Д. Гурамишвили. "Веселая весна (Пастух Кацвия)"
"Веселая весна" написана грузинским поэтом где-то в 1770-х годах, когда автору было в районе 70 и он уже собирал пожитки на свои похороны. Написана в жанре идиллической пасторали. Сюжет до безобразия прост: пастух полюбил поселянку и, горя нетерпением, предлагает ей, говоря сегодняшним языком, заняться сексом, на что она отвечает отказом, мотивируя свой отказ тем, что сначала нужно пожениться. В конце концов она настаивает на своем. История скомпонована из ряда комических и драматических, но не очень, как и положено идиллии, эпизодов, расцвеченных многочисленными вставными рассказами, в том числе и переложенными на стихи библейскими сюжетами, и картинами природы, давно ставшими самостоятельными миниатюрами грузинской пейзажной лирики.
Значение биографии для пасторального поэта
Всякое художественное произведение - никчемное или классика, без разбору - возникает на скрещении двух параллельных (литературных, а не геометрических): одна представляет творческую или личную биографию поэта, и таким образом, литпроизведение является ее этапом, а другая - историко-литературный процесс, и с этой стороны то же произведение является фактом этого процесса.
Писатель, обращаясь к искусству слова, вынужден использовать для выражения своего опыта имеющиеся в наличии художественные средства, которые он приспосабливает к выражению своего опыта, таким образом созидая новое, обогащая, модифицируя имеющееся или, чаще всего топчась на месте и профанируя доставшееся от предшественников.
Основные моменты биографии Гурамишвили хорошо известны, в т. ч. и из его биографической поэмы "Беды Грузии". В ранней юности он пережил разорение Грузии, потерю близких, чеченский (лезгинский, как о том напомнил на юбилее грузинского поэта его лезгинский собрат Р. Гамзатов) плен, тяжелую жизнь на чужбине, службу в армии от рядового до капитана, ранения, германский плен, становление с нуля хозяйства (он строил на Украине в своем поместье мельницу, чертежи которой вместе с поэмами и стихами передал на родину, очевидно, ценя свой инженерный талант не менее поэтического). Все это кажется не тем опытом, который годен для идиллии.
Но только кажется. Русская литература, взращенная под лучами солнца критического реализма, с самого начала с насмешкой относилась к пасторали, ко всем этим милым пастушкам и пастушкам, которые резвятся на веселых лужайках, пасут милых овечек и так не похожи на потных, пропахших козлом, грубых реальных пастухов. Между тем классические пасторальные авторы были людьми не наивными - это раз. Но главное, их биографии, как правило, приходились на очень тяжелые времена. Феокрит, основатель жанра, перебирался от одного тирана к другому на фоне не прекращающихся войн, мятежей, дворцовых переворотов. Вергилий жил в эпоху кровавейших гражданских войн в Риме, уничтожавшей не только массу народу, но и целые роды, в т. ч. древние и аристократические. Саннадзаро пережил ужасные итальянские войны, когда в 1527 г при осаде Риме погибло или умерло от голода больше половины его населения. Какие мытарства претерпели Гарсиласо де ла Вега или Сервантес (надеюсь, у тех кто читал "Дон Кихота" не возникнет сомнений в пристрастии автора этого романа к пасторали) хорошо известно из их биографий.
Гурамишвили, похоже, затесался в ту же плеяду. По-видимому, пастушки и пастушки особенно близки человеческому сердцу, когда гибель и страдания находятся в перманентом состоянии обыденного явления.
Гурамишвили в грузинской поэзии
чем шутки. До Гурамишвили в Грузии было два великих поэта: Ш. Руставели и царь Теймураз. А все последующие подражали не одному, так другому. Не избежал общего влияния и Гурамишвили. По собственному свидетельству он также подражал великому предку, "как юнец, который лихо мчит на палочке верхом", но довольно быстро понял, что на этом пути ему ничего не светит ("стих жемчужный Руставели не сравнить с моей трухою"). Он, по его словам, мог в поэзии только баламутить воду, "как рыбак нерасторопный".
Точно так же воспевание соловья и розы, введенное в грузинскую поэзию из персидской Теймуразом, похоже, не отвечало наклонностям поэта, и он уже в ранних стихах переосмысливает традиционный сюжет, однако, по мнению грузинских исследователей, лишь плоско насмешничая над предшественником, но не преодолевая его. Возможно, останься поэт в Грузии, он так бы, как и его коллеги, "отдавал предпочтение сказочным событиям и 'заморским' сюжетам, вводя в свои произведения потусторонние силы" или оставался в плену "некоего искусственного труднодоступного языка гимнов о розе и соловье, акростихов и каламбуров" (Э. Маградзе).
В России ему открылись совершенно новые поэтические горизонты, и тот жанр пасторали, который для европейцев, к тому времени уже был молью изъеден, стал для Гурамишвили той формой, которую он сумел наполнить новым содержанием. Характерно, что поэт в своей поэме сумел проскользнуть между двух крайностей. В его поэме действуют не изнеженные манерные аристократы, одетые под пастушком. "Вся обстановка, бытовые детали реалистичны, естественны, знакомы грузинскому читателю". Но и, как положено пасторали, это не реальная картина грузинской жизни, слишком жестокой и зубодробильной, а идиллия, стилизованная картина жизни. Но это та идиллия, которая рождается идеалом, и поэтому она не надуманна, а правдива, и в этом смысле реалистична.
Удивительно, но одолжившись жанром на стороне, Гурамишвили через голову своих великих предшественников обратился напрямую к еще более старому пласту грузинской поэзии: к народным песням и мифам (впрочем, в его стихах находят отголоски русских и украинских песен) и в этом плане указал дорогу своим наследникам, прежде всего Важа Пшавеле
(Дед мой славный и предтеча!
И, склоняясь, издалеча
Лобызаю тень твою...
Впрочем, может быть, забота
Неискусному певцу!).
Очевидно, чтобы дойти до ценности того, что лежит под рукой, много нужно постранствовать по заграницам.