ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ПАРИЖ
1. ОБЩЕСТВЕННОЕ И УМСТВЕННОЕ ДВИЖЕНИЕ ВО ФРАНЦИИ В СЕРЕДИНЕ XVIII СТОЛЕТИЯ
В Париже кипела борьба между старыми и новыми силами: абсолютистско-феодальными классами (королевской властью, дворянством и духовенством) и буржуазией. Момент еще не созрел для конечной борьбы, для борьбы за власть в государстве и обществе. Старое для этого еще не остаточно подгнило, новое еще не достаточно укрепилось определилось. В течение полувека, между 1740 и 1789 годами, буржуазия путем духовной организации и осознания себя готовится к решающему сражению. Классовая борьба в главных чертах принимает форму борьбы двух миросозерцании. Ученые и философы куют идеи, эти будущие мечи, которые выступят на сцену, как только разразится революция.
В социально-политических событиях, имевших место во Франции со смерти Людовика XIV в 1715 году и до созыва Генеральных Штатов в 1789 году, замечается двоякого рода движение: дезорганизация и упадок абсолютистско-феодального государства, с одной стороны, и экономически-социальный прогресс, умственная организация и эмансипация буржуазии—с другой.
Со времени средних веков абсолютистское королевство уничтожением феодальных общественных форм и ослаблением политической власти духовенства и дворянства устранило важнейшие препятствия, преграждавшие выдвигавшейся буржуазии путь к власти. К этому косвенному фактору, содействовавшему усилению нового класса, присоединился прямой: все растущая нужда в деньгах побуждала правителей поддерживать торговлю и промышленность—между прочим, путем создания монополий—и прибегать к государственным займам. Таким образом, абсолютизм сам помогал растить современную промышленность, коммерческую и финансовую буржуазию, класс, которому суждено было стать его могильщиком.
Важным толчком к дезорганизации старых и укреплению новых общественных сил послужила в первые годы регентства герцога Орлеанского (1715-1722) преждевременная попытка гениального утописта, министра финансов Ло оздоровить расстроенные финансы абсолютистской монархии методами развитого капитализма (введением кредитной системы). Все создания Ло—бумажная валюта, королевский банк, попытка заокеанской колонизации в крупном масштабе—все это разрешилось колоссальнейшим мошенничеством и крупнейшей финансовой катастрофой. Эта катастрофа разнилась в столетии, когда только что зародившийся капитализм, еще не осознавший собственной сущности и не знакомый с наиболее прочными и целесообразными методами образования капитала, но полный молодого задора и движимый ненасытной жаждой наживы, не раз проваливается в безумных спекуляциях. Всевозможные искатели приключений стремились в Париж, снедаемый лихорадкой золота, как какая-нибудь колония золотоискателей; население бежало из города, бесчисленные убийства совершались ежедневно. Моральное действие этой финансовой катастрофы было неописуемо и вдвойне потрясающе после той дикой вакханалии жадности и иллюзий, которую породил вызванный Ло перед взорами народных масс призрак несметных богатств. Миллион человеческих существований, на половину обитателей Парижа, было разорено. Подобно тому, как во время природных катастроф слои земли перекрывает или поглощают один другой, так и социальные катастрофы сопровождаются обыкновенно значительным сдвигом общественных классов. Знатные фамилии были доведены до полной нищеты-хотя отдельным влиятельным лицам удавалось обогатиться за счет мелких спекулянтов—лакеи в одно прекрасное утро просыпались миллионерами; старая и новая плутократия перемешались. Все общественное здание было потрясено; массы в первый раз стали участниками общего социально-политического движения; с этого времени и до 1789 года их голос, их жалобы, просьбы, протесты и угрозы не могли уже быть вполне заглушены.
Колониальная политика Ло, закончившаяся попытками правительства заселить громадную область Миссисипи насильственно схваченными людьми и путем транспортирования преступников и женщин легкого поведения, конечно, много способствовала возбуждению масс. Они полны ужаса и страха перед похитителями людей, но в то же время в воображении их встает смутное представление о громадности и богатстве земли, о множестве населяющих ее чуждых народов и о разнообразии человеческих обществ. Появляются описания путешествий, которые читаются с жадностью. Одних приводит в восхищение описание человеческого состояния, которое, по сравнению с современными нравами родной страны, представляется им, по чистоте и невинности, райской идиллией; большинство привлекает таинственное очарование тропических стран, "островов", как они называются в устах народных масс, сказочной страны красоты, изобилия и счастья, страны, куда многие переселяются, откуда некоторые возвращаются с царскими богатствами, и о которой каждый мечтает1.
В короткий период управления До, 1719-1722 г. г., делаются попытки различных реформ, которые суждено было провести лишь победоносной революции 1789 г. Экономические перегородки между провинциями—по крайней мере передней Франции—исчезают; прокладываются дороги, которые должны соединить все части государства; запрещенные ремесленникам свободы передвижения отменяется; обучение в высших учебных заведениях становится бесплатным. До, этот пророк высоко развитого капитализма, носился еще с многими другими широкими планами: он мечтал отменить закон, освобождающий дворянство и духовенство от уплаты податей, преобразовать чиновничество и государственные финансы; он хотел заставить духовенство продать приобретенное им за последнее столетие недвижимое имущество. Словом, он стремился так реорганизовать феодально-абсолютистское государство, чтобы буржуазия могла в нем хорошо устроиться; он пытался заключить компромисс между гибнущими и выдвигающимися классами. После падения До как-будто не много уцелело от его реформ и реорганизаторских планов. Феодально-абсолютистская правительственная машина, высасывавшая из народа соки, снова, скрипя, пришла в движение. Но в действительности в классовых отношениях произошел сильный сдвиг; одна брешь оказалась пробитой в стенах старых крепостей; они колеблются и трещат, и еще до середины столетия посторонний наблюдатель имеет возможность сказать: "Все симптомы надвигающейся революции, какие я когда-либо встречал в истории, замечаются теперь во Франции, обнажаясь с каждым днем".
* * *
Крушение феодально-абсолютистских классов — экономически-социальные функции которых развитие общества делало, как ныне в буржуазии, все более излишними - обнаруживается в течение XVIII столетия различным образом; во-первых, в области политико-экономической во все усиливающемся расстройстве государственных финансов и в возрастающей неспособности правительства согласовать доходы с расходами. Вследствие безумной расточительности и роскоши, тяжеловесной и чрезвычайно дорогой системы управления, неудачных войн и пр. рост расходов достигает гигантских размеров. Истощенный народ облагается все новыми и новыми налогами, но дефицит поглощает все; он растет и растет беспрерывно, пока, наконец, все планы реформ оказываются бесполезными и полная беспомощность и бессилие монархии вынуждают ее сделать шаг, который приведет ее к гибели: она принуждена созвать Генеральные штаты. Только революционная метла может очистить Авгиевы конюшни управления, это осиное гнездо обманов, растрат и подкупов. При Людовике XV администрация поглощала большую часть государственных доходов; она предоставляла привилегированным классам почти неограниченную возможность удовлетворения их паразитических наклонностей.
Худший из паразитов государственной казны,—это дворянство. Оно поглощает ежегодно приблизительно 30 мил. фр. в виде пенсий и жалований, при чем в провинции встречаются иногда жалованья по 100. 000 франков по фиктивным должностям. 12. 000 офицеров-дворян обходятся государству ежегодно в 46 миллионов франков, между тем как 135. 000 солдат в 44 миллиона2 Пятую часть государственного бюджета поглощает дворянство. Чем быстрее падает его политическое могущество и самостоятельность, тем упорнее оно цепляется за централизованное королевство, питаясь его соками; свои общественные функции (военную службу, исправление правосудия) оно большей частью утратило, или же они стали простыми привилегиями. Оно все чаще покидает свои поместья, на которых оно прежде вело простую, закаляющую жизнь феодальных времен; избалованному, изнеженному царедворцу эта жизнь кажется олицетворением смертельной скуки. Дворянство глубоко запускает свои корни в нарождающееся буржуазное общество, высасывая из него соки, но ни одной копейкой не облегчает бремени современного государства.
Рядом с ним выдвигается другой крупный общественный паразит, "первое сословие в королевстве"—духовенство. Ни к одному классу не подходит в такой степени, как к духовенству, утверждение, что развитие общества сделало излишним их прежние функции3; ни в одном классе не обнаруживается более отвратительным образом нравственное вырождение, удел всех ставших ненужными классов. Среди духовенства царит еще большая роскошь, замечается еще большее падение нравов, чем даже в придворных кругах.4 Его экономическое могущество колоссально. Его земельные владения беспрестанно увеличиваются; по скромным подсчетам оно к концу XVIII столетия владеет одной третью всей земельной площади. Подобно; дворянству, духовенство освобождено от главной подати-"талии" (поземельного налога); его владения служат ведь "во славу божию на благо бедному народу". Его двойная привилегия, как теократии и аристократии, освобождает его почти от всех тягот. От своих колоссальных богатств оно ежегодно кидает государству подачку приблизительно в 12 миллионов франков; эту до смешного ничтожную сумму высшему духовенству еще удается большей частью свалить на низший клир.
Когда в 1750 году в стране поднимаются настолько сильные волнения, что многие видят в них уже начало революции, когда угрожающее повышение налогов поднимает на ноги провинциальные сословия, духовенство пускает в ход хитрый политический прием, становясь во главе недовольных; его оппозиция носит демократическую видимость и принимает мятежные формы. Монархия отступает; уже нет больше речи об отмене свободы от налогов; правительство даже фактически берет назад свое требование, чтобы духовенство опубликовало список своих имуществ. Оно соглашается на то, чтобы оглашение этого списка было сделано не в его интересах и не его чиновниками, а самим духовенством для своих собственных надобностей; подобное оглашение превращается, таким образом, в фиктивную меру, не имеющую никакого действительного значения.
Все остается по-старому; попытка ограничить его привилегии кончается для духовенства приобретением новой привилегии: права исключительного распоряжения так-называемой парижской "charite" (заведывание всеми учреждениями для призрения бедных, больницами, исправительными заведениями и т. д.). Это не было случайностью и не ошибкой, что великая борьба буржуазной интеллигенции, с Вольтером во главе, была направлена главным образом против церкви и что слово ecrasez I'infame" стало лозунгом ее пропаганды. Церковь была защитницей всех злоупотреблений старого режима, передовым борцом на стороне варварства и некультурности, благодаря своему экономическому могуществу и, прежде всего, своему моральному авторитету, она служила сильнейшей поддержкой гибнущему государству. Она была окружена ореолом почитания, святости и неземного блеска: если бы ее обман открылся, если бы массы увидали, что она, как щитом, прикрывает религией лишь свою эксплоатацию, свои классовые привилегии, если бы удалось сорвать с нее этот щит, этим был бы нанесен смертельный удар всем другим угнетателям и эксплоататорам, королевству и дворянству, удар, после которого они не могли бы больше держаться. Освобождение от духовного рабства было для выдвигавшейся буржуазии предварительным условием ее политической победы.
* * *
Из королевских дворцов и палат вельможей, из загородных охотничьих замков и "petites maisons", этих расписанных и раскрашенных вертепов распутства в предместьях Парижа, из отелей крупных финансистов, соперничающих с дворянскими родами в утонченнейшей разорительной роскоши, из военных лагерей, куда изнеженные офицеры тысячами возят за собой своих парикмахеров, любовниц и поваров, отовсюду, где только появляются представители большого света, подымается такой чад испорченности и разврата, какого ни разу еще, со времени падения Римской империи, не видел мир.
Он струится из всех сторон жизни привилегированных классов: из женской одежды, которая или придает естественным формам тела искусственные очертания, или действует раздражающим образом на чувственность доведенной до крайности кокетливостью, своей кажущейся естественной, "грациозной" небрежностью. Этим чадом дышут накрашенные физиономии, которым пудра и затейливые прически у лиц обоего пола, "мушки" у женщин и полное отсутствие бород и усов у мужчин придают искусственный облик. Он поднимается из архитектуры, в которой грандиозная роскошь Людовика XIV разрешается стилем до крайности изысканного жеманного комфорта: великолепные галлереи и залы перестраиваются в лабиринт маленьких комнат и потайных лестниц, удовлетворяющих требованиям распущенных нравов.
Он истекает из мебели, мягкие причудливые закругления которой словно отражают пышные формы женских тел, располагавшихся в них в самых соблазнительных позах. Он проступает из литературы и искусства, из банальных, пропитанных холодной чувственностью, порнографических модных романов Кребильона, из вскормленных молоком и розами херувимов Буше и Фрагонара, на фоне розовых небес вьющихся в облаках пудры вокруг стройных Венер.
Величайшая нравственная испорченность, скрывающаяся под наиболее драгоценными, наиболее пышными, роскошными покровами - такова сущность привилегированных классов в царствование Людовика XV, сущность их жизни и их искусства. Существование этих людей имеет только одно содержание, преследует одну цель: наибольшее чувственное наслаждение. Оно, превращается в сплошную похотливость, т. -е. чувственность, лишенную страсти, лишенную нежности, лишенную возвышенности.
Людовике XV д'Аржансон пишет: "Двор напоминает публичный дом; покои принцесс кишат женщинами легкого поведения; только и видишь дам высшего света, бегающих взад и вперед в вызывающих одеждах, да горничных, разносящих записки с назначением свидания". Супружеская верность стала позабытым предрассудком; ревность мужчины к любовнику своей жены, ревность женщины к любовнице своего мужа считались проявлениями смешной безвкусицы. Верность, простота, правдивость суть закатившиеся звезды на горизонте человеческой жизни; сердца черствеют и иссушаются, зато ум и остроумие живут и блещут, изощряясь в тонкой едкости.
"Любовь и потребность любви исчезают из жизни, расчет и корыстолюбие царят повсеместно" (д'Аржансон).
Король, дворянство, высшее духовенство и высший финансовый мир растрачивают со своими фаворитами и фаворитками в азартных играх и празднествах, в маскарадах и пирах, в "любительских спектаклях и охотах, в безумных сооружениях и в пороках те выкачиваемые из страны миллионы, которые бесконечным потоком направляются в Париж и Версаль. Но вся скала развлечений, начиная с бессмысленнейшей оргии и кончая утонченнейшим духовным наслаждением, не в состоянии отогнать от пресыщенных чувств и иссушенных сердец страшный призрак скуки, того "ennui", той ужасной пустоты жизни, которая составляет болезнь века и является Немезидой каждого вырождающегося класса.
Наряду с моральным вырождением идет и интеллектуальное вырождение. "Нет более людей", восклицает Людовик XV, узнав о смерти Флери. Неспособность старых жуиров, управляющих страною— д'Аржансон характеризует их как больных, отживших, опустошенных душевно и физически-втягивает Францию не раз в несчастные военные предприятия, оканчивающиеся для нее очень неудачно; она теряет колонии; королевство остается без генералов, без государственных людей, без финансистов; все, кто обладает умом, здравым рассудком, талантом и прозорливостью, находятся на стороне оппозиции.
преследующей их скуки, беспрестанно переезжать из города в поместья и из поместий в город—чтобы они имели возможность окружать себя толпою слуг, предугадывающих их желания, удовлетворяющих их действительные или воображаемые потребности, прикрывать мишурой голую пустыню своих душ и заглушать поднимающееся от их жизни зловоние сладким ароматом продажного искусства-для этого целая армия человеческих существ прядет и ткет, бегает и суетится, сочиняет и рисует, танцует, играет и проституируется. Некоторые из них, избалованные лестью и ухаживанием своих господ, модные авторы, модные актрисы, модные парикмахеры и портные, и сами заражаются привычками большого света; другие, как большая часть 32. 000 парижских проституток, живут и упирают в нужде и презрении. Но все, от прославленного поэта до попираемого ногами слуги, заражены ядом похотливой жажды наслаждений, ядом, передающимся от господ слугам, всюду проникающим и все разъедающим.
Далеко от блеска, вихря наслаждений и испорченности большого света, глубоко и невидимо для глаза, словно е каком-то другом мире, словно в скрытой топке современного гигантского судна, живет, страдает и мучается народ, мещане, крестьяне и рабочие. В городах теснятся тысячи ремесленников, не принадлежащих к цехам, безоружных и беззащитных. Эксплоатация все усиливается; заработная плата, правда, увеличивается, но цены растут еще быстрее.5 Когда хлеб дорожает или наступает безработица, они умирают массами; в 1753 году, говорит д'Аржансон, в Сент-Антуанском предместьи в течение одного месяца умерло голодной смертью 800 человек6
И все же участь народных масс в городах кажется еще сносной по сравнению с участью крестьян. Париж щадят, потому что его боятся; король едва решается показываться в Париже, так велико там брожение. В неурожайные годы правительство прежде всего заботится о снабжении Парижа; что касается налогов, то мещанство по сравнению с крестьянством является еще привилегированным классом.
На крестьян, эту самую бедную, самую нуждающуюся часть населения, взваливаются все тяготы, подобно тому, как все воды стекают в наиболее низменные местности. На них лежит невыносимое бремя двойной эксплоатации: со стороны дворян-землевладельцев и со стороны королевского фиска.
действий, необходимых для поддержания его хозяйства или собственного существования, чтобы землевладелец, этот современный рыцарь-обитель, не потребовал своей дани. А то, что уцелеет от его рук, забирают королевские чиновники.
Для полноты картины к эксплоатации со стороны феодализма и капитализма надо прибавить еще эксплоатацию со стороны финансового капитала: денежные волки скупают зерновой хлеб и вывозят его, они вздувают цены и искусственно создают голод. Стоит ли им смущаться запрещением закона, когда сам король принадлежит к числу хлебных спекулянтов! Чрезмерные притеснения, длящиеся еще со времени "короля-солнце", не могут не разорять крестьянина, и нужда его все растет. Его хижина хуже сарая; постелью ему служит солома; лицо его чернеет от голода, и вся жизнь его,-это медленное голодное умирание. Поля стоят невозделанные; деревни пустеют; в некоторых местностях население за десять лет уменьшилось на треть.
"Крестьяне едят траву, — встречаем мы не раз у д'Аржансона;—уже целый год они питаются травой, люди мрут, как мухи, нужда распространяется до самых ворот Версаля". Страшным игом является барщина и в особенности принудительные работы по прокладке больших дорог. От времени до времени отчаяние заставляет голодающих подымать восстания; в середине столетия со всех сторон встают признаки мятежей; возмущения разражаются в Пиренеях, в Провансе, в Лангедоке, в Бретани, В Грюере, в окрестностях Руана и т. д. Правительство посылает войска, зачинщиков вешают. Подымающийся все снова и снова бич нищенства стараются победить, гоняя нищих из провинции в Париж, из Парижа опять в провинцию. На короткое время после этого наступает спокойствие.
Нужда и голод в низших слоях народной жизни, эпидемии, прежде всего, чума, неурожаи и невозделанные поля, крестьянские восстания и виселицы, на которых вешают крестьян,-все это составляет неизбежную оборотную сторону картины великолепия и утонченности в сферах "мушек" и напудренных париков, сверкающих золотом и расшитых драгоценными камнями и алмазами одежд, сказочного освещения бесконечных увеселительных замков, блестящих, элегантных, остроумных жуиров и сластолюбцев, живущих в этих увеселительных замках,-это погруженный в вечный мрак противоположный полюс тех высших сфер, купающихся в волнах света и блещущих роскошью, утопающих в наслаждениях и погрязающих в мутных волнах похотливости.
***
Наряду с крушением абсолютистски-феодальных классов идет быстрый прогресс буржуазии: ее экономическое развитие, усиление ее социально-политического влияния, рост ее революционного настроения и сознания своей силы.
банка (Caisse I'Escompte). Эта группа должна бороться против некоторых злоупотреблений старого режима, как произвол абсолютистской монархии и безответственность бюрократии, потому что интересы ее требуют порядка в стране, гласности и хорошего управления государственными финансами. Но, с другой стороны, она извлекает громадные выгоды из этих злоупотреблений, из отчаянного положения старого режима и из принадлежащих ему монополий. Таким образом она высказывается за реформы, но в то же время крепко держится за старое.
Высший финансовый мир концентрируется в Париже. Там возвышаются пышные гигантские дворцы генеральных откупщиков податей, денежных королей того времени. В самой беззастенчивой расточительности и дорого стоящей утонченности своего образа жизни они соперничают с крупными дворянскими родами; их сыновья разоряются, как сыновья дворян, на любовниц и лошадей, на сооружения и игру ни не имеют доступа ко двору, но фактически они все больше забирают власть над монархией: абсолютизм, господствующая власть прошлого, попадает в зависимость к власти будущего, к капиталу. В глазах народа они, по всей справедливости, являются эксплоататорами par excellence, олицетворяющими в себе самые ненавистные черты старого режима; когда разразится революция, долго сдерживаемая ненависть проявится против них с большей силой, чем против какой-либо другой группы привилегированных классов. И все же это новая сила, часть нарождающегося мира; вся сумма их общественного влияния и престижа приобретена за счет монархии; они являются предвестниками нового царства денег, несовместимого с царством милостью божией 7
Высший финансовый мир представляет ту часть буржуазии, которая, раньше всех уверовав в свои силы, порывает открыто с духовной властью прошлого и выступает в роли приверженцев и защитников новых идей. Салоны финансистов являются центром философской пропаганды; смелое отрицание всего, что до сих пор почиталось святым, их не пугает, и они скоро избирают более или менее последовательный материализм своим миросозерцанием.
Развитие торговой и особенно промышленной буржуазии в общем отстает от развития денежного капитала: свою преобладающую роль, столь характерную для нынешней Франции, денежный капитал начал играть еще до революции Переход от ремесла к мануфактуре8 между прочим замедляется чрезвычайным развитием со времен регентства художественного ремесла (т. -е. изготовления предметов роскоши). Для многих отраслей этот переход осуществляется лишь во второй половине столетия 9
на практику. В то время, как в Англии изобретаются прядильная и паровая машины и механический ткацкий станок, во Франции большие успехи замечаются в области естествознания (Реомюр, Бюффон) и химии.
Всемирно известные ученые уже не считают ниже своего достоинства применять науку к практическим нуждам; Бюффон годами производит опыты в своем имении, добиваясь улучшения доменной печи; Вокансон по поручению правительства работает над усовершенствованием орудий для шелковой индустрии, важнейшей индустрии Франции. Тщательные, сопровождаемые иллюстрациями описания целого ряда процессов и методов работ, появляющиеся в энциклопедии,—Дидро неутомимым усердием лично посещает всевозможные мастерские, чтобы ознакомиться с различными родами производства - свидетельствуют о гениальной интуиции этого разностороннего публициста, "пророческий инстинкт" которого приводит его к прославлению существеннейшего орудия в руках современной буржуазии: индустрии10. до 306 миллионов в 1749-1755 г. г. 11
В то время, как финансовая буржуазия сконцентрирована в Париже, торговая и колониальная буржуазия процветает в целом ряде городов и областей: Марсели, Бордо, Тулузе, Нанте, Лионе, Нормандии, области нижней Роны и т. д. Когда разражается революция, важнейшие гавани становятся очагами революционного пожара. Столь неблагополучный для Франции исход семилетней войны-результат апатии придворных кругов, неспособности правительства и военных вождей, дезорганизации армии, словом, всеобщего крушения старого режима—был тяжелым ударом для колониальной буржуазии.
Франция утратила свои владения в Индии, Сенегале и Канаде; Луизиана и часть Антильских островов тоже были потеряны для нее. Понятно, что оппозиционное настроение в буржуазных кругах вследствие этого усилилось, тем более, что введенный во время войны новый налог второй двадцатой доли не был отменен. Изгнание иезуитов в 1763 году-первый определенный успех организовавшейся в парламентах, полувольтериански настроенной старой буржуазии-явилось следствием банкротства Лавалетта, гросмейстера ордена, монополизировавшего в своих руках торговлю малых Антильских островов12.
"старая буржуазия" магистратуры была главной носительницей нового миросозерцания, нашедшего свое глубокое, увлекательное и блестящее выражение в сочинениях энциклопедистов по естествознанию, государственному праву и философии. Если парламенты Парижа и провинций почти во все время царствования Людовика XV и воюют с монархией, главным образом, на почве налоговых вопросов, если они и способствуют в известной мере подрыву королевской власти, но на их борьбу с самого начала отнюдь не следует смотреть, как на часть общей борьбы выдвигающихся классов против погибающих. Напротив, в начале борьба их, их попытка вернуть свою прежнюю власть является оппозицией реакционной группы против централизирующей тенденции, т. -е. против прогрессивной стороны абсолютизма. . Лишь когда при Людовике XVI упадок, разложение правительства и всех официальных установлений и воззрений достигает своего кульминационного пункта, когда революционное настроение охватывает все сколько-нибудь жизнеспособные элементы, тогда только противодействие парламентов монархии приобретает определенный революционный характер. Требование созыва генеральных штатов исходит от них13.
Носительницами новых идей, революционных стремлений были в середине столетия, главным образом, две общественные группы, концентрировавшиеся в Париже: финансовая буржуазия и буржуазная интеллигенция.
Высший финансовый мир своим экономическим могуществом, своим общественным положением, своим политическим влиянием был для интеллигенции той социальной поддержкой, в которой она нуждалась в своей борьбе с официальными установлениями при правительственном режиме, не дававшем ни свободы печати, ни свободы совести, ни каких-либо судебных гарантий против насилия над личностью, когда месть любого дворянина могла без всяких церемоний, при помощи "lettre de cachet", ввергнуть неосторожного автора в Бастилию. Денежные меценаты давали неимущим литераторам, в виде подарков или годовых субсидий, и экономическую поддержку, спасавшую их от голода; высшие правительственные чиновники, как Монтескье, землевладельцы, как Бюффон, богатые буржуа, как Вольтер, являлись исключениями в среде интеллигенции. В свою очередь интеллигенция духовным оружием боролась за ниспровержение существующего порядка и подготовляла усиление власти буржуазии.
Уже в последние годы царствования Людовика XIV поднимется оппозиция против злоупотреблений абсолютной монархии в лице некоторых патриотов-идеологов, большей частью из аристократии, как Фенелон, Буленвиллье, Вобан, С. -Симон. После и во время регентства ее продолжали д'Аржансон, аббат де Сен-Пьер-составивший, между прочим, план налоговой реформы и проект для подготовки вечного мира, опубликованный в сокращенном виде после его смерти Жан-Жаком Руссо—маркиз де-Мирабо и другие. В течение годов 1724—1731 друзья реформ сорганизовались в Club de I'Entresol, первый французский, устроенный по английскому образцу, клуб. Хотя деятельность его членов носила чисто академический характер, все же этот клуб настолько тревожил правительство, что Флери в конце концов запретил собрания его. Еще до открытия "Club de Entresol" в 1721 году, появились "Lettres persanes" Монтескье, небольшая книжонка, в которой под маской лёгкой шутки велась беспощадная критика абсолютизма и католицизма.
Но лишь в сороковых годах научная и философская оппозиция приобретает общественно-практическое значение. Начинается агитаторская концентрация новых идей в энциклопедии, "общем справочнике просвещения"14 философы, которые в Париже, соединившись "в один философский индивидуум"15, воздвигают новое миросозерцание, прекрасно отдают себе отчет в главной ценности этого учения, как наступательного оружия. Их—как и всюду и всегда членов возвышающегося класса-занимает не "чистая наука"; берут ли они исходным пунктом природу, механику, государственное право или философию, для них главный вопрос всегда в уничтожении классовых привилегий дворянства и духовенства, в освобождении собственности из феодальных уз, в равенстве граждан перед законом, в свободе совести, в отмене устаревшего варварского государственного права, в установлении конституционного правления-словом, в практике, в преобразовании человеческого общества, в переустройстве его согласно общим потребностям буржуазии. "Цель человека есть действие", писал Вольтер, человек, лучше всего давший выражение стремлениям буржуазии, гораздо лучше" нежели Ламетри, выставивший в своей теории морали положение: "Цель человека есть наслаждение". Наслаждаться прежде всего желает в это время только верхний слой буржуазии, имеющий уже свою долю в привилегированном положении властей "старого режима", но уже и зараженный его гниением; действовать прежде всего желает весь жаждущий свободы движения класс.
Вольтер первый усиленно обращает внимание революционной интеллигенции на науку и литературу страны, в которой буржуазия уже достигла власти, хотя бы и путем компромисса с королем и дворянством: на Англию. Передовые авторы все более и более заимствуют из английской практики свои воззрения относительно наилучшей организации государства, не как абстрактного идеала, а как осуществимой возможности. Из английской науки они, по примеру Вольтера, черпают, главным образом, свои философские воззрения. Они учатся у Локка, этого великого эмпирика, яснее и полнее всего выразившего философские идеи эпохи просвещения и в своей теории познания строго-ограничивающего человеческое знание внешним и внутренним опытом. У "деистов" они заимствуют понятие о "разумной религии", не нуждающейся в откровении. Они заимствуют, опять-таки идя по следам Вольтера, из английской естественной философии (Ньютон) принцип механической причинности, понятие о согласованности дедукции и опыта как кульминационной точки человеческого познания. Таким образом откровение и вера низводятся с пьедестала опытом и разумом; на место чуда выступает чувственный опыт16.
Но в то время, как в Англии философы и естествоиспытатели с бесстрастной объективностью занимаются исследованием земли и отражения ее, неба—после полувека беспрестанных перемен в образе правления английская буржуазия со времени вступления на престол Вильгельма III, начинает уже занимать в правительстве подобающее ее социальному и политическому развитию место-французская литература того времени является ареной страстной борьбы. Весь ее характер агитаторский. По мере обострения классовых противоречий и усиления роста самосознания буржуазии, ее боевой характер все более определяется, и принципы ее становятся все радикальнее. И в то время, как в Англии философия опыта уживается и может уживаться рядом с религиозными традициями, потому что церковь применилась к новому порядку вещей, для французской философии в центре борьбы стоит натиск на церковь, на ее учение и ее практику. Как мы видели, могучая крепость церкви, с ее тройным валом экономического, социального и идеологического могущества, и является ключом к защитной позиции отживающего режима.
Человек, соединяющий в себе, благодаря своей счастливой, гармонической и на редкость многосторонней натуре, благодаря также обстоятельствам своей жизни, все важнейшие течения буржуазного просвещения,-это Вольтер. Никто не олицетворяет в такой степени, как он, стремлений задающей тон части буржуазии, буржуазии финансовой; ни в ком не олицетворяется, как в нем, сознание ее общественного бытия.
антирелигиозное миросозерцание; Вольтер является неоспоримо признанным, как друзьями, так и врагами, вождем в борьбе против насилия, тирании и суеверия. Эту борьбу против сил старого порядка он ведет бурно, но вместе с тем осторожно; он нападает, устремляется вперед, но ловко отступает, как только ему грозит попасть в тупик—редко появляется статья под его собственным именем, он всегда готов отречься от своих духовных чад—таким образом он подвигается вперед. Он смел и задорен и в то же время гибок; систематически щадя королевство, он всю силу своих ударов концентрирует на церкви. С никогда не изменяющим ему инстинктом он умеет удержаться на средней линии идей, поднимающихся против старого мира и его идеологии; он предостерегает, он протестует против всех материалистических и атеистических эксцессов мысли, совершаемых его учениками и соратниками; покуда это возможно, он с глазу на глаз старается их убедить, но, когда нужно, он публично отрекается от них, чтобы не быть скомпрометированным. Он, само собою разумеется, и человек успеха, центральная фигура, использующая работу и борьбу всей боевой армии мыслителей и писателей, кумир своих современников.
В своих воззрениях и в своей личной жизни он олицетворяет ту часть буржуазии, которая, являясь во многом непримиримой противницей старого порядка, в то же время сходится с носителями его в известном легком, аристократическом, во всяком случае антидемократическо17 отношении к жизни, заражаясь их легкомыслием и их жаждой наслаждений. Он идеалист; он относится серьезно к борьбе против насилия и за освобождение личности; он стремится к счастью человечества; он пылает сочувствием к жертвам произвола монархии и фанатизма ксендзов; он борется радостно, мужественно, убежденно;—но он всегда борется с иронической улыбкой на губах; самые зловредные язвы старого порядка он находит скорее достойными смеха, чем ненависти; ему незнакомо то глубокое волнение, которое подымает со дна души ее сокровеннейшие силы. Это натура ясная, но мелкая, живая, но не пламенная. В нем нет абсолютно ничего, напоминающего апостола—такового буржуазия и не могла дать;—он прекрасно умеет оберегать свои собственные интересы рядом с интересами своего класса; двадцатичетырех лет от роду он одинаково поглощен как эпопеей, которую собирается писать, так и финансовыми предприятиями, которые он хочет основать. "Grand brasseur d'affaires et grand remueur d'idees"18, как удачно характеризует его Жорес, он являет в себе как бескорыстную энергию, мужество, энтузиазм, свойственные возвышающимся классам, так и эгоизм и полное цинизма презрение к людям, всегда характеризующие эксплоатирующие классы.
Подобная же двойственность, как у Вольтера, замечается в миросозерцании и в нравственной философии важнейших материалистов того времени. Все они исполнены энергии, жажды деятельности, гордой веры в возможность перевоспитать человечество путем пропаганды своих идей,-но наиболее последовательный среди них теоретик материализма смотрит на человека, как на машину, на мысль, как на механическое действие материи. Все они практические идеалисты, борцы против неправды, произвола, варварства и жестокости отживающего режима,— но по мнению Ламетри, чувственное наслаждение есть высшая цель всякой активности, высшее блаженство, а Гельвециус называет эгоизм нормой всякого действия19.
"проповедуют воду, а пьют вино", у которых на устах слова о самоотречении и любви к ближнему, в то время, как дела их продиктованы своекорыстием и жаждой наслаждений. "Лучше турок, чем поп", говорили гёзы; "лучше развратник, чем ханжа", говорили философы материалисты. Отчасти же голое возвеличение своекорыстия и эгоизма, которым проникнуты произведения буржуазных мыслителей, есть не что иное, как цинически-откровенное признание, что общественная сущность крупно-буржуазных, как и феодально-абсолютистских классов есть эксплоатация, и что они считают столь же естественным использовать массы для своих целей, как это считали прежние угнетатели, которых они собираются свергнуть. Лишь пока буржуазия пробивает себе путь, раньше чем встал перед нею призрак пролетариата, ее философия, презирая всякое лицемерие, имеет циническое мужество делать такие признания, точно так же как экономика ее (Рикардо) имеет мужество утверждать, что труд есть единственная создающая ценности сила.
* * *
Интеллектуальная борьба философов во Франции вплоть до третьей четверти восемнадцатого столетия есть важнейшее явление классовой борьбы. Ни стычки между троном и парламентами, ни голодные восстания ввергнутых в отчаяние крестьян, ни вспыхивающие от времени до времени в Париже народные бунты - мятеж 1750 года, вызванный похищением детей сильными мира для садистских целей, есть, повидимому, прелюдия к мятежу 6-го октября 1789 года20,—не могут сравниться с ним по своему историческому значению. Всеобщее, направленное против абсолютистской монархии, революционное движение на политической почве начинается лишь в 1770 году. Но борьбу эту ведут в первую очередь не философы, а так называемые "патриоты", передовые борцы не крупной буржуазии, а народных масс: мещан, рабочих и крестьян21
В середине столетия политическое сознание масс едва пробуждалось; их классовые потребности и классовые стремления, в некоторых пунктах—как в борьбе против феодализма и абсолютизма— сходившиеся с потребностями и стремлениями буржуазии, но в других отношениях резко расходившиеся с ними, еще не нашли своего выражения. Они одни могли противопоставить себя старому порядку без всяких оговорок, потому что они одни еще не были заражены его тлением и не были заинтересованы в поддержании как феодальной, так и буржуазной эксплоатации. Поэтому-то в той могучей социальной катастрофе, которая назревала в этот период времени, они могли вести борьбу против всякой деморализации, против всякой эксплоатации и всякого притеснения с таким изумительным героизмом,—с трагическим героизмом, ибо в этой борьбе они должны были быть побиты. Ведь они не могли отказаться от сущности товарного производства, от права собственности на средства производства, составлявшего суть их интересов, их потребностей, их жизненной сферы, плоть от их плоти и кость от их кости.
—все это скоро прозвучит в голосе, который сначала, как громом, поразит мир ужасом, но затем наполнит его восхищением, и этим голосом, будет голос Руссо.
Примечания
1. Обо всем этом периоде см.: Martin, Histoire de France, 4. XV, кн. ХСII и Michelet, Histoire de France, 4. XV, гл. VII—XVIII. Этот блестящий гражданский историк дает увлекательное изображение бурных годов 1719-1721. Что он идеологически путает вопрос, конечно, обнаруживается не раз, между прочим, в следующем замечании. "Ошибочно думают, что капитал стоит вне религии. Капитал принадлежит протестантству. Все, что имеет отношение к торговле, что фабрикует, зарабатывает, обогащается, все это стоит на стороне ереси". Во взгляде Мишле, что идеи суть двигатели истории, лежит объяснение того, что экономически-социальные обоснования протестантизма и значение его и как идеологии выдвигающейся буржуазии, оставались для него скрытыми.
2. Jaures, Histoire socialiste, стр. 22 Хотя Жорес и заимствовал цифры из бюджета последних годов, предшествовавших революции, и в середине столетия они, должно быть, были немногим ниже.
3. Во всяком случае поскольку речь идет о высших его должностях, все сказанное здесь относится к высшему духовенству, а не к низшему.
5. Levasseur, Histoire des Classes Ouvrières et d l'industrie en France.
6. Mémoires et journal du marquis d'Argenson, ч. VIII.
7. Жорес, Histoire Socialiste, стр. 39—40.
8 Мануфактура есть форма производства, при которой рабочие, состоящие на службе капиталистов, концентрируются в одном здании или одной мастерской, при чем процесс работы разлагается на множество отдельных приемов, из которых каждый выполняется определенной группой рабочих. В мануфактурном производстве работа все более механизируется, техническая ловкость рабочего, повторяющего все те же Приемы, конечно, все более совершенствуется. .
10 Martin, Histoire de France, T. XVI.
11 Levasseur, стр546. Затем наступила семилетняя война, нанесшая французской торговле чувствительный удар.
12 Levasseur, стр. 549.
13 E. Rocquin, L'Esprit révolutionnaire avant la révolution.
15 Windelband, Geschichte der neuen Philosophie, стр. 359.
16 Об английской и французской философии эпохи просвещения см. V и VI главы истории новейшей философии Виндельбанда.
17 Несколько резких примеров его антидемократического образа мыслей и его презрения к низшим классам мы находим у St. Beuve, Causeries du Lundi, 4. XIV, стр. 26.
"общую тайну".
20 Во время этого мятежа впервые раздался крик: "A Versailles; brulons Versailles!" (К Версалю, сожжем Версаль!). Ненависть к сластолюбцу и хлебному спекулянту Людовику XV была гораздо сильнее, чем сорок лет спустя ненависть к Людовику XVI.
21. F. Roquin, de l'Esprit révolutionnaire, стр. 298.