2.2. Образ Армянина
В комментарии к «Духовидцу» в собрании сочинений Шиллера в переводах русских писателей А. Горнфельд писал:
«... Некоторые читатели, быть может, зададут вопрос, кто же, собственно, подразумевается под названием духовидец. На это отвечает заглавие одного английского перевода: "Армянин, или Духовидец"». 242 Действительно, Армянин - одна из центральных фигур фрагмента, просто-таки приковывающая к себе внимание читателя. Первые сведения о внешности Армянина сообщает рассказчик в первой книге, граф фон О***, непосредственно перед сценой выигрыша в лотерею. Армянин тогда предстал в облике русского офицера:
«... В лице последнего было нечто примечательное, и он сразу привлёк наше внимание. Никогда в жизни мне не приходилось видеть лицо столь характерное и вместе с тем безвольное, столь чарующе-привлекательное и в то же время отталкивающе-холодное. Как будто все страсти избороздили это лицо, а затем покинули его, - и остался только бесстрастный и проницательный взгляд глубочайшего знатока человеческой души, взгляд, при встрече с которым каждый в испуге отводил глаза». 243
Позднее маркиз Чивителла даёт характеристику Армянину в седьмом письме второй книги, когда рассказывает о романтическом происшествии из своей жизни. Этот рассказ интересен тем, что в нём фигурируют одновременно два примечательных персонажа (кроме Армянина, ещё и Гречанка). Несмотря на то, что по сюжету «Духовидца» Гречанка обладает поистине божественной красотой, а Чивителла известен во всей Венеции как беспримерный ловелас, когда его взор падает на её спутника (Армянина), Чивителла говорит, что
«... тут даже её красота перестала приковывать моё внимание. То был, как мне показалось, мужчина в расцвете лет, несколько худощавый, высокого роста, величественной осанки. Я никогда ещё не видел лица, озарённого таким умом, таким благородством, такой божественной мыслью. Хотя я и знал, что заметить меня невозможно, но всё же не мог выдержать его пронизывающего взгляда, молнией сверкавшего из-под тёмных бровей. Вокруг его глаз лежала смутная тень грусти, а выражение доброты в очертаниях губ смягчало печальную суровость, омрачавшую его лицо. Весь его облик производил необычайное впечатление, ещё усиленное тем, что характер лица у него был не европейский, а его одежда, подобранная смело и с неподражаемым вкусом, представляла как бы смесь из одеяний разных народов. По рассеянному взору можно было предположить в нём мечтателя, но манеры и осанка обличали человека опытного и светского»244.
Итак, главное отличие полумифического образа Армянина от обычных людей составляет некий особый, «демонический» взгляд. В своё время о мотиве устрашающего взора писал М. П. Алексеев в приложении к «Мельмоту-скитальцу» («Melmoth the Wanderer», 1820) Ч. Р. Мэтьюрина (Maturin, 1780-1824), замечая, что «... он (мотив. - Д. П.) довольно банален для характеристики злодеев и преступников и встречается особенно часто в готических романах...». 245 Однако, говоря о Шиллере, можно заметить, что из перечисленных М. П. Алексеевым сочинений только «Ватек» («Vathek. Conte arabe», 1787) Уильяма Бекфорда (Beckford, 1760-1844) опережает «Духовидец» по времени создания, причём не обнаружены сведения о том, что Шиллеру была знакома эта сказка. 246 Если вспомнить о том, что во вставной новелле Сицилианца францисканский монах также оказывается Армянином, то выясняется, что в этом образе Шиллер использовал и другие мотивы, ставшие через несколько лет определяющими для многих героев «готической» прозы. Это и мотив долголетнего - на целые века -существования, и мотив всеведения, полученного героем то ли в результате сделки с дьяволом, то ли путём волевых усилий и занятий наукой.
Немецкие литературоведы оставляют вопрос о том, планировал ли Шиллер образ Армянина как некое воплощение вселенского зла, открытым. Это неудивительно, так как, судя по всему, данный персонаж должен был окончательно проявить себя в ненаписанном продолжении, где Принц начал бы предпринимать конкретные шаги по захвату трона. Но всё же думается, что рассказ Чиви-теллы достаточно ясно показывает, что Армянин для Шиллера - не демон, а реальный человек, не чуждый благородства и даже доброты. Это, кстати, вполне согласуется с Шиллеровыми взглядами на двойственность природы человека и наводит на мысль о возможном нравственном перерождении Армянина. На самом деле Армянин преследует не какую-то мировоззренческую цель («совратить» Принца и тем самым доказать, что добро слабее зла), а вполне земную, политическую задачу: всеми возможными способами усадить на трон в одном из немецких княжеств марионетку. Это и позволяет части исследователей усматривать в Армянине генерала ордена иезуитов.
Впрочем, даже если Армянин пытается возыметь власть над Принцем в личных целях, он всё равно заметно отличается от сложившегося представления о рядовом шарлатане. Армянин умнее, сильнее, аристократичнее и смелее обычных мошенников. Это позволяет ему в глазах своих «коллег по цеху», вроде Сицилианца, заполучить ореол некой сверхъестественной фигуры, которая не боится ни огня, ни меча, ни яда. Интересно, что в силу тех же самых причин (своей неординарности) образ Армянина в романе оказался для склонных к суевериям современников Шиллера247 наиболее привлекательным и затмил собой остальных персонажей.
Итак, Армянин, скорее, не демон, а опасный противник. При здравом размышлении наибольшую опасность он может представлять для человека, который внутренне ещё не созрел, чей дух ещё некрепок, знания почерпнуты в основном из книг и не базируются на твёрдом мировоззренческом фундаменте,248 вспомнить слова Ганса Эверса, написанные им в Венеции в 1921 году:
«... Ещё одно слово: поразительно современен Шиллер! Если забыть о шпагах и напудренных париках, кажется, будто действие происходит в наши дни. Чудотворцы и благодетели человечества, фантастические общества и ордена, угрюмо и яростно враждующие между собой. Кто перед нами - гуру, или обманщик, или оба в одном лице, - называйся он Шрепфер, Старк, Калиостро, Месмер? Тогда - иллюминаты и розенкрейцеры, сейчас - оккультисты, спиритисты, теософы, антропософы; тогда и сейчас во всех городах и странах - духовидцы всех мастей. Но, разумеется, столь гениального молодца, как шиллеров "армянин", не на каждом перекрёстке встретишь». 249
Любопытно также отметить, с каким коварством ведётся «охота на благородную дичь». Если допустить, что Армянин - главный организатор козней, то сам он во второй книге упоминается лишь дважды, да и то один раз с временной референцией к прошлому, к предыстории событий: об Армянине (как выяснилось позднее) сообщает маркиз в седьмом письме, затем эта таинственная фигура появляется уже в самом конце фрагмента. Таким образом, вся работа по развращению Принца выполнялась чужими руками. В одном случае это были руки красивой женщины.
Примечания.
242. Горнфельд А. Г. Духовидец //Шиллер Ф. Собр. соч. в пер. русских писателей /Под ред. С. А. Венгерова. Т. З. С. 625. См. также: Rudolph L. Schiller-Lexikon. Berlin, 1869. Bd. l. S. 326.
немецких изданий, в отечественных изданиях она отсутствует.
244. Там же. С. 633.
245. Алексеев М. П. Ч. Р. Мэтьюрин и его «Мельмот Скиталец» //Мэтьюрин Ч. Р. Мельмот Скиталец. Л., 1976. С. 610.
«готического» жанра он был знаком с «Влюблённым дьяволом» («Le Diable Amoreux», 1772; нем. пер. 1792) Жака Казота (Cazotte, 1719-1792) и трагедией Горация Уолпола (Walpole, 1717-1797) «Таинственная мать» («The mysterious mother», 1768), причём упоминаются эти сочинения в его письмах уже через несколько лет после завершения «Духовидца». См.: Гёте И. -В., Шиллер Ф. Переписка: В 2 т. М., 1988. Т. 1. С. 145, 494; Т. 2. С. 68-70, 485.
247. О том, что век Просвещения имел и обратную сторону в виде приходящихся на то же время увлечений (в особенности среди высшего общества) магией, алхимией и каббалой и последовавшими вслед за этой модой спекуляциями многочисленных авантюристов, можно прочесть в любом культурно-историческом очерке эпохи.
параллели. Во-первых, примечательна внешность лорда Генри. Он «высокий и красивый человек», у него «смуглое романтическое лицо», чьё «усталое выражение вызывало интерес». Сам Дориан признаётся, что лорд Генри имеет над ним «какую-то непонятную власть». В «Духовидце» барон фон Ф**, характеризуя чувство Принца к Гречанке, говорит, что «... страстная сосредоточенность, с которой он вбирал её образ, помешала ему разглядеть её как следует, он был слеп ко всему, на что другие прежде всего обратили бы внимание. По его описаниям можно было скорее попытаться найти её на страницах Тассо или Ариосто, нежели на венецианском острове». Сходным образом, для Дориана Сибила (Sibyl), скорее, не реальная девушка, а образ: «Гарри, я её люблю. Она для меня всё. ... Сегодня она - Розалинда, завтра - Имоджена». Дориан прямо провозглашает в своей реплике навязчивую идею Шиллера: «Каждый из нас носит в себе и ад и небо, Бэзил!» В обоих произведениях мораль подчинена художественному эффекту, оба романа интригующе загадочны и постоянно уводят на ложный след. В характеристиках Принца и Дориана улавливаются автобиографичные для Шиллера и Уайльда мотивы. Интересно также, что прозвище Дориана - «Прекрасный Принц», а Сибила - девушка «с головкой гречанки».
249. Эверс Г. Г. Послесловие //Шиллер Ф., Эверс Г. Г. Духовидец. М., 2000. С. 379-380.