Свою разрушительную критику в литературе феодальных порядков просветители XVIII века вели темпераментно и страстно, значительно расширив масштабы этой критики в сравнении с писателями Возрождения. Девиз Вольтера «Раздавите гадину!», направленный против католической церкви, выразительно передает наступательную силу и воинствующий характер просветительской критики.
Важное место в литературе Просвещения занимает сатира.
Характерно, что поэтика классицизма XVII в. строго определяла сатиру как один из лирических жанров. Будучи сам незаурядным сатириком, Буало придавал сатире большое значение. Он ссылался при этом на авторитеты Луцилия, Горация, Ювенала. Но он не мыслил себе сатиры в иных формах:
Гораций умерял веселым смехом гнев.
Пред ним глупец и фат дрожали, онемев:
Назвав по именам, он их навек ославил,
Стихосложения не нарушая правил.
(Пер. Э. Л. Линецкой)
Все канонические правила классицизма были нарушены в сатире XVIII века. Сатира вновь, как и в эпоху Возрождения, ворвалась во все жанры, пронизала все роды литературы. Но иными, чем у Рабле и Сервантеса, стали ее масштабы, острее стала ее проблематика, в ряде литератур она приобрела более активный политический смысл.
Поистине неисчерпаемо, например, жанровое многообразие сатиры в английской литературе XVIII века. Здесь и сатирические очерки, печатавшиеся в нравоучительных журналах Стиля и Аддисона, и комедии Гея, Фильдинга, Шеридана, и политические памфлеты Дефо, Свифта и Арбетнота, и меткие эпиграммы Роберта Бернса, и сатирический роман, представленный многими замечательными образцами. Среди них - «Путешествия Гулливера», книга, принадлежащая перу величайшего из сатириков Джонатана Свифта и завоевавшая признание во всем мире.
Многообразна, многотемна сатира XVIII века. Остроумны маленькие памфлеты американского просветителя Вениамина Франклина, активного участника освободительной войны американского народа против колониального владычества англичан.
Сатирические образы аристократов мы встречаем в комедиях итальянского просветителя Карло Гольдони.
Кратки, но выразительны басни немецкого писателя Лессинга, в которых он бичевал немецкое феодальное убожество. В традиции Свифта написан философско-сатирический роман датского писателя Лудвига Гольберга «Подземное путешествие Нильса Клима». С неподражаемым мастерством пользовались просветители оружием смеха.
В предисловии к одному из своих романов Фильдинг рассматривал роман как эпос нового времени, при этом он особо выделял комический роман, т. е. тот жанр, который был для него ведущим, и определял его как «комическую эпическую поэму в прозе». Великим острословом, великолепно владевшим оружием смеха, был Вольтер. Недаром так боялись враги его ядовитой насмешки, его меткого и беспощадно обличительного слова! «Смех Вольтера бил и жег, как молния» - писал А. И. Герцен.
Особо следует выделить специфическую форму комического, получившую развитие именно в XVIII веке. Речь идет об использовании комического в той борьбе, которая протекала в области философской мысли. Философы-просветители мастерски владели иронией, они умели остроумно обыграть слабые места в аргументации своих противников, умели подбирать живые примеры для обоснования своих взглядов, и в этих примерах не последнее место занимало и смешное.
Философские повести Вольтера и Дидро являются замечательными образцами такой остроумной полемики в сфере мысли. Если Вольтер самый серьезный философский спор нередко преподносил в занимательной форме забавного авантюрного повествования («Кандид»), то Дидро, например, в «Племяннике Рамо» не прибегает к сложному и запутанному сюжету. Красота этого произведения — это прежде всего красота мысли. Мы с удивлением и восхищением следим не за событиями (их, собственно, нет), а за полетом мысли, присутствуем при тонком и умном разговоре, который позволяет проникнуть в сложный процесс формирования, развития и столкновения идей. При этом перед нами — живые люди, носители этой идеи, люди со своими страстями и реальными интересами, и над ними как бы возвышается сам остроумный Дидро, беспокойный, ищущий, рассекающий, словно ножом, мысль своих современников, беспощадный аналитик, бесстрашный борец за истину и справедливость.
Сатира занимает своеобразное место и в одном из величайших творений XVIII века трагедии Гёте «Фауст». По словам Ф. Энгельса, Гёте, воставая против современного ему немецкого общества, «осыпает его горькими насмешками Мефистофеля».
Мефистофель играет сложную роль в трагедии Гёте. Скептик и человеконенавистник, стремящийся отвлечь Фауста от его высоких стремлений, он вместе с тем и помогает Фаусту своим отрицанием, своим беспощадным отношением ко всем традициям, ко всякой рутине и словесной чепухе. Стоит только вспомнить его остроумный диалог с учеником в 4 сцене первой части. Как зло обличает он схоластическую науку, основанную на мертвых догмах! Как издевательски он поучает недалекого малого, пришедшего к Фаусту за советом:
Коль скоро недочет в понятиях случится,
Их можно словом заменить.
Словами диспуты ведутся,
Словам должны вы доверять
В словах нельзя ни йоты изменять.
(Пер. Н. Холодковского)
Мефистофель называет себя «духом отрицания», ибо, по его словам, «достойно гибели все то, что возникает». Н. Г. Чернышевский мудро подметил в связи с этим: «С отрицанием, скептицизмом разум не враждебен; напротив, скептицизм служит его целям, приводя человека путем колебаний к чистым и ясным убеждениям».
Фаусту «нужна истина более глубокая, жизнь более полная, потому-то он и необходимо должен войти в союз с Мефистофелем, то есть отрицанием». Вот почему Чернышевский считал, что «Мефистофель - главный двигатель в «Фаусте». Отрицание старого предстает как движущая сила исторического развития.
В трагедии Гёте, явившейся как бы итогом идейного движения XVIII века, глубоко, диалектически выражена мысль о том, как неразрывно были связаны в это время отрицание и утверждение. Отрицалось ложное, отжившее, средневековое, весь обветшалый уклад жизни феодальной формации. Чтобы стремительно двинуться вперед и утвердить новые, более прогрессивные общественные порядки, надо было бескомпромиссно распрощаться с прошлым, нужно было отрицание.
Глубокий смысл есть в том, что именно в уста Мефистофеля Гёте вложил свою знаменитую формулу, которая потом не раз привлекала внимание великого Ленина:
Сера теория, мой друг,
Но вечно зелено древо жизни.
Так этими двумя емкими строчками «дух-отрицания» в «Фаусте» Гёте предельно четко обнажил жизнеутверждающий смысл просветительской идеологии.
Ирония, сатира обличение у просветителей, как уже сказано, неизменно связаны с утверждением положительного идеала, прекрасной мечты о царстве разума. Конечно, это «царство разума» было лишь иллюзией. Но ведь за иллюзией стояла искренняя вера в лучшее будущее. Именно поэтому реализм XVIII века несет в себе жизнеутверждающее начало. Самые тяжелые картины жизни, самые горькие примеры человеческой несправедливости неспособны поколебать оптимистические позиции писателя. Примечательный разговор происходит в романе Г. Фильдинга «История Тома Джонса, найденыша». Герой романа Том Джонс в один из трудных периодов своей жизни встречается с Горным отшельником, человеком, который, изверившись в людях, доживал свой век в одиночестве.
Пережив ряд горьких разочарований, жестоко обманутый близкими друзьями, Горный отшельник пришел к мрачному выводу, что человек, «царь нашей земли», «гнусно позорит собственную природу и своим бесстыдством, своей жестокостью, неблагодарностью и вероломством подвергает сомнению благость своего создателя».
И Фильдинг устами своего героя решительно отвергает этот поклеп на человека: «Вы строите представление о людях, — говорит он, — на основании самых худших и низких разновидностей этой породы, тогда как... характерным для рода следует считать только то, что можно найти у лучших и совершеннейших его индивиду умов».
Оптимизм не только составляет характернейшую черту мировоззрения просветителей, он определяет существенные особенности просветительского искусства, решающим образом сказывается на понимании прекрасного.
В центре внимания писателей XVIII века был человек или, как тогда говорили, «человеческая природа».
Во вступительной главе «Истории Тома Джонса, найденыша» Генри Фильдинг следующим образом разъяснял читателю содержание романа:
«Заготовленная нами провизия является не чем иным, как человеческой природой... а просвещенный читатель не может не знать чудесного разнообразия человеческой природы, хотя она и обозначена здесь одним общим названием, скорей повар переберет все на свете сорта животной и растительной пищи, чем писатель исчерпает столь обширную тему» (кн. I, гл. 1).
В утверждении человеческой личности просветители продолжали гуманистические традиции эпохи Возрождения. Подобно Петрарке, Сервантесу и Шекспиру, они видели прекрасное в человеке, неизменно подчеркивая бесконечное многообразие этого прекрасного. Гёте писал в статье о Винкельмане: «Высший продукт постоянно совершенствующейся природы — это прекрасный человек».
В произведениях разных жанров просветители воплощают веру в безграничные возможности человеческой личности, утверждая могущество его рук и ума, красоту его созидательных дерзаний.
Далее, смелый пловец! И пусть невежды смеются,
Пусть, утомившийся, руль выпустит кормчий из рук —
Далее, далее к Западу! Должен там берег, явиться:
—
вдохновенно писал Ф. Шиллер в стихотворении «Колумб». Поэтому тема труда занимает одно из центральных мест в литературе XVIII века. Просветители разрабатывали эту тему в разных аспектах.
Прежде всего они противопоставляли активность и трудолюбие человека третьего сословия паразитизму феодального дворянства. Даже буржуа, сидевший у себя в лавке или организовавший несложное производство в одной из тогдашних мануфактур, не только считал себя тружеником, но и неизменно видел свое превосходство перед каким-нибудь прожигавшим жизнь аристократом. Наоборот, аристократы кичились своим искусством жить весело и беззаботно и презирали любое «дело».
Отношение к труду, деятельность человека становилась в XVIII веке важнейшим критерием в оценке человека. В этом вопросе также находил отражение главный социальный конфликт эпохи — между феодальным миром и миром третьего сословия.
Характерно, что десяти церковным заповедям американский просветитель Вениамин Франклин противопоставил свои собственные моральные принципы, среди которых почетное место занимало трудолюбие: «Не терять времени попусту; быть всегда занятым чем-нибудь полезным; отказываться от всех ненужных действий».
Биографы Дени Дидро рассказывают, что отец великого мыслителя был ремесленником-ножовщиком и считал, что нет на свете выше призвания, чем его ремесло. И когда его сын стал литератором, он отказался от него, ибо счел его праздным бездельником, изменившим настоящему делу.
Но литератор Дидро не посрамил трудового сословия. Он создал в честь человеческого труда один из самых замечательных памятников XVIII века — так называемый «Словарь наук, искусств и ремесел». Знаменитая «Энциклопедия», над осуществлением которой он работал более двух десятилетий, явилась не только итогом научной мысли своего времени и смелой попыткой оценить все явления действительности с позиций передовой просветительской мысли, но и первым в истории мировой культуры опытом охарактеризовать трудовую деятельность человека. Со страниц «Энциклопедии» встают образы земледельцев, виноградарей, рудокопов, ткачей, рабочих разных профессий. Нехитрые станки и орудия тех лет, весь производственный инвентарь ремесла и мануфактуры - все было описано и зарисовано, представлено как главный и решающий фактор человеческого прогресса.
«Дидро с энтузиазмом и упорством создавал родословную труда, дабы поставить его выше родословной дворян и великих мира сего», — говорил Анатоль Франс в юбилейной речи памяти Дидро. — «Его цель была совершенно ясна, хотя она была и необычайна по тем временам: «Нужно, — говорит он, — чтобы свободные искусства, столь усердно воспевавшие самих себя, отныне отдавали бы свой голос для прославления искусств механических, вывели их из унижения, в котором они так долго пребывали в силу предрассудков».
Пафос утверждения в творчестве писателей XVIII века нашел наиболее яркое выражение в создании образа положительного героя, носителя положительной программы автора.
— от Робинзона Крузо в известном романе Дефо до Фауста в одноименной трагедии Гёте. Положительные герои встречались часто в искусстве Возрождения, реже (обычно на втором или третьем плане) они представлены в литературе критического реализма.
В литературе XVIII века положительный герой является, как правило, программным героем, многообразно воплощая активные силы эпохи. В активности и энергии этого героя нашло отражение смелое и решительное выступление на историческую сцену «третьего сословия». Как энергичен и настойчив герой комедии Бомарше «Безумный день, или женитьба Фигаро», как дерзко и решительно защищает он свои права! Он борется за свое личное счастье. Но парижане, заполнившие зрительный зал театра 21 апреля 1784 года, увидели в нем прежде всего деловитого и умного человека из народа, который, бросал вызов всему сословию аристократов. Какой уверенностью, какой неиссякаемой верой в свои силы звучал монолог Фигаро, обращенный к графу Альмавива: «Нет, ваше сиятельство, вы ее не получите. Вы считаете себя великим гением, потому что вы вельможа... Знатность, богатство, положение, высокие должности - вот источники подобного высокомерия. А что вы сделали, чтобы иметь столько благ? Вашим единственным трудом было родиться. На самом же деле вы - человек довольно-таки заурядный. Тогда как мне, затерянному в темной толпе,- мне только для того, чтобы прокормиться, пришлось проявить больше знаний и сообразительности, чем их было потрачено в течение ста лет на управление всеми Испаниями. И вы хотите тягаться со мной!».
Однако далеко не всегда положительный герой Просвещения так открыто выступал от имени народа против феодального дворянства. Во многих произведениях роль такого героя более сложна и противоречива. Сочетание в идеологии Просвещения интересов буржуазного класса с интересами широких кругов третьего сословия неизменно накладывало свой отпечаток на положительную программу писателя. При этом нередко побеждали черты буржуазной органиченности. Герой в этом случае не передавал пафоса Просвещения, даже если писатель изображал простого человека. Такова Памела Ричардсона. Ведь и она отстаивает свое человеческое достоинство в столкновении с молодым дворянином. Но в ее изображении автор подчеркивает не столько ее демократизм и плебейскую активность, сколько семейные добродетели, буржуазную добропорядочность, религиозное представление о своем долге.
Нельзя, однако, забывать, что сама буржуазия в XVIII веке выступала как прогрессивная сила, разрушавшая старый средневековый уклад, стремительно завоевывавшая ключевые позиции в общественной жизни. Поэтому даже тогда, когда писатель создавал образ типичного буржуа эксплуататора, каким был, например, Робинзон Крузо в знаменитом романе Дефо, этот герой привлекал читателей своей активностью, неиссякаемой энергией, упорством в достижении цели. Трудовой подвиг Робинзона, оказавшегося на необитаемом острове, до сих пор восхищает нас и служит высоким примером человеческого дерзания.
Положительная программа просветителей была иллюзорна. «Царство разума» существовало лишь в идеале и не могло быть раскрыто в конкретной практике буржуазного строительства.
Даже весьма реальный Робинзон предстает как положительный герой только в специфической обстановке «робинзонады», на необитаемом острове, т. е. будучи выключен из нормальных условий буржуазной практики и поставлен в иллюзорную обстановку «естественного состояния».
Еще более абстрагирован от конкретных условий Германии Фауст Гёте. Воплощая в своей замечательной трагедии сложный комплекс идей XVIII века, Гёте прибегает к фантастике, и путь его героя предстает как символический путь Человека, вырывающегося из оков средневековья и утверждающего всепобеждающую силу разума.
Нетрудно заметить в этом случае, что Гёте, развертывая перед нами историю исканий своего героя, меньше всего опирается на конкретные факты немецкой действительности. Логика развития сюжета в трагедии подчинена просветительской задаче утверждения человеческой личности. Уже в Прологе к «Фаусту» сформулирована мысль, которая определяет все развитие сюжета:
Пока еще умом во мраке он блуждает,
Сажая дерево, садовник уже знает
Какой цветок и плод с него получит он.
(Пер. Н. Холодковского)
имело для него смысл лишь в той мере, в какой оно позволяло с наибольшей яркостью и впечатляющей силой выразить определенную тенденцию, заставить читателя и зрителя задуматься над важнейшими вопросами, которые возникали в процессе борьбы против неразумия старого мира.
Но сочетание суровой критики и просветительских иллюзий, сатиры и положительного пафоса в литературе XVIII века еще не раскрывает в полной мере своеобразия просветительского реализма.
Для понимания художественной структуры произведений писателей той эпохи существенное значение имеет то, как оценивали просветители роль человека в обществе. С этим связан и метод изображения человеческого характера, и особенности развития сюжета в литературе XVIII века.
Крупнейшей заслугой реализма XVIII века явилось обращение к будничной жизни, изображение ее со всеми непривлекательными сторонами. Вместе с тем, как сказано выше, просветители с особой настойчивостью изображали героя — носителя высоких моральных и общественных принципов, героя — строителя нового общественного порядка. Просветители не знали, как примирить эти два представления о человеке: реальном и идеальном, как разрешить противоречие между конкретным человеком, представителем современного общества, со всеми его пороками и страданиями, и человеком вообще, «естественным человеком». Лессинг выразил эту мысль предельно резко, обнаженно:
«Знать человека как единичное существо — к чему это приводит? - Узнаешь только дураков и мерзавцев... Совсем иное дело, если изучаешь человека вообще. В человеке, взятом вообще, скрывается величие и божественное происхождение. Стоит только оценить, в какие предприятия пускается человек, как ежедневно ширятся границы его разумения, сколько мудрости в поставленных им законах, сколько труда в созданных им памятниках».
разумного человека на окружающую обстановку.
И вот просветитель допускал, что «дураки и мерзавцы» порождены реальной средой, но среду можно все-таки изменить усилиями человека, вооруженного разумом.
В художественной практике XVIII века это означало, что в обрисовке человеческого характера автор все время стоял перед этим неизбежным выбором между силой среды и силой разума, между единичным конкретным человеком и человеком вообще. Отсюда — двойная мотивировка в развитии сюжета.
Например, из первых глав романа Дефо мы узнаем о семье Робинзона, о страсти к путешествиям, рано пробудившейся у героя, наконец, о разных приключениях, которые имеют место в его жизни. Все это ясно и просто мотивировано обстоятельствами самой жизни. Но при изображении пребывания Робинзона на необитаемом острове Дефо уже не опирается на жизненные факты. Ему был известен только один факт, связанный с историей матроса Селькирка, прожившего в одиночестве на острове свыше четырех лет.
Биография Селькирка мало беспокоит Дефо. Его привлекает другое: поставить современного человека лицом к лицу с природой. Дефо рисует величественную картину трудовых усилий Робинзона, стремясь представить своего героя как «естественного человека» и тем самым доказать, что современный буржуазный порядок является как бы порождением самой природы. В этой части романа сюжет строится для подтверждения идеи, а не как отражение реальных жизненных отношений.
Но одновременно Дидро призывал писателей к изображению добродетельного человека, которого можно было бы противопоставить людям порочным и злодеям.
«Итак, я повторяю: честность, честность, — писал Дидро, — она трогает нас более задушевно, чем то, что возбуждает наше презрение и смех. Автор, ты тонок и чувствителен? Коснись этой струны и ты услышишь, как зазвучит или дрогнет она во всех душах.
«Значит человеческая природа хороша?»
Да, друг мой, и очень хороша».
Так художественное произведение становится равнодействующей двух сюжетных линий, или, как отмечает советский исследователь Н. Я. Берковский, в нем наличествуют два сюжета, причем счастливая развязка в романе или драме связана именно с победой этой второй — просветительской — линии:
«Материальные обстоятельства, историческая среда, ее полуживотные законы — все это питает реальный сюжет у просветителей, сюжет, который оказывается только сюжетом низшего ранга.
Последнее слово в сюжете принадлежит гораздо более оптимистическим силам — здесь уже не власть, не богатство, не общественное положение создают развязку коллизии, но внутренняя стоимость человека, его естественное право и закон общественной гармонии... «Человек вообще» по итогам произведения торжествовал над человеком «единичным».
Противоречивость в изображении человеческого характера становилась особенно заметна тогда, когда писатель пытался изображать события из прошлого.
Как уже отмечалось выше, для мышления XVIII века был характерен антиисторизм.
В той борьбе, которую вели просветители, они усматривали лишь борьбу между разумным и неразумным, естественным и неестественным. Они не видели борьбы классов (понятия о классах и классовой борьбе сложатся только в XIX веке), а все прошлое им представлялось лишь временем предрассудков и суеверий. Поэтому, когда просветители избирали тот или иной сюжет, связанный с прошлым, они лишь использовали его для постановки тех же философских и социальных проблем, которые они ставили на современном материале.
«Орлеанская девственница». Но он не заботится о точном воспроизведении исторических обстоятельств и не стремится показать Жанну как национальную героиню. Свою художественную задачу он видит лишь,в том, чтобы разоблачить связанную с ней церковную легенду. Перед нами не историк, а сатирик, верный своему девизу — раздавить врага. Нанося беспощадные удары по своим современным противникам из католического лагеря, он не считается с историческими фактами, не хочет понять того, что религиозное воодушевление Жанны в те далекие времена, в XV веке, помогло благородному делу национально-освободительной борьбы. Но ведь для Вольтера все прошлое представлялось неразумным и варварским. Во имя разума он ведет борьбу против церковного лицемерия и религиозного фанатизма и в горячке этих боев неизбежно искажает историческую перспективу.
Интерес к национальному прошлому впервые в XVIII веке проявляется у немецких писателей, в частности, у Гердера и молодого Гёте. Гёте создает первую в мировой литературе историческую драму — «Гец Фон Берлихинген».
В обстановке политической раздробленности немецкие просветители, мечтая о национальном единстве, гораздо больше, чем их западные единомышленники, интересовались прошлым своей страны. Но и этот интерес не был устойчивым - он связан только с кратким периодом движения «бури и натиска». В другие периоды — ни у Лессинга, ни у поэтов веймарского классицизма — национальная историческая тематика не привлекала большого внимания.
Просветители XVIII века не проявляли серьезного интереса к сокровищам национальной культуры, к устному творчеству своего народа. Исключением здесь опять-таки являются немецкие «штюрмеры» (писатели «бури и натиска»): Гердер, опубликовавший в 70-х годах XVIII в. сборник народных песен, и Гёте, опиравшийся в своей ранней лирике на фольклорную песенную традицию.
— литературным движением, которое представляло собой уже начало реакции против Просвещения.