2. 2. 7. Проблема "раздвоения" и двойничества (c. 85-90)
И. А. Тертерян отмечает, что "настойчивый интерес романтиков к глубинному и невидимому в человеческой психике приводил их к фактам психической патологии: раздвоения личности, галлюцинаторного безумия. Нередко эти факты трактовались в мистическом и демоническом плане..." [65. T. 6. C. 27].
Уже упоминалось, что любая демонизация личности проходит (и, соответственно, отображается в литературе) опосредованно, через фазу появления внутри нее независимого двойника. Никакой демонизирующийся герой этой фазы избежать не может. Двойник может появляться явно, как вполне осознаваемое и представляемое (порой даже визуально) раздвоение субъекта, а может подразумеваться. Так, у Фауста в роли двойника выступает его прошлая жизнь (то есть как бы Фауст Первый), а, точнее, знание и память о напрасно прожитой им первой жизни со своим утвердившимся в ней образом, который выступает как негативный вариант его существования, в отдалении от которого на возможно большую дистанцию Фауст Второй видит свою задачу в жизни №2. Определенным двойником, правда, можно назвать и Мефистофеля, олицетворяющего некоторые качества самой сути Фауста, на что неоднократно указывалось исследователями, - таким образом, Фауст имеет как бы двух двойников, наложенных друг на друга - глубина подобной ретроспекции может быть, очевидно, и больше. Так, сам Фауст заявляет: "Но две души живут во мне,/ И обе не в ладах друг с другом" [35. C. 437], имея в виду свою реальную и идeальную раздвоенность.
Годвиновские персонажи, как правило, имеют целую серию двойников разного качества: от внутренне-идеальных (воображаемых) до сугубо материальных. Это "размножение" персонажей, их многократное отображение в мире чрезвычайно усложняет их трактовку, "размывая" этический и социальный статус.
У Фокленда демонизирующим двойником выступает лелеемый им в душе рыцарский идеал, идол, почти фетиш, обладающий магическим действием, к подножию которого Фокленд приносит собственную истинную честь и даже жизнь. Стремясь достичь сходства с двойником, Фокленд в итоге приходит не только к полной утрате всякого подобия с ним, но и достигает абсолютной противоположности. Знаменательно при этом, что в роли негативного двойника (демона) у Годвина выступает не негативный иронический образ, а, напротив, позитивный облагороженный симулякр, тем не менее конечный результат одинаков, что, по мнению писателя, должно подчеркивать (и заострять) существующую историко-социальную закономерность.
Аналогичное действо происходит с героями иных романов. Раздвоение личности и демонизм кроются в самой фамилии, данной Годвином своему герою в романе "Мандевиль", которую можно прочитать как "человек дьявола", "дьявольский человек" или "одержимый дьяволом" (man - человек, devil - дьявол). Двойника Мандевиль ощущает внутри себя:
"Я запрещал молодому и деловому дьяволу, который, казалось, с более чем обычной скоростью "носится вдоль и поперек моих вен", лежать спокойно в моем сердце" [182. V. 2. P. 173]; "Но прежде чем вернуться к этому зверю, я вспомнил, каков он. Он встревожен, он трясет своей гривой, его волосы поднимаются дыбом, он храпит и фыркает, его ноздри расширяются, его глаза испускают искры огня... его ярость становится так велика, что выходит из-под контроля, и "дым из его ноздрей ужасен". Таков был я" [182. V. 2. P. 174]; "Я был уже наполовину демоном, когда вышел из парка и вступил в лес. Мой лучший ангел, моя новообразованная добродетель была отброшена прочь, словно от дуновения ветра, и Мандевиль снова был самим собой - тем же злобным созданием..." [182. V. 2. P. 203].
Подобного демонического двойника (демона) замечает и Маллисон, научившийся читать мысли Мандевиля, когда ради достижения корыстной цели обволакивает больного Чарльза облаком лести: "Да, Бог определил тебе высокое предназначение, чтобы оставить за собой след славы; но злобный демон прошел через твою предопределенную орбиту и сбросил тебя с пути, по которому ты должен был шагать, в безлюдную пустыню пространства" [182. V. 3. P. 122].
Но этот демонический двойник не один. Отличие годвиновского романа, помимо прочего, в том, что раздвоение личности у него перерастает в разтроение-... -размножение ее. При этом двойник оказывается как бы кривым зеркалом хозяина (или наоборот). Вся галерея проходящих перед героем персонажей: от Брэдфорда, Генриетты, Аудли до Маллисона, Клиффорда, Холлуэя и др. - является реестром его воображаемых, настоящих, будущих или желаемых двойников, разобраться в котором, несмотря на обилие персонажей, не так уж сложно, ибо выстроен он по одному и тому же принципу: дублирующее ослабленное отражение (приятели Мандевиля) - сконцентрированное позитивное и негативное отражение (Генриетта, Брэдфорд) - временное отражение (Маллисон) - галлюцинаторное отражение (Клиффорд) - материализованное (Холлуэй).
"Мандевиль" своего абсолютного выражения: весь мир может быть воспринят и принят лишь в качестве двойника, в противном качестве он не нужен вовсе.
Рассмотрим двойники Мандевиля (реальные и воображаемые).
1. Маллисон.
Фамилию Маллисон можно прочитать как "сын зла" (male - зло-, son - сын, malison - проклятие). "Величайшее наслаждение этого, по-видимому, неестественного существа, - констатирует Мандевиль, - состояло в том, чтобы причинять страдание другому" [182. V. 1. P. 259].
Между собой Мандевиль и Маллисон состоят в отношении "жертва-палач". "Все оказалось невообразимо хуже для меня благодаря зловредному нраву Маллисона" [182. V. 1. P. 259], - признает Мандевиль. "Я был превращен в ничто, презираемый пень и искусственную игрушку (a flouting stock and a make-game), в чудовищный и бесплодный выродок (а monstrous and abortive birth), не созданный ни для чего иного, кроме как служить насмешкой своим товарищам, их развлечением и игрой..." [182. V. 1. P. 263].
По иронии судьбы скрытая ненависть к Клиффорду, которую вынашивает в душе Мандевиль, отображается в открыто проявляемой ненависти Маллисона, так что последнего можно назвать действенным (материализованным) двойником Мандевиля.
По традиции двойник всегда негативен по отношению к дублируемому им персонажу, являя собой материализованный субстрат его низменных побуждений (изнанки сознания или души). Это тот "демон" человека, который как в зеркале отражает "демоническую" сторону его нaтуры. Персонаж и двойник состоят в отношении смертельных врагов, между которыми не утихает затяжная борьба, суть которой сводится не только к борьбе между человеческим и демоническим. Человек, стремясь к уникальности, не выносит дублирования. Здесь действует своего рода протест против копирования, вторичности. И, наконец, эсхатологический страх перед подменой себя извращенной копией, симулякром - своего рода "страх зеркал". Двойник несет в себе угрозу вытеснения и замены (то есть уничтожения) оригинала, выступая, таким образом, как бы мистическим средством устрашения. "В зеркале, - пишет С. Зенкин применительно к готическому инопространству, - человек видит - или страшится увидеть - своего двойника" [63. C. 8]. В определенном смысле двойник - это та же "машина", автомат, пустота, которая ассоциируется со смертью, фикцией.
Годвин отступает от ортодоксальной трактовки. Несмотря на принесенное Мандевилю зло, Маллисон не становится его врагом. Смертельной борьбы между "демоническим двойником" - своего рода "портретом" героя - и самим героем не происходит. Как признается Мандевиль: "Хотя он глубоко касался всего, что было наиболее губительным для меня, я не оказал ему чести ненавидеть его, как я ненавидел Клиффорда. Он был для меня существом "вне моего круга..." [182. V. 2. P. 83].
действительно станут окончательными губителями рассудка и жизни Чарльза, его последней "парой демонов".
заключено то, чего Мандевиль лишен, отчего и возникает соблазн. Осознание недостижимости идеала наряду со свойственным человеку тщеславием и является той пружиной, которая отшвыривает его в противоположную сторону: от Бога - к дьяволу. (Вспомним гордое мильтоновское из уст его Сатаны: "Пусть ад, но я в нем первый" - цит. по [69. С. 107] (дословно: Better to reign in Hell, than serve in Heav'n. Paradise Lost, book I, v. 254 (лучше свобода в преисподней, чем рабство на небесах). - "Потерянный рай", книга I, стих 254). И разве не перекликается с этими сатанинскими словами объяснение Мандевиля: "Я не мог войти в контакт с другим существом того же рода, что и я" [182. V. 1. P. 275]. Или: "Я выбрал Уэллера, потому что моя зловещая натура не приняла бы друга" [182. V. 1. P. 275].
2. Клиффорд
Своеобразным отражением Мандевиля является и Клиффорд. Анализируя истоки своих отношений с ним, Мандевиль со странным чувством признается, что: "мой прирожденный вкус... влек меня к Клиффорду. Но таковы капризы человеческого общения!.. Я от природы был одинок. Поэтому Уэллер устраивал меня, а Клиффорд нет"; "Презрительность и необщительность моей натуры продиктовали этот выбор"; "Клиффорд был субъектом моего первого и искреннего восхищения; но я не мог льстить ему"
Клиффорда можно назвать воображаемым двойником Мандевиля, на которого тот переносит, зеркально отображая, собственные ощущения. Клиффорд выступает для Мандевиля в роли "портрета Дориана Грея", на котором он хочет заметить (а, точнее, сам наносит) следы той демонизации, которая на деле происходит внутри него самого.
"Я посмотрел опять: чары его развеялись, и каждое качество предстало искаженным и ужасным. "О, да! - воскликнул я. - Я вижу презрительную усмешку дьявольской злобы (of infernal malice) на его лице. Как гнусно лицемерие порока! Да, Клиффорд, давай протянем руки в отвращении и произнесем клятву вечной войны. Скажи мне однажды искренне, "где бы я ни встретил, я буду ненавидеть тебя; я буду причинять тебе любое зло, какое только возможно будет в моей власти; я проскачу над тобой в триумфе и столкну тебя в бездну ада" [182. V. 2. P. 55]. "... он обладал обворожительной грацией, хорошо приспособленной для того, чтобы заманивать бездумных и опрометчивых и скрывать под собой его сатанинскую душу"
Можно сказать, что Мандевиль хотел, чтобы Клиффорд был его двойником, и ненавидел за то, что тот им не был: "Он является частью меня, болезнью, которая проникла в мои кости и от которой я никогда не смогу избавиться, пока какая-либо часть сознания будет принадлежать Мандевилю. Если бы даже я заострил свой кинжал и отправил его в могилу, он и из могилы преследовал бы меня, и мое преступление было бы совершенно бесполезно. Я видел бы его во сне и думал бы о нем, когда просыпался, и он бы стал неисчерпаемым источником, который наполнил бы чашу моего существования ядом" [182. V. 2. P. 208].
Те же слова, словно колдовское заклинание, Мандевиль произносит в повторном воссоздании описанных событий, уже в свете открывшейся ему любви Генриетты и Клиффорда (см. [182. V. 3. P. 260]).
и останется в нем, превратившись, трансформировавшись в своего рода материальный фетиш, тотем, гримасу дьявола. Как признается Мандевиль: "Every time my eye accidentally caught my mirror, I saw Clifford, and the cruel heart of Clifford, branded into me" - "Всякий раз, когда глаз случайно ловил мое отражение в зеркале, я видел Клиффорда, жестокое сердце Клиффорда, запечатленное во мне" [182. V. 3. P. 366].
Как правило, концепция "злого гения" содержит в себе идею двойничества. "Злой гений" выступает в определенном смысле двойником инспирируемого им индивида. Так, Тиррел в "Калебе Уильямсе" является "злым гением" Фокленда и одновременно его "временным" (т. е. отдаленным в будущее) двойником. Перерождение Фокленда осуществляется на пути его отождествления (как внутреннего, так и внешне-поведенческого) с образом Тиррела. Первый "злой гений" Мандевиля Брэдфорд является проекцией в прошлое образа своего воспитанника. А Клиффорд выступает в качестве идеализированного двойника Мандевиля, отождествленного с ним как в пространственно-временной плоскости (где находится Мандевиль, там непременно оказывается "вытесняющий" его Клиффорд), в интеллектуальной (ментальной) сфере (Мандевилю надо именно то, чем владеет Клиффорд), так и в результативной проекции (совпадение целей Мандевиля и Клиффорда, включая даже притязания на Генриетту). "Злой гений" непременно несет на себе нагрузку негативного отражения, двойника, при этом не обязательно воплощая собой абсолютно злое начало.
***
Таким образом, в годвиновской концепции процесса демонизации понятия "злой гений" и "двойник" во многом пересекаются, переходя в отношения синонимии. Персонажи его романов по отношению друг к другу состоят в сложной и переменной ролевой зависимости, выступая одновременно в качестве "двойника", "злого гения" и "жертвы", т. е. самого инспирируемого. Так, "злым гением" Калеба является Фокленд, пробуждая в нем любопытство ко злу, но и Калеб в свою очередь является "злым гением" Фокленда, стимулируя его к окончательному демоническому перерождению. Оба состоят в отношениях двойничества: Калеб символизирует незапятнанные годы Фокленда (его прошлое), а Фокленд является выражением постигшего Калеба мирового разочарования и, соответственно, опустошения (его проекция в будущее), недаром в финальной сцене происходит их взаимное примирение (узнавание). В "Мандевиле" процесс двойничества и инспирации обретает многократное число "вложений", превращаясь в действие исторического закона.
пытался Сент-Леон, игрок по натуре и обстоятельствам. Подобный выбор не случаен: именно игра, не обусловленная жизненной ситуацией, а единственно собственными правилами, лежит в основе "демонической инспирации" героев Годвина. Получив наглядное отображение в романе "Калеб Уильямс", подтекстовое (смысловое) - в "Сент-Леоне", мотив игры отражен в "Мандевиле" в виде серии саморозыгрышей (аналитических партий) сознания. Двойники в этом процессе играют роль взаимозаменяемых фигур, участвующих в одной и той же партии с заранее уготованным результатом.
Подобная роль дает ощущение собственной значимости каждой фигуре - иными словами, ощущение сверхчеловечности. Герои Годвина ощущают себя сверхлюдьми, в чем кроется один из истоков их демонизма.