1.1. Связь с драматическими произведениями и теоретическими исследованиями (на примере драмы «Разбойники» и медицинской диссертации)
В своём творчестве Шиллер неоднократно обращался к критическим ситуациям, выходящим за рамки общепринятого. С этой позиции он исследует потенциал человека, преступника или героя, пределы, до которых тот может дойти. Во многих произведениях Шиллера, начиная с «Разбойников» («Die Rauber», изд. 1781, пост. 1782) и заканчивая драмой «Вильгельм Телль» («Wil-helm Tell», 1804), поднимается проблема преступления. В послесловии к незаконченному роману Шиллера «Духовидец» («Der Geisterseller») создавший свой вариант продолжения «писатель кошмаров и ужасов» Ганс Гейнц Эверс1 (Ewers, 1871-1943) утверждает:
«... Каждого, кто любит Шиллера, поражает колоритная черта его творческого сознания, хорошо отражённая в "Духовидце". Это, если можно так выразиться, "криминалистическая" черта. Шиллер в предисловии к "Пита-валю" - немецкому изданию знаменитого сборника примечательных преступлений - обсуждает тесную взаимосвязь драмы и преступления. Трудно найти другого писателя, который вывел на сцену стольких убеждённых злодеев: Геслер, Франц Моор, Лестер, Вурм живут злом ради ещё худшего зла. Идея "преступления" занимала Шиллера всегда - от "Разбойников" до "Дмитрия Самозванца"...»2.
Об этом же писал и Юрий Веселовский, характеризуя драматические наброски и планы Шиллера:
«... существенную роль играют в них и Франц Моор, президент, Вурм, Филипп, Доминго, Октавио Пикколомини, Геслер и др., - целая галерея бессердечных, подозрительных, алчных или развратных людей, ещё более оттеняющих своим эгоизмом и другими отрицательными свойствами достоинства своих антагонистов...».3 Логичным было бы ожидать проявления такой заметной черты всего творчества писателя и в художественной прозе. В этом плане первой обращает внимание на себя, хотя бы из-за названия, новелла «Преступник из-за потерянной чести» («Der Verbrecher aus verlorener Ehre»).
Полный вариант заглавия - «Преступник из-за потерянной чести. Истинное происшествие». Данное название новелла получила в 1792 году при подготовке Шиллером первой части своего сборника малых прозаических сочинений. До этого она фигурировала как «Der Verbrecher aus Infamie. Eine wahre Geschichte»4. Новелла повествует о жизни Христиана Вольфа - предводителя банды разбойников. Главная причина неспособности читателя «приговорить» героя новеллы видится в искренности Христиановых поисков своего места в жизни, попыток самоидентификации. Эта загадка решается утверждением непреодолимой силы морального начала у человека. В конце новеллы Христиан познаёт себя и действует как свободная и ответственная нравственная личность. Рассмотрение post mortem его порока («die Leichenoffnung seines Lasters») открывает не только условия, в которых созревало сладострастие Вольфа. Это также неизбежно влечёт за собой встречу с подлинным «Я» героя. В свою очередь, познание своей настоящей сути позволяет Вольфу пережить сильное душевное потрясение, тем самым восстанавливая достоинство нравственного человека.
Схожие нравственные процессы протекают в душе и другого героя Шиллера - Карла Моора. Сама мысль о возможности сравнения «Преступника из-за потерянной чести» и «Разбойников» не совсем оригинальна. В частности, автора данного исследования, кроме всего прочего, натолкнуло на это одно место из работы Петера Ланштейна, а именно:
«... В литературе уже сотни раз указывалось на то, что рассказ Шиллера "Преступник из-за потерянной чести", ... опирается на сообщение Абеля. Это, конечно, верно. Гораздо реже, однако, обращают внимание на то, что и замысел "Разбойников" с Карлом Моором в качестве главного героя в значительной степени возник под сильным впечатлением от рассказа Абеля». 5
Другое дело, что самих попыток провести какой бы то ни было сравнительный анализ двух произведений до сей поры не предпринималось. Итак, первое, что обращает на себя внимание читателя - это портретное сходство Христиана Вольфа и Франца Моора. Следуя просветительской традиции, Шиллер наделяет своих отрицательных персонажей антипатичной внешностью. Как Франц Моор с его «негритянским ртом», «лапландским носом» и «готтентотскими глазами»,6 так и Христиан Вольф со своим «плоским приплюснутым носом» и «вздутой верхней губой», - оба были от рождения некрасивы. «Природа жестоко обделила его».7 Женщин отталкивает неприятная внешность Вольфа (как и Амалию наружность Франца!), его уродство становится предметом насмешек приятелей. Таким образом, ещё до того, как его отвергло общество, будущий убийца был обделён природой. Эта обделённость, как и у его литературного предшественника, стала первопричиной того, что «хозяин "Солнца"» возжелал компенсации за несправедливости жизни. «Он решил добиться того, в чём ему было отказано»8. Сходные настроения мы находим и у Франца в конце 1 сцены I акта:
«... Ну, так живей! Смелее за дело! - Я выкорчую вокруг себя всё, что мне препятствует стать властелином. Я стану властелином и силой добьюсь того, для чего у меня не хватает приятных свойств». 9
Данная сцена воспринимается как ясная иллюстрация влияния Шекспира на ум молодого Шиллера, т. к. речи Франца в смысловом отношении точно повторяют монолог Ричарда в 1 сцене I акта исторической драмы «Ричард III» («Richard III», 1597).
В надежде снискать благосклонность юной девушки Христиан прибегает, по определению Шиллера, к «пристойному воровству» - браконьерству. Однако ревнивый любовник Ганнхен, Роберт, добивается осуждения Христиана за Wilddieberei, чем заслуживает в глазах преступника репутацию врага на всю жизнь.
«... К оскорблённой гордости присоединилась гнетущая нищета. Нужда и ревность, объединившись, наносили его чувствительности удар за ударом, голод гнал его на улицу, месть и страсть прочно завладели им».10 Христиан, жертва своей чувственной натуры, совершает преступление за преступлением. Каждый раз его противник одерживает победу и суровость наказания возрастает. Наконец, будучи больным, он полностью снедаем жаждой мщения.
узнать подробности дела швабского вора Фридриха Швана от своего учителя Абеля не только в ноябре 1783 года, но гораздо ранее, возможно, ещё во время учёбы в Военной академии, т. е. до середины декабря 1780 года.11 Стоит вспомнить и о том, что козни Франца, вообще говоря, были вызваны его неспособностью примириться с бременем уродства, которое возложила на него природа, а также с фактом, что он был рождён вторым. Он ищет возмещения этих недостатков, что выражается в его стремлении властвовать (см. цитату выше, «Разбойники», конец 1 сцены I акта).
Несмотря на то, что и Франц, и Христиан думают о себе как о личностях, совершающих поступки по своей воле, на самом деле их помыслами заправляет чувственное желание, а именно те самые звериные чувства («tierische Empfin-dungen»), которые Шиллер проанализировал в своей переработанной медицинской диссертации «О связи между животной и духовной природой человека» («Ueber den Zusammenhang der tierischen Natur des Menschen mit seiner geistigen», 1780).12 Хотя молодой учёный желал согласия тела и духа - здоровое человеческое существо отличается умеренностью и рассудительностью, - он искренне признал, что зачастую непорядок в одной составляющей ведёт к различного рода расстройствам в другой:
«... Одним словом, состояние величайшего душевного страдания есть вместе с тем состояние величайшей физической болезни».13
В сущности, это удачная характеристика отца Моора. В результате душевных потрясений, вызванных переживаниями о любимом сыне, физическое состояние старика пришло в упадок. Он выглядит бледным («blaß») с самого начала пьесы.
Однако вышеприведённая цитата из 14 параграфа медицинской диссертации Шиллера объясняет не только эпизоды из «Преступника...» и «Разбойников». В «Великодушном поступке из новейшей истории» («Eine groBmutige Handlung aus der neusten Geschichte») старший брат,
«... в удалении от места своей любви... занемог, как чахнет растение, привезённое европейцем из родимой Азии.... Он добрался в отчаянии до Амстердама и там горячка повергла его на страшный одр болезни. Образ его девушки представлялся ему среди болезненных снов, и выздоровление его зависело от обладания ею. Врачи отчаялись в его жизни и только уверения возвратить его к возлюбленной исхитили его... из рук смерти. Подвижным остовом, страшным изображением снедающей горести возвратился он в отечественный город...»14
Таким образом, Шиллерова теория о взаимодействии духа и тела есть одновременно и ключ к пониманию литературного родства Франца Моора и Христиана Вольфа. Размышляя в 1 сцене II акта над мыслью (развиваемой Шиллером в медицинской диссертации) о том, что душевный разлад приводит к физическому краху и, желая кощунственным образом направить действие этой зависимости во вред своему отцу, Франц Моор сам становится жертвой этого механизма взаимодействия, этого ига, которое он тщетно пытался сбросить. Франц прямо говорит о ярме механизма («Joch des Mechanismus») и добавляет:
«... страсти подтачивают жизненные силы...»15
Поскольку он фактически медленно умирает от переполняющего его чувства обиды и одновременно страстно желает быть не менее как хозяином всего и вся, Франц неспособен обрести и малой свободы от материальной составляющей. Его взгляды на окружающую действительность однозначно приводят его же к самоуничтожению. Такая судьба могла бы ждать и Христиана. В переработанной медицинской диссертации Шиллер устанавливает связь между одержимостью и пагубным воздействием на организм:
«... чрезмерное напряжение не есть здоровье. Поэтому можно утверждать с полным правом, что чрезмерная сила физических процессов так же часто ускоряет наступление смерти, как и высшая дисгармония или сильнейшая болезнь». 16
В данном случае 25 параграф диссертации может служить объяснением для происходящего в другом произведении - на сей раз в «Духовидце». В романе Шиллера в определённый период жизнь Принца
«... происходила в постоянном угаре, в головокружительном опьянении. Чем выше его возносили, тем больше усилий он тратил, чтобы удержаться на этой высоте, и это непрестанное напряжение медленно подтачивало его силы, и даже сон не приносил ему отдыха»17.
Как видно из вышеприведённых цитат, общая идейно-философская проблематика ранних произведений Шиллера иногда приводит к заметным смысловым и текстуальным совпадениям. Помимо часто встречающегося у Шиллера в 80-х годах характерного употребления механистической терминологии по отношению к внутренним процессам в человеческом организме (вроде «пружин» («Raderchen») в авторском предисловии к «Разбойникам»18, «механики свободы воли» во вступлении к «Преступнику...» или упомянутого выше «механизма»), что в целом выступает как черта, свойственная традиции Просвещения, есть и другие примеры:
«... Во всей истории существования человека нет главы более поучительной для сердца и ума, чем летопись его заблуждений»19 («Преступник из-за потерянной чести»);
«... этот рассказ... станет... ещё одной страницей в истории заблуждений человеческой души»20 («Духовидец»). В медицинской диссертации Шиллер пишет:
«... философа, открывающего природу божества и мечтающего перешагнуть пределы смертности, возвращает к самому себе холодный северный ветер, пронизывающий его ветхую хижину, и учит его, что он, несчастный, является чем-то средним между животным и ангелом»21.
22 (Haller, 1708-1777) «Gedanken tiber Vernunft, Aberglauben und Unglauben»:
«... Unselig Mittelding von Engel und von Vieh,
Du prahlst mit der Vernunft, und du gebrauchst sie nie»23,
т. е. несчастное среднее существо между ангелом и скотом, ты хвастаешь своим умом и никогда им не пользуешься, хотя мысль о двойственности природы человека встречается и у Канта (Kant, 1724-1804), и у Джованни Пико делла Мирандола (Pico della Mirandola, 1463-1494) в трактате «О достоинстве человека» («De hominis dignitate», 1486), и у Апулея (Apuleius, 1257-170?) в «Метаморфозах» («Metamorphoseon libri XI»), а вообще берёт начало в философии Платона (Πλάτωυ,, ок. 427 - ок. 347 до н. э.). Впоследствии этот мотив сделается постоянным в ранних произведениях Шиллера, не исключая прозу:
«... На каждом, даже самом порочном, человеке лежит некоторый отпечаток божественного образа...»24 (авторское предисловие к «Разбойникам» («Vorrede», 1781));
«... Раз передо мной стоит задачи изображать всего человека целиком, то я должен брать его с теми положительными качествами, которых никогда не бывает совершенно лишён даже отъявленный злодей»25 (там же);
«... Мы как будто бы носимся между двумя полюсами нравственности, -ангелами и дьяволами, и забываем середину - человека»26 («Великодушный поступок из новейшей истории»);
«... порок и добродетель покоятся в одной колыбели»27 («Преступник из-за потерянной чести»).
Вообще, медицинской диссертации суждено было сыграть особую роль для художественной прозы Шиллера. Кроме приведённых выше примеров из 14 и 25 параграфов, отражение в новеллах и романе получили ещё некоторые идеи Шиллера-учёного. Хотя молодой Шиллер и не решился, подобно Карлу Линнею (Linne, 1707-1778), которого он, кстати, упоминает и в «Преступнике...», провести классификацию в интересующей его области («физиономике органических частей»), в одном он остаётся уверен:
«... Недеятельная, вялая душа, никогда не предающаяся страстям, не имеет вовсе физиономии, точно также отсутствие её составляет, так сказать, физиономию слабоумных. Черты лица, которыми наделяет их природа, ... остаются неприкосновенными... лицо бывает правильное, быть может, даже красивое, но в нём нет души».28
Вдумчивый читатель непременно отметит, что, к примеру, в «Преступнике из-за потерянной чести», про крайней мере, два персонажа - Вольф29 и встретившийся ему разбойник30 - обрисованы Шиллером «от противного»: это физиономии слабохарактерной, по его мнению, личности. Впоследствии Шиллер будет развивать свои «физиономические» идеи в статье «О грации и достоинстве» («Ueber Anmuth und Wurde, 1793). В «Духовидце» Принц, пребывая в Венеции, становится «королём и кумиром всего общества», «одно развлечение сменялось другим, балы следовали за балами, веселье не прекращалось». 31 Одновременно кто-то, очевидно, с корыстным умыслом, «проник во все его слабости и отлично рассчитал, чем можно разжечь в нём... страсти»32. Характер Принца тоже изменился,
«... он стал привередлив, скромность - лучшее его украшение - совсем исчезла.... Предупредительность и деликатность в обращении с придворными, заставлявшие забывать, что принц - их господин, теперь часто сменялись повелительным и властным тоном... приближённые часто видели принца угрюмым, недовольным и несчастным...»33
«... Потрясения тела могут привести в расстройство и всю систему моральных ощущений и открыть дорогу самым худшим страстям. Разрушенный сладострастием человек может легче дойти до крайностей, чем тот, кто сохраняет тело своё здоровым. В этом и состоит отвратительный приём тех, кто портит юношество; и бандит, сказавший: "Надо развратить тело и душу", должен быть близко знать человека»34.
В «Игре судьбы» («Das Spiel des Schicksals») итальянец Мартиненго, чтобы добиться расположения князя, действует по точно такой же схеме:
«... Он (Мартиненго. - Д. П.) очень хорошо знал, что человек нигде так не нуждается в руководителе и помощнике, как на стезе порока, и ничто не даёт такого права на самую дерзкую фамильярность, как соучастие в тайных прегрешениях; поэтому он пробудил в князе дремавшие до сих пор страсти и навязал ему себя в качестве наперсника и сообщника. Мало-помалу он вовлёк князя в похождения, которые не терпят свидетелей и соучастников, и, таким образом, исподволь приучил князя открывать ему такие секреты, о которых можно говорить лишь с глазу на глаз. Так ему удалось, наконец, построить своё позорное счастье на развращении государя...»35
«... Угрюмость некоторых людей, причину которой никто не умеет объяснить, изменение их наклонностей, их отвращение ко всему, что прежде им особенно нравилось», тот факт, что «... кроткий становится сварливым, смеявшийся делается ворчливым, и тот, кто раньше жил в шуме делового мира, теперь бежит от человеческого взгляда и скрывается в мрачной меланхоличной тиши»36 Шиллер видит как результат избытка чувственных наслаждений. В 26 параграфе диссертации Шиллер делает вывод:
«... самые высокие степени восхищения, страха и гнева всегда сопровождаются утомлением, слабостью и бессилием». 37
В «Преступнике из-за потерянной чести» у снедаемого ненавистью Вольфа при виде Роберта дрожат руки, зубы стучат, как в лихорадке, а дыхание теснится в груди.38 В «Духовидце»
«... страшные события... ночи вызвали у принца горячку, уложившую его в постель на целую неделю». 39
Но вернёмся к тексту новеллы «Преступник из-за потерянной чести». Хотя сам Шиллер формально не даёт прямого ответа на поставленные в начале новеллы вопросы о возможном участии общества в судьбе Вольфа, предоставляя судить об этом читателю (что неудивительно в такой сложной ситуации), ряд выражений, таких, как «дух терпимости» («Geist der Duldung»), позволяет обозначить его позицию. Кроме того, исходя из положения, что у такого мастера слова, каким является Шиллер, значима каждая строка, наличие целого эпизода с мальчиком, написанного в духе Empfindsamkeit (термин Г. Э. Лессинга (Lessing, 1729-1781)), свидетельствует в пользу того, что по мысли автора, общество несёт на себе часть вины в трагедии Вольфа. До упомянутого эпизода это в основном подчёркивалось действиями Ганнхен и Роберта.40 По возвращении домой из крепости Христиана немедленно узнают. Однако дома его ждёт отнюдь не тёплый приём, а лишь презрение. Даже мальчик, встреченный Христианом, отвечает на его добрый порыв тем, что бросает поданный грош обратно в лицо Вольфу. Это описание почти инстинктивного проявления детской жестокости, по-видимому, призвано символизировать общество в целом как практический пример нечувствительности социума к нуждам своего рядового члена. Понесённая обида часто порождает подспудное желание отплатить тем же, а в случае с Вольфом находит себе выход при встрече с Иоганной. Увидев Ганнхен, чья «позорная болезнь» суть видимый результат собственного морального разложения (что вполне согласуется с ранней теорией Шиллера), Христиан находит некое извращённое удовольствие в том, чтобы громко обозвать её шлюхой. В этот момент становится ясно, что озлобленность Вольфа дошла до того, что он стал получать садистическое наслаждение от неудач других. Он демонстративно отказывается принять даже видимость облика законопослушного человека и полностью посвящает себя делу разбоя:
«... у меня было желание творить зло. Я хотел заслужить свою судьбу».41
Пользуясь терминологией Людвига Тика (Tieck, 1773-1853) - Пауля Гейзе (Heyse, 1830-1914), можно сказать, что эти слова главного героя есть поворотный пункт (Wendepunkt) в новелле, где читатель оказывается свидетелем знаменательного перехода в психологическом портрете Вольфа от исполненного жалости к себе Франца Моора к казнящему себя Карлу Моору.
Сходство между Христианом и Карлом (при всей их неравнозначности) прослеживалось и ранее. Это неудивительно, если принять во внимание, что в «Разбойниках» Шиллер ставил перед собой задачу изображать всего человека целиком,42 т. е. со всеми его добродетелями и пороками. В духе философии Канта Шиллер пишет об извечной раздвоенности человека, о пропасти, образовавшейся между его нравственной и физической природой. Как и Карл Моор, Христиан вначале совершает преступление из «необходимости и легкомыслия»43, , лишь затем действия и того, и другого принимают ожесточённый, а у Вольфа - человеконенавистнический характер. У Карла это происходит после получения письма44, а у Христиана - после повторного заключения.
Христиан: «... Я поклялся непримиримо и пламенно ненавидеть всё, что походит на человека; а в чём я клялся, я честно выполнял».45 Во 2 сцене I акта Карл Моор не менее яростно осыпает ужасными проклятиями человеческий род:
Карл: «... Люди скрыли от меня человечество, когда я взывал к человечеству. Прочь же от меня сочувствие и человеческое сострадание!»46
были не чужды и самому автору, особенно в его молодые годы. К примеру, 23-летний Шиллер в письме к Генриетте фон Вольцоген (Henriette von Wolzogen, geb. Marschalk von Ostheim) «... ясно выразил своё тогдашнее душевное настроение. Он воображал себя человеконенавистником и жаловался:
"... Я с горячею любовью обнимал полмира, а в конце концов узнал, что в своих объятиях держу глыбу снега"».47
В 1785 году одновременно с рождением замысла «Духовидца» Шиллер напишет и несколько сцен своего «Человеконенавистника» («Der versohnte Menschenfeind», опубл. 1802).48 Что касается Карла Моора, то дальнейшее развитие событий в пьесе, начиная с эпизода изгнания Шуфтерле в 3 сцене II акта, показывает, что лично для предводителя разбойников эти слова в большой мере остались словами.
На страницах «Преступника из-за потерянной чести» читатель совершает путешествие во внутренний мир устремившегося в лес Вольфа. Непосредственно предваряя внутренний монолог, центральная фигура новеллы признаёт, что угрызения совести становятся всё сильнее. Переживания Христиана свидетельствуют об эмоциональном крахе:
«... Мне оставался страшный выбор между существованием под вечным страхом смерти и самоубийством; и надо было выбирать. У меня не хватало решимости самому уйти из жизни, но я содрогался от перспективы остаться в живых». 49
Вспомним, что в 5 сцене IV акта ранний драматический герой Шиллера, проклиная темперамент отца и кровь матери, тоже допускал самоубийство как возможность выхода из атмосферы удушающего отчаяния. Правда, Карл оказался в состоянии преодолеть мысль о самоуничтожении отнюдь не потому, что у него «не хватало решимости».
Христиана мучают устрашающие мысленные образы, он вынужден искать душевное равновесие в попытке убежать от самого себя. Ведомый своим провожатым сквозь лес, который с каждым шагом становится «всё круче и обрывистей, непроходимей и суровей», Христиан пробуждается из полузабытья лишь для того, чтобы обнаружить себя «у края скалы, нависшей над глубокой пропастью». 50 Он стоит совершенно один перед бездной («allein vor dem Abgrand»51). Картины, возникающие в сознании читателя при подобных описаниях, могут напоминать величественные пейзажи Каспара Давида Фридриха (Friedrich, 1774-1840).52 Можно уверенно предположить, что Шиллер находился под воздействием идей английского политика и писателя Эдмунда Бёрка (Burke, 1729-1797), снискавшего в Германии славу философа своим «Философским исследованием о возникновении наших понятий о возвышенном и прекрасном» («А Philosophical Enquiry into the Origin of Our Ideas of the Sublime and Beautiful», 1753). С этой работой Шиллер был несомненно знаком, так как ссылается на неё в примечании к 15 письму об эстетическом воспитании к герцогу Голштейн-Августенбургскому («Ueber die asthetische Erziehung des Menschen», 1795). Параллели обнаруживаются также и в ходе сопоставления мыслей Бёрка о смешанном характере чувств, вызываемых возвышенным, со статьёй Шиллера 1801 года «О возвышенном» («Ueber das Erhabene»),53 а также при описании обоими авторами объектов природы, которые вызывают подобные чувства.54
«... зависть, злоба и ревность свирепствовали в недрах этой развращённой банды»55.
Он хочет добровольно сдаться властям, точно как Карл Моор отдал себя «в руки правосудия»56. Христиан желает загладить прошлое каким-либо хорошим деянием. Его желание схоже с желанием Карла возместить обществу ущерб от своих преступлений. Письмо Вольфа князю свидетельствует о том, что читатель имеет дело с изменившимся человеком:
«... Моё осуждение послужит примером людям, но не возместит содеянного мною зла. Я ненавижу порок и пламенно мечтаю о честной и добродетельной жизни». 57
«Я - хозяин "Солнца"» свидетельствует о том, что Христиан Вольф обрёл душевное равновесие, наполнившее его необходимой для признания решимостью, ибо, не скажи он своей последней реплики, для него ещё оставалась возможность избежать наказания.58 В самом деле чужестранца в городе выделяет лишь видимость неправедных действий. Очевидно также, что горожане понятия не имеют о том, кто такой незнакомец, он сам вольно или невольно провоцирует их возмущение своими подозрительными действиями. В свете этих событий признание Зонненвирта выглядит не как вынужденное раскаяние из-за неправильно понятой ситуации, но как смелое волевое действие. К концовке новеллы вполне можно отнести слова из авторского предисловия к «Разбойникам»:
«... Я осмеливаюсь обещать моему произведению, вследствие его замечательной развязки, по праву место среди нравственных книг. Порок находит достойный конец. Заблудший вступает снова на стезю законности. Добродетель торжествует». 59
Таким образом, налицо общность нравственной проблематики новеллы «Преступник из-за потерянной чести» и пьесы «Разбойники». Сущность этой проблематики предстаёт в виде стоящей перед героем экзистенциалистской дилеммы выбора между своим преступным поведением и более высоким потенциалом Человека. Наличие такого потенциала демонстрируют слова автора о Вольфе, предшествующие похожим словам Абеля о герое своего рассказа 60:
«... В нём затеплилась надежда, что он ещё будет порядочным человеком, потому что в душе он знал, что может стать таким»61.
«порядочности» задатки были у Карла Моора, думается, не требует лишних доказательств. Впрочем, можно сослаться на письмо Шиллера директору мангеймского театра Дальбергу (Dalberg, 1750-1806) в 1784 году, где он сообщал, что по окончании «Дон Карлоса» предполагает приступить ко второй части «Разбойников»,
«... которая должна явиться полной апологией автора первой части и в которой вся безнравственность найдёт разрешение в высшей нравственности». 62
А версия Людвига Беллермана о том, что из общего замысла второй части «Разбойников» видно, что
«... Поэт хотел очевидно показать, что пока Моор верит, что он "ещё может быть счастлив", он не отделался от ига своего эгоизма, что к действительному внутреннему миру он может придти лишь путём совершенного самоотречения»,63
косвенно объясняет, почему Шиллер трижды в лице князя отказывает Вольфу в помиловании (в третьем прошении «проситель хлопотал о зачислении его в княжескую кавалерию»64 Шиллеру, вырабатывавшему свою классическую теорию трагедии, вслед за мудрым Натаном («Nathan der Weise», 1779) Лессинга суждено было сказать:
«... Все предметы "должны", человек же есть существо, которое хочет»65, тем самым усматривая родовое отличие человека в нравственной воле.
Несмотря на обоюдную обусловленность (gegenseitige Wechselwirkung) Sinnlichkeit и Sittlichkeit - возможно, одну из основных характеристик человечества в понимании Шиллера - важная составляющая «неизменной структуры человеческой души» (выражение из «Преступника из-за потерянной чести»)66 заключается в том, что Человек желает добра, то есть стремится развивать «божественное» (Engel) в противоположность «животному» (Vieh) в себе (терминология медицинской диссертации). В. М. Жирмунский:
«... Шиллер выставляет как нравственный идеал человека, который по самой природе своей поступает нравственно; только такой человек может быть назван гармоничным, только в нём находятся в равновесии его духовная и чувственная природы». 67
Сходство обозначенных моральных проблем в двух произведениях вполне ощутимо и на текстуальном уровне.
В научном плане факт опоры автора «Разбойников» на свои медицинские взгляды отмечался, хотя и не анализировался, ещё ранними исследователями творчества Шиллера:
«... они («Разбойники». - Д. П.) до такой степени проникнуты озлоблением, что и самый язык выходит за пределы всякого приличия. Иногда это нарушение эстетических правил заходит так далеко, что в авторе невольно узнаёшь медика-студента, привыкшего к физиологическому цинизму и щеголявшего этим цинизмом».68
Идеи, высказанные в Шиллеровой диссертации, роднят научное исследование и пьесу практически со всей художественной прозой писателя.
«Дон Карлоса». В «Философских письмах» («Philosophische Briefe», 1786), существенное влияние которых обнаруживается в <Философской беседе> (<Das philosophische Gesprach>) из «Духовидца», молодой Шиллер проповедует автономию мыслящего «Я», одновременно отражая в своём творчестве веру в возможность усилием нравственной воли изменить натуру. При этом, допустим, Христиан Вольф живёт собственными моральными нормами и действует согласно своей природе совершенно подобно Карлу Моору, говорившему:
«... Я сам - и моё небо и мой ад».69
Мысль о двоякой - во взаимосвязи - природе человека, встречавшаяся у Шиллера и до его увлечения философией Канта, в конце 80-х годов расцветает пышным цветом в его творчестве, в том числе и прозаическом. Убеждение Шиллера-философа в том, что опыт играет необходимую роль в формировании нравственной личности, находит отражение как в драмах, так и в прозе автора. Практически у всех героев Шиллера нравственные мучения приобретают всё более острый характер из-за драматичного жизненного опыта. Персонажам Шиллера приходится предпринимать решительные волевые действия, значительные моральные усилия, которых требовал Кант в трактате «Религия в пределах только разума» («Die Religion innerhalb der Grenzen der bloBen Vernunft», 1793) и которые сам Шиллер отстаивал в «Письмах об эстетическом воспитании человека». Согласно Шиллеру, выражение экзистенциально-моральной автономии есть акт величия. В этом отношении раннее творчество писателя предвосхищает его классическую драму «Мария Стюарт».
Становление нравственной личности в результате различного рода испытаний,70 состоящих из напряжения, борьбы и раздоров - перекрёсток, где художественная проза Шиллера пересекается с его драмами и научными исследованиями. Это станет ещё более очевидным при рассмотрении такой черты Шил-леровой прозы, как историзм.
2. Эверс Г. Г. Послесловие //Шиллер Ф., Эверс Г. Г. Духовидец. М., 2000. С. 374-375.
3. Веселовский Ю. Драматические наброски и планы Шиллера //Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей/Под ред. С. А. Венгерова. СПб.,1901-1902. Т. З. С. 222.
4. Варианты перевода - «Преступник от бесславия», «Преступник из-за позора». Подр. об истории новеллы и переводах см.: Губская Т. В. Ф. Шиллер в русской литературе XIX века: проза, поэзия: Ав-тореф. дис. ... канд. филол. наук. Магнитогорск, 2004. С. 9-10; Borcherdt H. H. Der Verbrecher aus verlorener Ehre: 2. Druck //Schiller F. Werke: Nationalausgabe. Weimar, 1954. -... Bd. 16. S. 405; Goedeke K. Grundrisz zur Geschichte der deutschen Dichtung. Dresden, MDCCCXCIII. Bd. 5. S. 175(10). См. также хронологию произведений Шиллера в Internet: www.lehrer.uni-karlsruhe.de/~za874/ homepage/ schiller/ html/. Следует отметить, что у начинающего исследователя могут возникнуть определённые трудности с датировкой произведения в связи с наличием в немецкой литературе ещё одного сочинения с похожим названием - драмы «Преступник из честолюбия» («Der Verbrecher aus Ehrsucht», 1784) Августа Вильгельма Иффланда (Iffland, 1759-1814).
1729-1760), легендарного «хозяина "Солнца"», одного из страшнейших предводителей вюртембергских разбойников, который послужил прототипом для создания образа Христиана Вольфа. Абель также написал биографию Фридриха Швана. Хотя эта «История одного разбойника» («Die Lebensgeschichte eines Raubers»), вошедшая во 2 том «Собрания и объяснения замечательных явлений человеческой жизни» («Sammlung und Erklarung merkwiirdiger Erscheinungen aus dem menschlichen Leben», 1787) Абеля, вышла через год после того, как новелла Шиллера была напечатана в журнале «Талия», тем не менее большинство исследователей приходят к выводу, что Шиллер в своём сочинении руководствовался устными рассказами Абеля. Подр. см.: Горнфельд А. Г. Преступник из-за потерянной чести //Шиллер Ф. Указ. соч. С. 624; Rudolph L. Schiller - Lexikon. Berlin, 1869. Bd. 2. S. 418; Borcherdt H. H. Op. cit: 1. Entstehungsgeschichte und Quelle //Schiller F. Op. cit. S. 402-404.
6. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. /Под общ. ред. Ф. П. Шиллера. М. -Л., 1936-1950. Т. 2. С. 20.
7. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. /Под общ. ред. Н. Н. Вильмонта и P. M. Самарина. М., 1956. Т. З. С. 498.
8. Там же.
9. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2 С. 22. Ср. перевод Н. Ман нем. «Liebenswurdigkeit» - «располагающая внешность»: Шиллер Ф. Разбойники. Коварство и любовь. Минск, 1978. С. 13.
11. См. прим. 5.
12. Подр. см.: Тарханов И. Р. Психофизиологические опыты Шиллера //Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. 4. С. 472-475.
13. Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. 4. С. 486-487.
14. Указ. соч. Т. З. С. 311-312.
16. Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. 4. С. 493.
17. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 598. Ср. слова Е. Корниловой о Дориане Грее (Dorian Gray): «... Он ненасытен в своей жажде удовольствий, они сжигают и опустошают его - ведь человеческая психика утомляется излишествами» //Корнилова Е. В. Предисловие //Wilde О. The Picture of Dorian Gray. Moscow, 1958. P. 11.
18. См. прим. Кристиана Граве (Grawe) в: Schiller F. Die Rauber. Stuttgart, 2001. S. 150.
19. Шиллер Ф. Указ. соч. С. 495.
21. Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. 4. С. 480.
23. См. прим. А. Г. Горнфельда к с. 480 в: Горнфельд А. Г. Опыт исследования вопроса о животной и духовной природе человека//Шиллер Ф. Указ. соч. С. 503.
24. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 7.
26. Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. З. С. 311.
27. Шиллер Ф. Собр. соч.: В. 7 т. Т. З. С. 497.
28. Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. 4. С. 491. В связи с этим местом из медицинской диссертации приходит на ум, может быть, случайная, но от того ещё более поразительная параллель из «Портрета Дориана Грея» («The Picture of Dorian Gray», 1891) Оскара Уайльда (Wilde, 1854-1900). Имеется в виду разговор на ту же «физиономическую» тему между Бэзилом Хэллуордом (Basil Hallward) и лордом Генри У отгоном (Lord Henry Wotton): «... красота, подлинная красота, исчезает там, где появляется одухотворённость. Высокоразвитый интеллект уже сам по себе некоторая аномалия, он нарушает гармонию лица. Как только человек начинает мыслить, у него непропорционально выпячивается нос, или увеличивается лоб, или что-нибудь другое портит его лицо. Посмотри на выдающихся деятелей любой учёной профессии - как они уродливы! .... Судя по портрету, твой таинственный молодой приятель... очарователен, - значит, он никогда ни о чём не думает. Я в этом совершенно убеждён. Наверное, он - безмозглое и прелестное Божье создание...» //Уайльд О. Портрет Дориана Грея. СПб., 2005. С. 9-10.
29. См. его портрет: Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 498.
31. Шиллер Ф. Указ. соч. С. 597.
32. Там же. С. 598.
33. Там же. С. 598-599.
34. Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. 4. С. 489. Ср.: Корнилова о лорде Генри: «... Увидев в Дориане Грее интересный объект для психологического эксперимента, он отравляет его ядом гедонистического аморализма и разрушает то, что пленило в юноше Бэзила - гармонию души и тела» //Корнилова Е. В. Указ соч. Р. 9.
36. Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Указ. стр.
37. Там же. С. 493.
38. См.: Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 504.
39. Там же. С. 542.
«Девушка, которую он избрал, обращалась с ним жестоко» //Шиллер Ф. Указ. соч. С. 498.
41 Шиллер Ф. Указ. соч. С. 503.
42. См. прим. 25.
44. Мотив получения письма, влекущего за собой развитие событий, отмечен Г. Эверсом в его «Послесловии» к «Духовидцу» (см. прим. 2 наст, работы). Этот мотив, кроме «Разбойников», Эверс находит также в «Коварстве и любви» («Kabale und Liebe», 1784) - письмо побуждает Фердинанда (Ferdinand) к конфликту; в «Дон Карлосе» («Don Carlos», 1783-1787) - из-за письма Эболи (Eboli) попадает в ловушку; в «Смерти Валленштейна» («Wallensteins Tod», пост. 1799, опубл. 1800) - Бутлер (Butler) приходит в ярость после прочтения письма с реакцией герцога на его просьбу о графском титуле; в «Марии Стюарт» («Maria Stuart», 1801) - письмо королевы Лестеру (Leicester) усиливает ненависть Елизаветы (Elisabeth). Наконец, в «Духовидце», письма - в частности, письма Принцу из резиденции и от сестры - также играют серьёзную роль. К этому можно лишь добавить, что данный мотив не редкость и в новеллах Шиллера, но так как это лишь техническое вспомогательное средство, не имеющее отношения к идейно-философской проблематике творчества Шиллера, то в соответствии с заявленной темой «мотив письма» в данном разделе не рассматривается.
«Разбойников» о решительном характере своего атамана: «... И вот он дал клятву... зажечь... такой погребальный факел..., от которого у них задымится шкура. ... А ты знаешь, раз он скажет: "Я это сделаю!" - это всё равно, как если б наш брат уже сделал» //Его же. Собр. соч.: В 8т. Т. 2. С. 73-74.
46. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 38-39.
47. Шерр И. Шиллер и его время. М., 1875. С. 145.
48. Там же. С. 176.
49. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 505. Ср. слова Роллера (Roller) в 3 сцене II акта «Разбойников»: «... Я не хотел бы пережить это (ожидание смерти. - Д. П.) вторично. Смерть - нечто большее, чем прыжок арлекина, а страх смерти хуже, чем она сама» //Его же. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 77.
51. Schiller F. Op. cit. S. 21. Ср. Перевод Н. Ман фразы Карла Моора из последней сцены «Разбойников» («da steh ich am Rand eines entsetzlichen Lebens»): «Вот я стою у края ужасной бездны» //Шиллер Ф. Разбойники. Коварство и любовь. Минск, 1978. С. 119.
52. См.: Kellein T. Caspar David Friedrich. Munchen /N. Y., 1998. В списке репродукций под номером 6 и 7 - иллюстрации в том числе и к «Разбойникам».
53. Две статьи Шиллера на одну тему, за 1793 и 1801 годы, носят в переводе на русский язык одинаковое название - «О возвышенном» («Vom Erhabenen» и «Ueber das Erhabene» соответственно). О различиях между двумя работами см. прим. Г. М. Фридлендера в: Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 6. С. 729-730, 743.
54. См.: Бёрк Э. Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного. М., 1979. С. 88-116.
56. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2 С. 168. Трактовку капитуляции Карла Моора перед властями, основанную на анализе тогдашней общественно-политической обстановки в Германии, см. в кн.: Бер-ковский Н. Я. Театр Шиллера //Его же. Статьи и лекции по зарубежной литературе. СПб., 2002. С. 379-381; Шиллер Ф. П. Предисловие //Шиллер Ф. Указ. соч. C. XI.
57. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 513.
58. О литературной репрезентации судебно-правовой системы Германии различных периодов см.: Schonert J. (Hrsg.) Literatur und Kriminalitat... Tubingen, 1983. (Studien und Texte zur Sozialgeschichte der Lit., Bd. 8).
59. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 8.
61. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 512.
62. Цит. по: Горнфельд А. Г. Драматические отрывки и наброски: Невеста в трауре или Вторая часть разбойников //Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей. Т. З. С. 618.
63. Там же. С. 619.
66. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 7 т. Т. З. С. 497.
67. Жирмунский В. М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб., 1996. С. 97.
68. Шерр И. Указ. соч. С. 99.
69. Шиллер Ф. Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. С. 134.
«…Darstellung der moralischen Selbständigkeit im Leiden» («Von Erhabenen») //Schiller F. Op. cit.
Bd. 20. S. 195.