IV. ГОДЫ ВНУТРЕННЕГО РОСТА
Г-жа де-Варан, ожидавшая его, встретила его сообщением, что нашла ему место в кадастровом ведомстве. Свободный странник превратился в бюрократа; само собою разумеется, что он ненавидел как самую работу, так и свою канцелярию. Все же он некоторое время тянул эту лямку, должно быть, до смерти Анэ, натуры серьезной, строгой, глубокой, пользовавшейся известным авторитетом в доме. В следующие затем годы он ближе заинтересовывается музыкой, которая совершенно заполняет его жизнь. Мечтательно-пассивное отношение к жизни составляло одну сторону его существа; другая сторона его заключалась в бурных порывах воли, проявлявшихся неудержимо-страстным влечением. Он набрасывался на предмет, словно хотел его поглотить, и только изнурял себя в непомерном напряжении собственных сил. Теперь он набросился на теорию музыки: с своей плохо усваивавшей головой он взялся за "Traité de I'Harmonie" (учение о гармонии) Рамо, обширное туманное сочинение, которое он тем не менее надеялся одолеть. Память у него была, как решето, она ничего не удерживала, но он не прекращал усилий, пока не освоился с миром гармонии. Потом он воспылал страстью к шахматной игре; запираясь от всех, он с помощью руководящей книги изучал все комбинации и тонкости этой благородной игры и сидел над ними, пока у него не темнело в глазах; потом он бежал в трактир, чтобы померяться силами с другими игроками, и хотя у него голова шла кругом от царившей в ней путаницы, он не падал духом.
Шамбери был главным городом Савойи, центром управления и общественной жизни. Дворяне, поступавшие не военную службу, где только в них оказывалась нужда, собирались здесь, когда брали отпуск или, выйдя в отставку, возвращались на родину. Они вращались в обществе высшей интеллигентной буржуазии: членов магистрата, чиновников, врачей, ученых духовного звания. Сюда же примыкал собственно средний класс, купцы и т. д. У г-жи де-Варан были знакомства в этих различных кругах, и таким образом Руссо пришел в соприкосновение с некоторыми образованными людьми, интересовавшимися возникавшим в то время во Франции умственным движением и новой философией. С одним из них он читал письма Вольтера—звезда которого в то время ярко сияла—к прусскому королю, Фридриху II, и "Философские письма об Англии", сочинение, впервые обратившее внимание мыслящей Франции на английскую буржуазную литературу, теории Ньютона и философию Локка. Руссо воспылал новым энтузиазмом к французам и всему французскому, и он чувствовал, как любовь эта—непонятно для него самого—все росла в нем. Когда в 1733 г, разразилась война за польское престолонаследие и французские войска проходили через Шамбери, он страстно взволновался. В первый раз пробудился в нем интерес к общественной жизни: во все время войны он с жадностью накидывался на газеты, ища известий о судьбе своих друзей
Музыкантов в Савойе было немного, и Руссо скоро прослыл мастером в этой области. Он получил уроки; ученицы его были премиленькие девушки из аристократических и буржуазных кругов. Они не были нечувствительны к чарам молодого кроткого учителя с огненными глазами; да и матери не всегда оставались к нему равнодушными. Женщина, в доме которой он жил, почувствовала опасность, она боялась потерять его сердце, и эта мысль была для нее невыносима. Чтобы вернее сохранить его, она отдалась ему, и с этого времени он был ее возлюбленным вместе с Клодом Анэ. Как эти отношения действовали на Анэ, нам неизвестно; для Руссо же в таком сожительстве не было ничего шокирующего; он относился к своему старшему сопернику с чувством глубокого уважения и дружбы, а г-жа де-Варан сумела в данном случае внести нежность и согласие в отношения, которые нам кажутся столь же несовместимыми как с мужским достоинством, как с женской честностью. Дни протекали в совершеннейшей гармонии, а взаимное доверие и согласие между любящими было так велико, что ни один из обоих любовников не искал исключительного обладания возлюбленной, не стремился быть для нее всем. Во всяком случае в таком свете эти отношения представлялись Руссо в его воспоминаниях.
"мальчик" оказался лицом к лицу с задачей, до сих пор лежавшей на рассудительном швейцарце: заведывать доходами и регулировать расходы г-жи де-Варан; в то же время ему надо было удерживать от безумств свою несколько своенравную возлюбленную с чересчур щедрой рукой и фантастической головой. Бедный Руссо, эта задача была тебе не по силам! У г-жи де-Варан, с утерей ее практического советчика, начинается полный хаос в делах, погоня за состоянием; деньги тают, и денежные дела ее запутываются все больше. Руссо видел все это, видел впереди разорение; он страдал за любимую женщину, но ничем не мог остановить надвигающегося краха. Когда забота о ней слишком сильно начинала его мучить, он уезжал обыкновенно на несколько дней из дома, чтобы развлечься. Он отправлялся в Безансон, где брал уроки музыки у капельмейстера кафедрального собора, или находил себе какое-нибудь другое занятие. Это, конечно, опять-таки стоило денег и было неразумно, он это знал, но что было делать? Впрочем, они и тогда еще проводили время в Шамбери беззаботно, среди развлечений.
Г-жа де-Варан собирала у себя большое общество. Руссо устраивал домашние концерты, театральные представления, для которых выбирались полные интриг салонные пьесы, бывшие в то время в моде. К дворянству Руссо теперь откосился совершенно иначе, чем раньше; его республиканская строгость смягчилась, прежнее его неприязненное отношение к аристократии казалось ему теперь странным и преувеличенным; он высказал это в поэтической форме в мало известном письме, относящемся к 1741 году.
Но здоровье его сильно поддалось; он ослаб, чувствовал себя плохо, казалось, что ему грозила чахотка. Раз он даже слег в тяжелой болезни, и только тщательный уход и заботы г-жи де-Варан спасли его. Страстность, которую вносил во все, пожирала его силы. К тому же он не выносил города; Шамбери было гораздо менее привлекать его, чем Аннесси, это был скучный город с крытыми шифером домами, имевший вид заброшенной столицы. Вдобавок квартира г-жи де-Варан находилась в одной из задних улиц, не открывала глазу никакого вида, была темна и неуютна.
Как он жаждал зелени, как стремился в поле и лес! Он чувствовал, что в этом его спасение, что там он поправится. Г-жа де-Варан удовлетворила это его желание. Сначала она сняла дачу, лежавшую за пределами города, с небольшим садом, где он мог лежать, читать и мечтать; потом небольшой крестьянский домик в получасе расстояния от города, в горах, в небольшой долине, полной кустов боярышника соловьев. Туда они стали ездить с наступлением весны и проводили там целые дни. Но постоянные переезды взад-вперед были неудобны и утомительны. Поэтому г-жа де-Варан сняла в непосредственной близости от этого домика, в той же долине, веселую, просторную, идиллически расположенную дачу, "Les Charmettes". Дом этот стоит и поныне, и многое в нем еще сохранилось с того времени, когда он там жили: мебель в комнатах, картины на стенах. Сохранился спинет, на котором он пробовал свои мелодии, и шахматная доска, над которой он ломал себе голову, и кресле на котором он лежал в дни плохого самочувствия. Старая глициния перед домом превратилась в толстый сучковатый ствол; весной ее пышные цветочные гроздья привлекают рой пчел и наполняют воздух ароматом. И чары природы в смене дней и времен года в этой маленькой горной долине, эта красота, которую Руссо там впитал в себя и которая слилась с его существом, передалась нам, ныне живущим, через его произведения и в нас частью нас самих продолжает жить дальше. Ибо на-ряду с несколькими английскими поэтами Руссо был первый, давший выражение современному чувству природы.
Полагают, что там, в Les Charmettes, разыгралась любовная идиллия между Руссо и г-жей де-Варан. Он сам думал так же, когда, на границе старости, отягченный заботами, полусломленный горем и враждебностью людей, вспоминал золотые дни своей юности. В Les Charmettes он в первый раз провел месяцы подряд на лоне природы, не зная заботы о хлебе, не чувствуя в крови лихорадки странствования; там полной грудью вдыхал все ее очарование и всецело слился с нею. Вспоминая об этом времени, ему чудилось, что он снова вдыхает свежий, чистый воздух прелестной долины и медовый аромат глициний, вьющихся по стене дома, снова слышит жужжание тысяч пчелок, реющих над ее цветами. Он видел перед собой узенькую стезю, как змейка, ползущую через плодовый сад наверх, к дому, и виноградную лозу, взбирающуюся по утесу, и чистенький садик, распланированный с аккуратностью хорошо содержимого садика при пасторском доме. Он опять вступал в просторные, свежие комнаты, меблированные просто, но с утонченным вкусом, и в соответствии с требованиями людей, желающих жить бережливо; он снова смотрел на открывающуюся из окна картину. Ландшафт был именно такой, какие он особенно любил: смесь дикости и очаровательности; на переднем плане луга, виноградники и фруктовые сады, спускающиеся волнистой линией туда, где в равнине лежал залитый солнцем город; дальше неприступные гордые горы со своими остроконечными вершинами и высокими закругленными зубцами. Да, там он наслаждался природой во всей ее полноте. Он блуждал по покрытым виноградом склонам, читал и думал в фруктовом саду; он с заступом в руках копался в огороде и заботился о голубях на голубятне и о пчелах в улье; в утренние часы он предавался мечтам среди цветущего луга и в ясные ночи любовался звездным небом; и все было для него источником счастья,—и работа, и чтение, и ничего неделание, и самый процесс дыхания. Все предметы были окутаны золотистой дымкой счастья, потому что глаза его видели все сквозь золотую призму. Не любовь ли ткала вокруг всего эту золотистую сеть? Не она ли была причиной, что аромат трав казался ему слаще, блеск звезд ярче, пение птиц радостнее, чем когда-либо раньше или позже? Так он думал, оглядываясь назад, теперь, на границе старости, когда вехи юношеских переживаний уже побледнели, хотя самые переживания еще сияли в памяти ярким блеском. И таким образом воспоминания о любовном блаженстве ранних лет слились в его памяти в один дивный сон с воспоминанием о золотых днях, проведенных в Les Charmettes.
морального и интеллектуального я. Все силы его натуры в значительной степени созрели там.
Вернувшись в Les Charmettes летом 1737 года после непродолжительного пребывания в Женеве, куда он ездил для получения причитавшейся ему части материнского наследства, он застал нового сожителя: плоского, самодовольного, шумливого молодого человека, парикмахерского подмастерья , как он презрительно называл Винценрида—на самом деле это был отпрыск дворянского рода Куртиллей, - который знал толк во всем, что было чуждо болезненному мечтателю, с усердием отдавался сельскому хозяйству, всем интересовался-словом, был невыносим. Этот весьма обыкновенный здоровый мужчина наполовину вытеснил его из сердца возлюбленной; ему, старшему, теперь пришлось делить, как в свое время приходилось делить Анэ, он должен был довольствоваться вторым местом. Он попробовал примириться с неизбежным, называл своего соперника "братом" и после первой бурной сцены помирился с ним, любовь сделала его трусливым и податливым. Но делить с ним возлюбленную он не мог, против этого восставало все его существо: в нем проснулось его мужское достоинство.
Всю свою жизнь он безвольно отдавался течению жизненного потока и следовал всем своим импульсам и ощущениям. Но еще до этого последнего потрясающего события в нем стал замечаться перелом, он начинал задумываться о том, как следует жить, искать руководящего нравственного принципа, начинал понимать, что нельзя повиноваться каждому импульсу. Теперь этот перелом стал определеннее.
Осенью 1737 года он отправился в Монпелье, полагая, что у него болезнь сердца; в дороге он, конечно, опять влюбился и стал ухаживать за дамой сердца под вымышленным именем, выдавая себя за англичанина. Дело очень скоро дошло до любовной связи. Она пригласила его посетить ее на обратном пути, и он обещал. В письмах к г-же де-Варан он умалчивает обо всем этом и прибегает к лживым выдумкам, чтобы объяснить крюк, который ему придется сделать на обратном пути. Но когда наступил момент сдержать свое обещание, его охватило раскаяние: неужели ему опять играть роль искателя приключений, после всех принятых решений? Он противостоял искушению и вернулся прямо в Шамбери; в первый раз в жизни он испытал чувство морального удовлетворения.
Дома он все нашел по-старому. Он отправился в Les Charmettes, где и провел почти целиком два следующих года, 1738-1739, зимою один, летом с г-жей де-Варан и Винценридом. Жизнь на маленькой ферме была патриархально-проста; по вечерам крестьянские девушки пряли льняную пряжу, из которой готовился холст на белье всем домочадцам. Сбор винограда осенью был временем веселия и празднеств. Зимой Руссо сидел с фермером и членами его семьи у очага; тут пелись песни и рассказывались всевозможные истории. Все в этой деревенской жизни восхищало его. Неподалеку жил добрый сосед, дворянин, г-н де-Концье, несколько старше Руссо. Ему он должен был давать уроки музыки. Г-н Концье был начитанный человек, и Руссо, в юности очень легко подпадавший под влияние людей, с которыми случайно приходил в соприкосновение, много извлек из этого знакомства.
Он чувствовал себя невежественным, все его знания, случайно вычитанные то здесь, то там, были отрывочны; всюду замечались пробелы. Он решил заняться основательно, систематически и составил себе план работ. Он погрузился в философию, изучал Декарта, Мальбранша, Локка и Лейбница-по оригиналам или конспектам - и углубился в французскую историю. Он изучал также физику-Вольтер посвятил его в учение Ньютона — и математику; уже в Шамбери он занимался немного химией и однажды во время опыта сильно обжегся; теперь он взялся и за астрономические наблюдения, повергая этим в большое беспокойство крестьян, считавших его колдуном. Он с напряженным интересом следил за научными экспедициями, снаряжаемыми французским правительством в Центральную Америку и к далекому северу. Всеми возможными способами он старался увеличить свои познания. Работа стала для него страстью, чем-то вроде помешательства; все вокруг него было усеяно книгами, и он постоянно, бормоча, повторял усвоенное.
Пора бессистемности прошла; он теперь очень хорошо знал, чего хотел. Он преследовал двойную цель, практическую и идеалистическую. Своей любви он оставался верен через все превратности; он видел, что финансовые затруднения г-жи де-Варан все растут, и опасался катастрофы; если бы это случилось, он решил ей помочь, как она ему помогала когда-то. Поэтому он стремился приобрести сведения, которые сделали бы его способным занять место хотя бы секретаря у какого-нибудь высокопоставленного лица, где, думал он, пришелся бы весьма кстати его некоторый писательский талант; или место воспитателя в аристократической семье, ибо и к такой деятельности он чувствовал себя способным.
Такова была практическая цель его работы. Другая же, как он около этого времени писал своему отцу, заключалась в том, чтобы, приобретая знания, "не только просветить ум, но и воспитать сердце в добродетели и мудрости". Он хотел победить свои слабости и жить согласно идеалу; в душе его снова возгорелись нравственные идеалы его детских лет.
Здоровье его попрежнему было плохо, он постоянно чувствовал слабость и думал, что скоро умрет, как думал не один поэт до и после него. Ожидание смерти привело его к религиозным размышлениям. Во время своих утренних прогулок в верхней долине среди виноградников он имел обыкновение молиться, как ему подсказывало сердце. В такие минуты самоуглубления и благоговения он чувствовал свою близость к Творцу, которому он поклонялся в его творениях.
С г-жей де-Варан он в эту пору часто вел беседы на религиозные темы, которые и она любила. Ее склонность к религиозным размышлениям, ее твердая вера в вечную жизнь утешали в такие минуты, когда он думал, что нить его земной ни скоро оборвется. Религия, которую он в себе культивировал, имела собственно мало общего с католическим поучением, это было по существу благочестивое настроение, преклонение перед высшим началом, стремление приблизиться к нему; оно совершенно отрицало догмы и откровения и было в весьма незначительной степени проникнуто уважением к авторитету церкви и церковным традициям. Словом, эта религия представляла самую отвлеченную и туманную форму религиозной жизни, не желавшей отказываться от веры в личного бога и в бессмертие, форму религиозной жизни, наиболее подходящую для современного мещанина-индивидуалиста. В доме г-жи де-Варан бывало много духовных лиц и иезуитских ксендзов; они не находили ничего предосудительного в своеобразной религиозности молодого человека; он был покорен, почтителен и исполнял свой долг, да и в населении округа нигде не замечалось никаких мятежных наклонностей, никакого тайного протеста против авторитета церкви. Таким образом и эти семена могли свободно развиваться в душе Руссо.
продолжать эту совместную жизнь, из которой исчезло ее душевное содержание, постепенно умерла в нем; он решил уйти. Г-жа де-Варан нашла для него в Лионе место воспитателя к двум маленьким мальчикам из хорошей семьи; он изложил свои мысли о воспитании в небольшой рукописи, которую и предложил отцу своих воспитанников. С прежним пылом, который зажигало в нем всякое новое дело, полный иллюзий, он приступил к воспитательской деятельности; но потерпел неудачу.
Обескураженный неудачей, он отказался от места. Отношения его с семьей его воспитанников тоже были омрачены, когда открылось, что он был повинен в утаивании вина-отклики лакейского периода его жизни. Он снова возвращается в старое гнездо, снова подвергается уколам старых шипов, он чувствует, что должен вырваться из этой обстановки, должен во что бы то ни стало. Еще несколько месяцев он продолжает жить, Les Charmettes, в течение которых углубляется опять в теорию музыки. В один прекрасный день ему приходит в голову идея новой системы нотописи цифрами; он разрабатывает эту идею, которая кажется ему превосходной; он не сомневается, что она введет значительное упрощение и облегчение в изучение музыки. Наконец-то он нашел ключ к счастью верный путь к богатству и почету; теперь он сможет вознаградить "нежнейшую из матерей"-ибо такой она остается для него-за все ее заботы и жертвы.
Он все еще не совершил ничего значительного, крупные силы его личности еще дремлют. Он обладает довольно значительным общим и философским образованием, он посредственный музыкант; он написал небольшую, довольно ничтожную театральную пьесу в стиле Мариво, статью о воспитании, несколько писем в стихах-посредственные вирши, лишенные индивидуальности-вот и все.
Но за исключением одного только, все зародыши того, чем ему суждено было стать, и произведений, которые ему суждено было написать впоследствии, были заложены и пустили корни в различные периоды его жизни до тридцатилетнего возраста. В годы детства — идеалы гражданской добродетели, патриотизма и демократии, мечты о равенстве и свободе. В юношеские годы скитаний-сочувствие к угнетенным и ненависть к угнетателям, но в то же время и склонность к не укладывающемуся в рамки общественности индивидуализму, потребность необузданной свободы. В долгие годы наслаждения любовью среди чарующей природы, в годы, когда мягкосердечие его нежной возлюбленной передалось ему: нежная мягкость и убеждение в необходимости следовать влечениям сердца, уверенность, что единственно хорошая и истинная жизнь это жизнь, согласующаяся с натурой человека. Во время пребывания в Les Charmettes, наедине со своими мыслями: глубокое чувство природы, встречавшееся в то время лишь у весьма немногих, стремление слиться с природой; способность находить в ней отклики собственного душевного состояния, отражения собственных восторгов и собственных печалей. В одиночестве и ожидании смерти, в горестном разочаровании последних годов юности: потребность искать прибежища от несправедливостей жизни в вере в бога и в бессмертие.
внутренне, но все еще неспособный отделять мечту от действительности, еще незабронированный и мягкий сердцем.