллеровой прозы и его же драматических произведений также имеют общие точки соприкосновения. Так, с точки зрения анализа внутреннего состояния человека нет никакой принципиальной разницы между Христианом Вольфом из «Преступника из-за потерянной чести», когда он оказывается «у края скалы, нависшей над глубокой пропастью»,163 и Карлом Моором из «Разбойников», говорящим:
«... Вот я стою у края ужасной бездны».164
Принц в «Духовидце» катится по наклонной плоскости, всё глубже погружаясь в пучину внутренних противоречий, во многом вызванных кознями окружающих. Подобно ему жертвой интриг того же рода становится Валлен-штейн из одноимённой трилогии (пост. 1798-99, опубл. 1800). В конце 4 книги «Истории Тридцатилетней войны» Шиллер объясняет гибель Валленштейна (1583-1634) тем, что
«... иезуиты никогда не могли простить ему того, что он насквозь понимал их систему».165
Для читателя, знакомого с комментариями к «Духовидцу», не секрет, что почти все исследователи видят за злоключениями Принца заговор иезуитов. А вывод о том, что Валленштейн пал «... не потому, что был мятежником, но стал мятежником, потому что пал»; из-за того, что
«... козни лишили его, быть может, того, что дороже и жизни, и власти -его честного имени и доброй славы в потомстве»,166 «Преступника из-за потерянной чести».
В конце новеллы Христиан Вольф нравственно перерождается; схожим образом Карл Моор и Мария Стюарт в кульминационные по драматическому напряжению моменты испытывают душевное просветление. Можно предположить, что Армянину в «Духовидце» предстояло бы пережить нечто подобное, доведись Шиллеру закончить свой роман.
Наконец, можно вспомнить и о том, что крупнейшие знатоки творчества Шиллера (Борхердт, Гедике, Лейтцман) считали пробным опытом (Vorversuch) того замысла, который впоследствии воплотился в «Духовидце», драматический набросок Шиллера «Фридрих Имгоф» («Friedrich Imhof», 1783). Наличие большого количества общих мотивов следует из тематики книг, которые Шиллер просил предоставить ему для разработки своего плана в письме к библиотекарю Вильгельму Рейнвальду (Reinwald, 1737-1815), другу, а позднее и родственнику Шиллера. Писателя интересовали работы об иезуитах, обращении в другую веру, религиозном ханжестве, падении нравов, инквизиции, карточной игре. 167
В художественной прозе и исторических драмах, конечно, проявились и мотивы, свойственные Шиллеру в целом. Героям прозы, как и драматическим персонажам, приходится вступать в противоборство с беззастенчивыми интриганами вроде Мартиненго. И там, и там отмечено использование письменного послания как технического вспомогательного средства, влияющего на развитие сюжета и пристрастие Шиллера к образу «возвышенного» («erhabener Verbrechег»168) или «благородного» («Edelverbrecher»169
Одновременно с общими для исторических драм и прозы Шиллера моментами необходимо отметить и определённые особенности. Шиллер-драматург помещает своих героев в центр политических событий, тогда как Шиллер-прозаик не даёт повествованию выйти из берегов частной жизни персонажей, оставляя Истории роль строителя декораций, на фоне которых развивается сюжет.
Историзм - свойство подлинно художественного произведения. Для исследователя насквозь пронизанной философскими идеями художественной прозы Шиллера выявление такого свойства очень важно, ибо помогает ограничить предмет интереса по формальным критериям. Задача осложняется и тем, что Шиллер писал немало исторических работ, по мастерству изложения способных конкурировать с самой занимательной прозой. Философские этюды, например, «Прогулка под липами», также далеки от сухого академизма и не всегда и не всеми признаются сугубо философскими. В целом же, возвращаясь к вопросу об исторической правде в художественной прозе Шиллера, можно говорить о том, что между Шиллеровым восприятием истории и его же изображением человеческой драмы (будь то пьесы или новеллы) не обнаруживается принципиальной разницы. Тем самым подтверждается идейно-философская общность ранних (в основном относящихся ко времени создания «Дон Карлоса») произведений Фридриха Шиллера (художественной и исторической прозы, драм, философских работ), что оказало существенное влияние на его дальнейшее творчество; при этом в прозаических сочинениях «... проявился тройственный дар Шиллера как поэта, философа, историка». 170 Была ли подобная общность свойственна Шиллеру-прозаику в области стиля, будет рассмотрено в следующем разделе.
Примечания.
72. Эккерман И. -П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. М., 1986. С. 241.
73. Carlyle Т. The Life of Friedrich Schiller. L., 1825. P. 129-130 (пер. Д. Портнягина).
74. Шиллер Ф. Указ. соч. С. 131.
75. Меринг Ф. Литературно-критические статьи. М. -Л., 1934. Т. 1. С. 635.
77. Славятинский Н. А. О «Валленштейне» Шиллера //Шиллер Ф. Валленштейн. М., 1980. С. 487.
78. Там же. С. 495-496.
79. Шерр И. Шиллер и его время. М., 1875. С. 216-217. Схожие мнения обнаруживают и другие исследователи творчества Шиллера, см.: Шиллер Ф. П. Указ. соч. С. 165,171,174; Mann G. Schiller als Histo-riker //Zeller B. (Hrsg). Schiller: Reden im Gedenkjahr 1959. Stuttgart, 1961. - (Veroffentlichungen der deutschen Schillergesellschaft, Bd. 24). S. 108; Wiese von B. Friedrich Schiller. Stuttgart, 1959. S. 299.
80. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. С. 214.
«Verbrecher aus verlorener Ehre»: Gedanken zu einen juristisch-hermeneutischen Han-dlungsbegriff//Hassemer W. (Hrsg.) Dimensionen der Hermeneutik: A. Kaufmann zum 60. Geburstag. Heidelberg, 1984. (Heidelberger Forum 23). S. I 14.
82. За исключением «Прогулки под липами» («Der Spaziergang unter den Linden», 1782) - по существу, философского этюда, и упомянутых Герхардом Шторцем (Storz G. Der Dichter Friedrich Schiller. Stuttgart, 1959. S. 171) некоторых эпизодов из «Разбойников», которые при ближайшем рассмотрении не относятся к повествовательному роду. См.:
- рассказ Швейцера (Schweizer) и Роллера о поджоге города и бегстве с виселицы в 3 сцене II акта (Шиллер Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 75-78);
- рассказ Франца Моора о своём сне в 1 сцене V акта (Там же. С. 146-148).
В 3 сцене II акта содержится также небольшой, но весьма динамичный рассказ Рацмана (Razmann) о нападении на регенсбургского графа (Graf von Regensburg), см.: Шиллер Ф. Указ. соч. С. 72.
84. См.: Горнфельд А. Г. Великодушный поступок из новейшей истории //Шиллер Ф. Указ. соч. С. 623; Abusch A. Aumerkungen zu: Eine groBmutige Handlung aus der neuesten Geschichte //Schiller F. Gesam-melte Werke. Berlin, 1954. Bd. 6. S. 653; Borcherdt H. H. Eine gro(3mutige Handlung, aus den neusten Geschichte: 1. Entstehungsgeschichte und Quelle // Schiller F. Werke. Nationalausgabe. Weimar, 1954 -... Bd. 16. S. 401; KoopmannH. Schiller-Kommentar. Munchen, 1969. Bd. l. S. 223-224; Riemann R. Schiller als Novellist //Euphorion XII, 1905. S. 535; Wiese von B. Op. cit. S. 299-300.
85. Шиллер Ф. Собр. соч.: В. 7 т. М., 1956. Т. З. С. 493.
86. Дело А 209/2049-2054 в «Актах инквизиции» Главного государственного архива г. Штутгарта, см.: Schild W. Op. cit. S. 59ff. Об историческом Зонненвирте см.: Elben G. Der «Sonnenwirtle» //Wurtembergliche Vierteljahreshefte fur Landesgeschichte, 1895. Neue Folge 4. S. 59-78.
87. Подр. см.: Ланштейн П. Жизнь Шиллера. М., 1984. С. 53; Лозинская Л. Я. Проза: Преступник из-за потерянной чести // Шиллер Ф. Указ. соч. С. 689-690; Abusch A. Op. cit.: Der Verbrecher aus verlorene Ehre //Schiller F. Gesammelte Werke. Berlin, 1954. Bd. 6. S. 653-654; Buchwald R. Schiller. Wiesbaden, 1954. S. 70; Koopmann H. Op. cit. S. 225; Martini F. Der Erzahler Friedrich Schiller //Zeller B. (Hrsg.). Op. cit. S. 135; Otto R. Nachwort //Schiller F. Erzahlungen. Leipzig, 1976. S. 275; Riemann R. Op. cit. S. 536; Schild W. Op. cit. S. I 13-114; Storz G. Op. cit. S. 174. Anm. 28; Wiese von B. Op. cit. S. 300; Idem. Die Deutche Novelle von Goethe bis Kafka. Dusseldorf, 1967. Bd. l. S. 33; Ziolkowski T. Dimensions of the Modern Novel: German Texts and European Contexts. Princeton (NJ), 1969. P. 297. Много ценной информации содержится также в: StoeB W. Die Bearbeitungen des «Verbrecher aus verlorener Ehre» //Breslauer Beitrage zur Literaturgeschichte. Stuttgart, 1913. Neue Folge. H. 37. См. также литературу в прим. 5 к разделу 1.1 наст, работы.
89. Подр. см.: Borcherdt H. H. Herzog von Alba: 1. Entstehungsgeschichte. 2. Quelle //Schiller F. Werke. Na-tionalausgabe. Bd. 16. S. 408-409. Koopmann H. Op. cit. S. 226. В примечании 30,9 (S. 410) H. H. Borcherdt, ссылаясь на Венделина фон Мальтцана в гемпелевском собр. соч. Шиллера (Bd. 14. S. 488), рассматривает ошибку Шиллера в указании источника. Такого рода ошибка стала возможной именно потому, что писатель держал рукопись в собственных руках и был знаком с её содержанием.
90. Шиллер Ф. Указ. соч. С. 519.
91. Подр. см.: Горнфельд А. Г. Игра судьбы //Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. З. С. 624-625; Лозинская Л. Я. Проза: Игра судьбы //Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 691-692; Abusch A. Op. cit.: Spiel des Schicksals //Schiller F. Gesammelte Werke. Berlin, 1954. Bd. 6. S. 655; Borcherdt H. H. Spiel des Schicksals 1. Entstehungsgeschichte. //Schiller F. Werke. Nationalausgabe. Bd. 16. S. 410-412; Goedeke K. Grundrisz zur Geschichte der deutschen Dichtung. Dresden, MDCCCXCIII. Bd. 5. S. 15; Koopmann H. Op. cit. S. 226; Wiese von B. Friedrich Schiller. S. 300-301. Из перечисленных комментаторов Шиллера только Л. Я. Лозинская отмечает, что кроме «Игры судьбы» Шиллер ещё, как минимум, трижды в своих сочинениях так или иначе обращается к истории министра, который «с помощью лести поднялся... до положения первого любимца», при этом «падение его предшественника послужило ему ступенькой к высокому сану»:
- в «Разбойниках», в 3 сцене II акта, где Карл Моор рассказывает о перстнях на своей руке (Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 85);
«На смерть его превосходительства, безвременно скончавшегося генерала фон Ригера»;
- в «Коварстве и любви» в 7 явлении 1 действия при словах Президента фон Вальтера (Prasident):
«... Ради кого я расторг союз со своей совестью и с небом? ... Кому я освободил место, убрав моего предшественника?» (Шиллер Ф. Разбойники. Коварство и любовь. Минск, 1978. С. 138).
92. Подр. об этом: Вацуро В. Э. Готический роман в России. М., 2002. С. 237-238; Горнфельд А. Г. Духовидец //Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. С. 625; Жирмунский В. М. Нем. романтизм и соврем, мистика. СПб., 1996. С. 23; Лозинская ЛЯ. Проза: Духовидец //Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 693-695; Михневич Д. Е. Очерки из истории католической реакции. М., 1953. С. 30; Скотт В. Миссис Анна Радклиф //Радклиф А. Итальянец, или Исповедальня Кающихся, Облачённых в Чёрное. М., 2000. С. 359; Шерр И. Указ. соч. С. 199-206; Шиллер Ф. П. Указ. соч. С. 150-151; Эверс Г. Г. Послесловие //Шиллер Ф., Эверс Г. Г. Духовидец. М., 2000. С. 379-380; Abusch A. Op. cit: Der Geisterseher //Schiller F. Gesammelte Werke. Berlin, 1954. Bd. 6. S. 654; Borcherdt H. H. Der Geisterseher: 2. Qellen //Schiller F. Werke Nationalausgabe. Bd. 16. S. 426-430; Buchwald R. Op. cit. S. 73-74; Hanstein von A. Wie entstand Schillers «Geisterseher»? //Forschungen zur neueren Liter. Gesch. 22. Berlin, 1903. S. 56-80; Koop-mann H. Op. cit. S. 227-228; Leitzmann A. Schillerliteratur der Jahre 1902-1904 //Euphorion XII, 1905. S. 190-192; StorzG. Op. cit. S. 179-181; Wiese vonB. Op. cit. S. 315-318.
96. «Чья власть, того и вера» (лат.).
95. См. прим. 20 к разделу 1.1 наст, работы.
96. Цит. по: Шиллер Ф. П. Указ. соч. С. 175; Buchwald R. Op. cit. S. 71; Dau R. Schiller und die Triviallite-ratur//Weimarer Beitrage, Berlin und Weimar, 1970. H. 9. S. 176.
97. См.: Шерр И. Указ. соч. С. 219, 235; Goedeke К. Epische Plane 1780-1794 //Idem. Op. cit. S. 41; Mayer H. Versuche über Schiller. Frankfurt am Main, 1987. S. 115.
98. Михайлов А. В. Читая и перечитывая Фридриха Шиллера... //Шиллер Ф. Избранные произведения. М., 1984. (на нем. яз.). С. 13. У Шиллера превосходство идеи наблюдалось во всех областях. Гёте считал, что «... философия Шиллера шла во вред его поэзии, ибо она принудила его идею поставить над природой, более того - в угоду идее уничтожить природу. Всё им задуманное должно было быть осуществлено, всё равно в соответствии с природой или наперекор ей» //Эккерман И. -П. Указ. соч. С. 91.
Ленгефельд (von Lengefeld), понятие «любовь» более подходило для характеристики чувства между Шиллером и Каролиной, нежели между Шиллером и Шарлоттой, однако же, именно старшая сестра проявила истинное великодушие, «уступив» молодого человека Лотте в «прелестной драме любви и дружбы» //Подр. см.: Шерр. И. Указ. соч. С. 225-226,248; Шиллер Ф. П. Указ. соч. С. 155.
100. Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. З. С. 312.
101. См. прим. H. H. Borcherdt'a (24,25) в: Schiller F. Op. cit. S. 407. Любопытно, что если у Шиллера и встречаются «неправдоподобности» в мотивировке поступков своих персонажей, то Гёте относил их исключительно на счёт физического нездоровья Шиллера: «... Отдельные места, которые... недостаточно "верны", я бы назвал патологическими, так как Шиллер писал их в дни, когда ему недоставало сил, чтобы найти подлинно убедительные мотивы» //Эккерман И. -П. Указ. соч. С. 205.
102. Шиллер Ф. Указ. соч. С. 314.
103 . См. прим. H. H. Borcherdt (31,30) в: Schiller F. Op. cit. S. 410.
105. См. прим. H. H. Borcherdt'a (38,26) в: Schiller F. Op. cit. S. 413. Описание вахтпарада у Пфаффа («Geschichte des Wurtembergs», 1839) стоит гораздо ближе к варианту в новелле Шиллера, см.: Шиллер Ф. Указ. соч. С. 624-625.
106. Шиллер Ф. Собр. соч.: В. 7 т. Т. З. С. 526.
107. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 528.
108. Там же. С. 529.
«К истории человеческого сердца» («Zur Geschichte des menschlichen Herzens») в «Швабском магазине» за 1775 год послужил одним из источников драматического сюжета «Разбойников». Гедике и Шерр указывают на то, что Шиллер ещё в детстве мог видеть Шубарта в Людвигсбурге. В ноябре 1781 года (а не в 1771, как указывает отечественное семитомное собрание сочинений) Ригер (к тому времени комендант Гогенсперга - той самой крепости, где он сам был заключённым) и однокашник Шиллера Говен (von Hoven) организовали встречу Шубарта и Шиллера. Описание этой встречи см. у И. Шерра: Шерр И. Указ. соч. СП 1-112.
110. Borcherdt H. H Spiel des Schicksals: 1. Entstehungsgeschichte //Schiller F. Op. cit. S. 411.
111. См.: Вильмонт Н. Н. О книге «Разговоры с Гёте» и её авторе //Эккерман И. -П. Указ. соч. С. 12; Шерр И. Указ. соч. С. 89-95, 426 (прим. 16).
112. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. С. 284-285.
113. См.: Шерр И. Указ. соч. С. 227; Wiese von В. Op. cit. S. 301.
«... Я, например, хорошо помню, как он (Шиллер. - Д. П.) настаивал, чтобы в «Эгмонте», когда Эгмонту в тюрьме читают приговор, из задней кулисы появился Альба в плаще и маске, дабы насладиться впечатлением, которое на того произведёт смертный приговор. Это должно было свидетельствовать о ненасытной жажде мести и злорадстве герцога» //Эккерман И. -П. Указ. соч. С. 148. Косвенно, по «принципу зеркального отражения», это воспоминание Гёте подтверждает гипотезу Г. Г. Борхердта о влиянии «Эгмонта» на «Игру судьбы» Шиллера (см. прим. 40 к наст, разделу). В новелле именно мотив злорадства очень силён в эпизоде с экзекуцией, и, возможно, Шиллер, в свою очередь, считал необходимым наблюдать подобную гамму чувств и в «Эгмонте». Гёте, судя по записям Эккермана, был удивлён таким «привкусом жестокости» в таланте Шиллера, сказав в заключение: «Шиллер был великий человек, но чудак» //Там же.
115. «... So bleibt diese Erzahlung («Spiel des Schicksals». - D. P.) eine historisch - biographische Skizze, die sich aber nicht zu einer kimstlerischen Problemstellung abrundet» //Borcherdt H. H Einfuhrung: Spiel des Schicksals //Schiller F. Op. cit. S. 411.
116. «... Dieser Tatsachenbericht vom ungewohnlichen Schicksal des Obersten Rieger gehort eigentlich unter die historischen Arbeiten Schillers: er beschrankt sich auf Fakten, die dem Erzahler aus eigenem Erleben oder aus den Berichten alterer Zeitgenossen bekannt waren» //Storz G. Op. cit. S. 172.
117. Лозинская Л. Я. Игра судьбы //Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 692.
118. См. характеристику Ригера в отрывках из автобиографии Шубарта «Leben und Gesinnungen» (1791-93) и «Denkwiirdigkeiten» (1892) австрийского советника Генриха Готфрида фон Бретшнайдера (Bretschneider): Schiller F. Op. cit.
120. В отличие, например, от вариантов дальнейшего развития событий в «Духовидце», подр. об этом см.: Горнфельд А. Г. Указ. соч. С. 626; Эверс Г. Г. Указ. соч. С. 375.
121. Ср., в «Разбойниках» (3 сцена II акта) Моор: «... они... проповедуют любовь к ближнему, и с проклятиями гонят от своих дверей восьмидесятилетнего слепца!» //Шиллер Ф. Указ. соч. Т. 2. С. 86.
122. Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. З. С. 311.
123. Подр. об экономической стороне творчества Шиллера см.: Dau R. Op. cit. S. 162-189; Me Carthy J. A. Die republikanische Freiheit des Lesers. Zum Lesepublikum von Schillers «Der Verbrecher aus verlorener Ehre» //Wirkendes Wort 1/79. S. 28-43.
125. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. 4. СЮ.
126. Философский словарь /Под ред. И. Т. Фролова. 5-е изд. М., 1987. С. 292.
127. Гёте 18 января 1827 говорил: «... Через все творения Шиллера проходит идея свободы, и эта идея всякий раз принимала иные формы, по мере того как Шиллер менялся сам, продвигаясь вперёд по пути культуры. В юности его волновала физическая свобода, и он ратовал за неё в своих сочинениях, в более зрелом возрасте - свобода идеальная. ... То, что физическая свобода не давала в юности покоя Шиллеру, отчасти объясняется свойствами его духа, но прежде всего муштрой, которой он подвергался в военной школе. Затем в более зрелом возрасте, когда физической свободы у него было предостаточно, он перекинулся на свободу идеальную, и мне думается, что эта идея убила его. Из-за неё он предъявлял непосильные требования к своей физической природе» //Эккерман И. -П. Указ. соч. С. 204-205. Однокашник Шиллера Шарфенштейн в своих записках также отмечал, что поэтический талант его друга вскормила ненависть к притеснениям и гнёту, которым он подвергался в Академии, указывая при этом, что в юношеские годы Шиллер считал одним из своих лучших стихотворений ту оду, в которой он воспел товарища, выказавшего твёрдость характера перед начальством, см.: Шерр И. Указ. соч. С. 66-67.
128. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 22. Упоминание о Плутархе - автобиографический мотив. Иоганн Шерр, ссылаясь на воспоминания Фридриха Шарфенштейна, писал о юных годах Шиллера:
«... Более всего зачитывался он Плутархом, который вызывал перед ним великие тени героев древности» //Шерр И. Указ. соч. С. 67.
129. Эккерман И. -П. Указ. соч. С. 244.
130. Михайлов А. В. Указ. соч. С. 14.
131. Шиллер Ф. Философские письма: Предисловие //Его же. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. 4. С. 227.
132. См.: Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. 4. С. 480-481.
134. Там же. Т. 4. С. 457.
135. «... Die Prosa Schillers wurzelt in der Tradition der "moralischen Erzahlungen" des 18. Jahrhunderts» /AViese von B. Op. cit. S. 302.
136. «Разговоры немецких беженцев» - своеобразное свидетельство дружбы Шиллера и Гёте. Шерр приводит отрывок из письма Гёте: «... Я не знаю, что бы было со мною без Шиллера. Мейер в то время уехал в Италию и я решился уже последовать за ним. Но дружба к Шиллеру, участие к его произведениям заставили меня остаться или скорее заставили меня возвратиться с полдороги, из Швейцарии, куда я уже успел доехать. Если б у него не было недостатка в статьях для журнала "Ногеn" и "Альманаха муз", я бы никогда не написал бы "Unterhaltungen der Ausgewanderten" ... и многое бы не явилось на свет» //Шерр И. Указ. соч. С. 298.
137. Goethe I. -W. Sämtliche Werke. Propiläen-Ausgabe. München, 1911. Bd. 9. S. 138.
«... Для Канта естественные влечения человека всегда (разрядка наша. - Д. П.) противоположны нравственному велению; в этом проявляется коренная испорченность человеческой природы, которая является следствием грехопадения. Поступок, совершённый по склонности, может не противоречить велениям долга, но вместе с тем, он не может быть нравственным». Далее автор пишет, что «... Уже Шиллер полемизировал с этим ригоризмом кенигсбергского философа» и приводит эпиграмму Шиллера из «Ксений» («Xenien», 1797) по поводу взглядов Канта:
Я помогаю друзьям, но увы! С большим наслажденьем.
Вот почему, я боюсь, недобродетелен я.
Нечего делать, придётся тебе их начать ненавидеть,
Чтоб с отвращеньем в душе следовать долгу любви.
139. Эккерман И. -П. Указ. соч. С. 211.
140. При схожей с «Преступником...» концовке Шиллер в предисловии называет «Разбойников» одной из ряда «нравственных книг» (см. прим. 59 к разделу 1.1). Интересно, что по определению автора, «Разбойники» - это «драматическое повествование, которое использует преимущества драматического приёма, - возможность подсмотреть самые сокровенные движения души, не замыкаясь, впрочем, в рамки театрального произведения и не гоняясь за сомнительными выгодами сценического воплощения» (т. е. «пьеса для чтения». - Д. П.) //Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 5.
Связь между испанским выражением «Novelas ejemplares» (назидательные новеллы) и немецким «moralischen Erzahlungen» прослеживается в кн.: Бент М. И. Немецкая романтическая новелла: Генезис, эволюция, типология. Иркутск, 1987. С. ПО.
141. См. прим. 127 к наст, разделу.
143. Там же. С. 147.
144. Там же. С. 322.
145. Шерр И. Указ. соч. С. 233-234.
146. Там же. С. 57.
148. Горнфельд А. Г. Преступник из-за потерянной чести //Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. З. С. 624.
149. См.: Вацуро В. Э. Указ. соч.; Губская Т. В. Ф. Шиллер в русской литературе XIX века: проза, поэзия: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Магнитогорск, 2004. С. 10-12.
150. Цит. по: Шиллер Ф. Указ. соч. С. 625.
151. Buchwald R. Op. cit. S. 73.
153. Martini F. Op. cit. S. 146.
154. Шерр И. Указ. соч. С. 199-200.
155. Шиллер Ф. П. Указ. соч. С. 150-151.
156. Лозинская Л. Я. Духовидец //Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 693.
158. См. прим. 8 к разделу 1.1 наст, работы.
159. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 501.
160. Его же. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. 4. С. 298.
161. Его же. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. 4. С. 298.
163. См. прим. 50 к разделу 1.1 наст, работы.
164. См. прим. 51 к разделу 1.1 наст, исследования.
165. Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. 4. С. 172.
166. Там же. Т. 4. С. 173.
«... Die Bücher, wovon wir sprachen, iiber Jesuiten und Religionsveranderungen iiberhaupt, iiber den Bigottismus und seltene Verderbnisse zu verschaften, weil ich nunmehr mit starken Schritten auf meinen Friederich Imhof losgehen will. Schriften iiber Inquisition, Geschichte der Bastille, dann vorziiglich auch (was ich vorgestern vergessen habe) Biicher, worm von den ungliicklichen Opfern des Spiels Meldung geschieht, sind ganz vortretflich in meinen Plan» //Цит. по: Borcherdt H. H Der Geisterseher: 5. Erlauterungen //Schiller F. Op. cit. S. 444 (47,17). См. также: Leitzmann A. Op. cit. S. 191. Альберт Лейтцман, полемизируя с Адальбертом фон Ханштейном, в частности, пишет, что не понимает, как последний, зная о такой комбинации интересов Шиллера, мог утверждать, что до октября 1787 года у писателя не обнаруживается каких-либо следов замысла «Духовидца». Спорное место у Ханштейна см.: Hanstein von A. Op. cit. S. 57.
168. Rohden von G. Schiller und die Kriminalpsychologie //Aschaffenburg von G. (Hrsg.). Monatsschrift fur Kriminalpsychologie und Strafrechtsreform. Heidelberg, 1906. April 1905-Marz 1906. S. 86.
S. 528.
170. Славятинский Н. А. Указ. соч. С. 499.