Эпизод из истории русского байронизма («Вампир»)
Публикуемый ниже текст — весьма примечательное явление в историко-литературном отношении. Он сохранился в тетради, заключающей в себе протоколы и рукописи произведений, читанных в заседании известного в 1820-е годы петербургского салона С. Д. Пономаревой, носившего название «С. Д. П.» — «Сословие друзей просвещения» (аббревиатура совпадала с инициалами хозяйки). Общество это, как и относящиеся к нему рукописные материалы (и в числе их названная тетрадь), уже были предметом изучения, частично публиковались А. А. Веселовским и в последнее время автором этих строк1; однако текст, о котором идет речь, не привлекал к себе внимания. Между тем он интересен во многих отношениях: и для исследователя русской прозы пушкинского времени, и для историка русского литературного быта, и, быть может, более всего — для изучающего русско-французские и русско-английские литературные связи. Дело в том, что «Отрывок: (Из Лорда Байрона)», как озаглавлен публикуемый фрагмент в рукописи, является первым из известных русских переводов «Фрагмента» Байрона, представляющего собою авторский вариант знаменитого «Вампира», получившего известность в пересказе-переделке Дж. Полидори. Перевод подписан «Ар... н», то есть «Арфин» — псевдоним, под которым выступал в дружеском обществе О. М. Сомов, в дальнейшем известный прозаик пушкинского окружения, ближайший помощник А. А. Дельвига по изданию «Северных цветов» и «Литературной газеты», а в начале 1820-х— активный участник литературного кружка А. Е. Измайлова, руководимого им Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, «домашнего» филиала Общества — пономаревского кружка — и измайловкого журнала «Благонамеренный». В это время он ведет полемику с «союзом поэтов» — Дельвигом, Баратынским, Кюхельбекером, Плетневым — и резко критически настроен к романтическим тенденциям «новой школы поэтов» — прежде всего Жуковского и его учеников. В то же время собственную его позицию нельзя определить как антиромантическую в точном смысле: он обнаруживает явное тяготение к поэзии Байрона, а через два года выступит как автор одной из самых заметных теоретических работ 1820-х годов — обширной статьи «О романтической поэзии» (1823), написанной под явным воздействием г-жи де Сталь и проникнутой идеями гражданского романтизма.
То, что Сомов в 1821 г. становится переводчиком интересующего нас сейчас текста, таким образом, совершенно естественно и не дает оснований для постановки какой-либо особой проблемы. Проблемы возникают тогда, когда мы начинаем восстанавливать конкретную обстановку, условия и причины его появления.
* * *
История возникновения псевдобайроновской повести «Вампир» известна, и мы коснемся ее здесь лишь в той мере, в какой она понадобится нам для наших непосредственных целей. В июне 1816 г. компания путешествующих англичан, среди которых были Байрон, Шелли и личный врач и секретарь Байрона Джон Вильям Полидори (1795—1821), собралась на вилле Диодати близ Женевского озера скоротать ненастные вечера; Байрон предложил, чтобы каждый из присутствующих рассказал историю о призраках. Сам он рассказал «Вампира». Сюжет его устного рассказа был обработан доктором Полидори, и в 1819 г. «Вампир» был опубликован в Англии как повесть Байрона в апрельской книжке журнала «New Monthly Magazine*, а затем и отдельным изданием (1819). В апреле того же года парижский журнал «Galignani,s Messenger* анонсировал новое издание, уже в издательстве Галиньяни.
Байрон, находившийся в Венеции, 27 апреля 1819 г. отправил издателю письмо с корректным, но решительным возражением2. Одновременно у него возникла мысль опубликовать свою версию рассказа, хотя бы в качестве небольшого отрывка, как образец подлинного текста; этот текст, озаглавленный им «Фрагмент» [«Augustus Darvell»], имеющий дату «17 июня 1816 г.», он послал Д. Меррею 15 мая 1819 г. «Посылаю вам начало своей повести, — писал он в сопроводительном письме, —можете судить, сколь она похожа на то, что издал м-р Колберн. Если пожелаете, можете напечатать ее в "Эдинбургском журнале" (Вильсона и Блэквуда), указав почему и снабдив пояснением, какое сочтете нужным. Я не продолжил ее, как видно по дате»3. «Фрагмент» был напечатан в том же году, но не в «Эдинбургском обозрении», а в качестве приложения к изданной отдельной книжкой поэме «Мазепа» и «Оде к Венеции»4.
Тем временем Галиньяни готовит парижское издание «Вампира» Полидори с обширным предисловием автора, написанным в форме частного письма, где сообщались сведения о его совместном путешествии с Байроном и об истории повести. К этому изданию был приложен и подлинный байроновский «Фрагмент»5. Почти одновременно выходит французский перевод А. Фабера под названием «Вампир, повесть, переведенная с английского, из сочинений лорда Байрона»: здесь не было ни «Фрагмента», ни даже письма-предисловия Полидори. из которого читатель мог установить авторскую принадлежность «Вампира»6.
Перевод Фабера вызвал подробную рецензию Ш. Нодье. в которой самое произведение оценивалось очень высоко. Добавим, что Нодье рецензировал «Вампира» как перевод повести Байрона, а в дальнейшем сам варьировал эту тему. Статья Нодье была в России известна: по-видимому, к ней восходят строки «Евгения Онегина», посвященные «задумчивому Вампиру»: «Британской музы небылицы / Тревожат сон отроковицы...»7. Для «Вампира» начинается полоса неслыханного литературного успеха. Наряду с подлинными поэмами, он включается во 2-й том первого полного собрания сочинений Байрона на французском языке, которое в 1819 г. начинает издавать знаменитый парижский книгоиздатель Ладвока: переводчиком был молодой литератор, будущий активный пропагандист английской романтической литературы во Франции Амедей Пишо (Amedee Pichot, 1795—1877), в сотрудничестве с Эзебом де Саллем (Eusebe de Salle); со второго издания Сочинений Байрона они избирают себе единый псевдоним-анаграмму «А. Е. de Chastopalli»8.
1820 год был годом взлета популярности «Вампира» во Франции и одновременно годом мистификаций. В феврале выходит двухтомный роман Сиприена Берара (Cyprien Berard), старинного знакомца А. Пишо, «Лорд Рутвен, или Вампиры, роман С. Б., изданный автором Жана Сбогара и Терезы Обер», сразу же переизданный. 27 февраля «Joumal des Debats» провозгласил его автором самого Нодье, выступившего с опровержением. Отзвуки этой полемики слышались на страницах журналов еще в августе; но еще ранее Нодье, Кармуш и Жоффруа переделали этот роман в мелодраму; премьера ее состоялась 13 июня 1820 г. в Theatre de la Porte Saint-Martin и имела грандиозный успех. В газетах писали о «пьесе, импровизированной за веселым ужином тремя остроумными людьми», эффект которой был «катастрофичен»9.
Все эти литературные события развертывались буквально на глазах русского переводчика байроновского «Фрагмента» — О. М. Сомова.
* * *
Сомов был в числе нескольких молодых русских литераторов, посетивших Европу в 1819-1820 гг., вместе с двумя русскими вельможами-А Л Нарышкиным и кн. П Л. Щербатовым. С первым- в качестве секретаря - ехал В. К. Кюхельбекер; они отправились из Петербурга 8 сентября 1820 г. 10 Группа, куда входили Сомов и В. И. Туманский, выехала годом раньше; 8 (20) сентября 1819 г. Д. М. Княжевич, живший в то время в Вене, записал в своем дневнике, что приехал князь Щербатов с А. К. Свешниковым, Сомовым и Туманским и они вместе совершили прогулку по городу11. По-видимому, Сомов, подобно Кюхельбекеру, исполнял обязанности секретаря; но, в отличие от последнего, у него сохранились с его патроном почти домашние отношения, продолжавшиеся и после их возвращения в Россию; его дневниковые записи 1821 г. полны упоминаниями о князе и его семействе, в кругу которого Сомов проводил целые дни12. С начала октября 1819 г. он живет в Париже и проводит здесь несколько месяцев; его январское письмо-корреспонденция 1820 г. еще носит помету «Париж»; 5 (17) апреля он отправляет письмо уже из Дрездена13. Внутри маленькой русской колонии установились, по-видимому, довольно тесные дружеские отношения; во всяком случае, в дневниках 1821 г. Сомов с чрезвычайной теплотой пишет о Туманском: «... мой милый Василий возвращается из путешествия и уже в дороге; какие-то новости он привезет из Парижа?» (запись от 2 июня). В августе он сообщает С. Д. Пономаревой: «Мои друзья, Шидловский и Туманский, вернулись...»14
Было бы важно представить себе круг культурных впечатлений и контактов русских путешественников во Франции, тем более что трое из них — Кюхельбекер, Сомов и Туманский — находились в центре литературного движения. Ю. Н. Тынянов с возможной полнотой собрал данные о французских литературных и политических связях Кюхельбекера. Но Кюхельбекер приехал в Париж в конце марта (н. ст.) 1821 г. 15, —1820 гг. мы располагаем разрозненными и большей частью косвенными сведениями. Мы знаем, впрочем, от них самих, что в это время они усиленно посещают спектакли, концерты, выставки; подробные описания парижских театров мы находим в корреспонденциях Сомова и Туманского, помещенных в «Благонамеренном»16. Туманский посещает в качестве вольнослушателя «Коллеж де Франс», где читают Кузен, Араго, П. -Ф. Дону и др.; в Лувре он видит новую картину А. -Л. Жироде-Триозона «Пигмалион и Галатея», о которой сообщает в упомянутом письме к издателю «Благонамеренного» в ноябре 1819 г.; о необычайном успехе картины писал в декабре 1819 г. и Сомов17; на этого художника позднее обратил внимание Кюхельбекер18; ранней его работе — «Эндимион» — Туманский посвящает свое парижское стихотворение («Картина Жиродета»)19. Художественные интересы трех литераторов как бы сходятся в одной точке. О том, насколько живо откликается Туманский на наиболее значительные явления литературной и политической жизни Парижа, свидетельствует, в частности, его перевод «Священного союза народов» Беранже: эти стихи, в короткое время снискавшие особую популярность, были новинкой: они появились в конце 1818 г. в «Минерве»20, которую внимательно читали русские «либералисты». С издателями «Минервы» будет в 1821 г. встречаться и Кюхельбекер. По-видимому, тогда же Туманский приобретает томик стихов А. Шенье (Poesies d "Andre Chenier. Paris: Baudoumireres c примечаниями А. де Латуша) 21.
Корреспонденции и последующие публикации Сомова указывают на чрезвычайно широкий круг его литературных связей и впечатлении, а также просмотренных им изданий. Он переводит из «L"Hermite de Londres» Ф. Мак-Доно (Mac Donogh), «L'Hermite en provinces В. Ж. Э. де Жуй (Jouy) — из «Recueil de l'Academie des Jeux Floraux de I812» (Toulouse)22. Есть основания думать, что за деятельностью этой «Тулузской Академии словесности» (как Сомов переводил ее метафорическое средневековое название) он следил довольно внимательно: об этом говорит хотя бы его перевод «Смерть рыцарей Храма»: (Из трагедии Ренуара «Les Теmрliегs». действие 5, явл<ение> послед<нее>), напечатанный в 1821 г. -23 Трагедия Ф. Ж. М. Ренуара, поставленная впервые в 1805 г., считалась лучшей французской исторической трагедией за два последних десятилетия; ее антитиранический пафос стяжал ей репутацию резко оппозиционной24; к тому же в 1819 г. интерес к ней оживился: она была переиздана и вместе с историческими работами ее автора 13 августа представлена в Тулузскую академию, в родном Ренуару Провансе; через несколько месяцев драматург стал ее членом25.
Добавим к этим справкам и одно имя петербургского французского литератора, о котором известно, что он тесно общался с Сомовым в Париже и даже осуществлял при его помощи перевод на французский язык «Истории государства Российского», — это был Огюст Сен-Тома. (Saint-Thomas), воспитатель сына генерала Бороздина26. Связь с ним Сомов сохранял и позднее, после возвращения в Россию; в 1821 г. они обращаются к одному и тому же стихотворению польского поэта Л. Ро-альского: Сомов переводит его на русский язык («Песнь о Богдане Хмельницком, освободителе Малороссии»), С. -Тома — на французский («Chant ukrainien. Sur les exploits de Klimernitzky, liberateur de rUkraine»)27; тогда же Сомов публикует в своем переводе отрывок из романа С. -Тома «Разлука на восемь дней, или Гостиница на горе Ценис»28.
* * *
Сомов, таким образом, был достаточно ориентирован в литературной жизни Франции и мог черпать свою информацию не только из печатных источников. Волна нарастающей популярности Байрона не могла пройти мимо его внимания. Издание, предпринятое Галиньяни, уже в 1820 г. было замечено в России; 4 октября в Вольном обществе любителей российской словесности читается «Критика на книгу "Полное издание сочинений лорда Байрона, содержащее в себе и те поэмы, которые прежде не были напечатаны», переведенная из «Revue encyclopedique»; вскоре она появляется на страницах «Соревнователя»29. У нас нет данных, говорящих о том, что Сомов в период своего путешествия испытывает повышенный интерес к Байрону, как это известно о Кюхельбекере30, однако в 1821 г. он становится первым переводчиком «Тьмы», и к тому же году относится его перевод «Отрывка из поэмы "Ирнер", соч. лорда Бейрона», прочитанный им в заседании Общества любителей словесности, наук и художеств 14 июля 1821 г. и вслед за тем напечатанный в «Благонамеренном». Этот перевод — любопытный литературный факт; он показывает, с одной стороны, что Сомов следил за новыми сочинениями английского поэта, а с другой — что ему пришлось соприкоснуться с явлениями французской псендобайронианы и, вероятно, с полемиками вокруг них.
В 1821 г. в Париже вышла в двух томах книга под названием «Ирнер, соч. лорда Байрона, переведенное с английского и изданное переводчиком полного собрания сочинений лорда Байрона». Автором его был уже известный нам Э. де Салль, сотрудник А. Пишо, выступивший с ним, как сказано, под единым псевдонимом «А. К. de Chastopalli» (затем под инициалами «ММ. А. P. et Е. D. S.»). Начиная с 8-го тома третьего издания (1821) инициалы Е. D. S. исчезают; в 6-м томе было напечатано объяснение Пишо: «Несколько месяцев тому назад мы протестовали против публикации романа, который один из наших сотрудников якобы перевел из лорда Байрона. Вот причина, почему продолжение этого перевода не будет иметь на титуле инициалов г-на Н. I), который больше не участвует в нашем труде. А. П.»31. Этим романом, ставшим причиной разрыва литературного альянса, как раз и был «Ирнер».
Сомов, конечно, не мог знать деталей всей этой истории; имя «переводчика полного собрания сочинений лорда Байрона» служило гарантией подлинности «Ирнера», а примечание А. Пишо дошло до него поздно, — да и «Ирнер» в нем назван не был, что затрудняло идентификацию.
Перевод из «Ирнера» включался, однако, и русскую байрониану: автор его предстает как певец неистовой страсти, что противостояло традиции сентиментального истолкования Байрона, еще преобладавшее в начале 1820-х годов:
<...> Приветствую вас, мраки ночи! Приветствую нас, ужасы громов! Мне яркий молний Плоек не ослепляет очи, Не страшен мне перун, летящий с облаков. В сих ужасах, в сем реве отдаленном Я голос брата узнавал... О как бы я, в моем восторге исступленном, Вмешаться в брань стихий желал! Ты, дщерь Аравии! страшись, цветок прекрасный! Тебе знаком Симум ужасный: Коль он дыханием губительным дохнет, Цветок увянет и умрет32.
«байронического типа» подсказывались, таким образом, и подлинными сочинениями Байрона, и продукцией его имитаторов и подражателей. Так происходило и но Франции, где повесть Полидори включалась в общую волну европейского байронизма.
Почти нет сомнений, что во время пребывания в Париже Сомов познакомился с «Вампиром» — либо по переводу Фабера, либо по первому французскому изданию байроновских сочинений — и что ему хотя бы по слуху были известны постановки, занимавшие парижские салоны. Такое предположение тем более правдоподобно, что сюжет повести должен был иметь для него совершенно специфический интерес.
* * *
Тема «вампиризма» не была чужда Сомову-литератору. Исследователи уже обращали внимание на то, что именно она организует сюжет одной из лучших его повестей «Киевские ведьмы» (1833), где героиня повествования, Катруся, высасывает кровь из сердца любимого мужа, случайно узнавшего ее тайну. В такой интерпретации тема подсказывалась, например, «Коринфской невестой» И. -В. Гете; однако в 1830-е годы для Сомова она возникает в первую очередь как фольклорная, в ряду народных преданий и демонологических сюжетов. Истоки такого представления восходят еще к концу 1810-х33, в 1818 г. Сомов переводит (с французского) несколько глав из первого тома «Путешествия по Далмации» аббата А. Фортиса34, где один параграф (№ 8) специально посвящен суевериям морлаков, в том числе и вере в вампиров. Этот параграф не был Сомовым переведен, однако, без сомнения, был им прочитан; напомним, что книга Фортиса оказала сильное воздействие на последующее развитие темы «вампиризма» как преимущественно славянской — у Нодье, в той же «Коринфской невесте», а затем и в «Гузле» Мериме. Вместе с тем, культивируя тему как фольклорную, Сомов в поздние годы резко иронически отзывается о «вампирах» неистовой словесности: «Корсары, Пираты, Гяуры, Ренегаты и даже Вампиры» для него явления одного порядка; это «живые и мертвые страшилища», делавшие «набеги» на русскую словесность; «щелканье зубов Вампира» для Сомова иронически символизирует поэтику «ужасов». «Вампиры» — конечно, отсылка к повести Полидори и к ее вариациям, которые, впрочем, стоят здесь наряду с подлинными поэмами Байрона — «Корсаром» и «Гяуром».
В 1828 или 1829 г., когда пишется «Оборотень», откуда заимствованы эти цитаты35, уже хорошо известно, что «Вампир» — псевдобайроновская повесть. В начале десятилетия положение было иным. Ни Фабер, ни рецензировавший его Нодье, ни издатель Ладвока не сомневались в его авторстве; не сомневался в этом, по-видимому, и Сомов, не владевший английским языком и скорее всего не знавший о байроновских рекламациях.
Положение изменилось, когда Ладвока предпринял второе издание сочинений Байрона, начатое еще до окончания первого, в 1820 г.
История этого издания не вполне прояснена даже в специальных работах о Байроне во Франции и его переводчике А. Пишо; полного комплекта (как и первого издания) нам не удалось разыскать в библиотеках Москвы и Петербурга. По описанию Э. Эстева, оно заключало в себе 5 томов, вышедших на протяжении 1820—1822 гг., и не было закончено.
Между тем в 1820 г. Ладвока издает новый перевод «Вампира», отдельной брошюрой, в переводе А. Е. Chastopalli36. Очевидно, он колебался между желанием удержать в своих руках ставший почти сенсационным текст и необходимостью считаться с протестами Байрона, о которых ему уже известно. Он изъял (или согласился на изъятие) «Вампира» из готовящегося нового собрания сочинений, но столкнулся с противодействием подписчиков. Выпуская «Вампира» отдельной брошюрой, Ладвока снабжает его «Уведомлением от издателя», в котором пытается примирить интересы словесности и коммерции:
«Опубликовав эту повесть в первом издании Сочинений лорда Байрона, — пишет он, — мы, как и публика, были введены в заблуждение насчет истинного автора, который спекулировал на имени благородного лорда. В то время, как нам представлялась возможность судить об этом ультрагерманическом сочинении по эпиграфу "Aegri somnia" ("фантазии больного"), мы могли бы назвать его "medici somnia" ("фантазии врача"), ибо автором "Вампира" признал себя доктор Полидори, молодой эскулап, который жил некоторое время н Женеве вместе с лордом Байроном. "Вампир", осененный именем автора "Корсара" и "Лары", имел успех в салонах. Он вдохновил вошедший в моду роман ["Лорд Рутвен, или Вампиры". — В. В.]\ им были захвачены театры, и он почти все лето утешал парижских дам в отсутствие неподражаемого Потье. Поэтому-то со всех сторон идут жалобы на то, что "Вампир" изгнан из второго издания Сочинений лорда Байрона; мы уступаем требованиям многочисленных подписчиков, воскрешая "Вампира" и пересмотренном и исправленном виде»37.
Повесть была возвращена в собрание сочинений; по данным Эстева и Биссона, она помещена в 3-м томе, с особой пагинацией (по предположению биографа А. Пишо, это было сделано по настоянию последнего)38.
Однако в РГБ (ГБЛ) сохранился экземпляр 4-го (!) тома (1821)39 с тем же текстом «Вампира», с тем же Уведомлением от издателя. К нему добавлено краткое изложение истории повести:
«NB. Мы считаем своим долгом сообщить читателю о происхождении повести о вампире. Во время своего пребывания в Женеве лорд Байрон часто бывал в обществе, собиравшемся у г-жи Брюс. Она была русской графиней, которая объединяла у себя всех выдающихся иностранцев. Там читали стихи, рассказывали истории и т. п. Однажды вечером, когда каждый из посетителей должен был внести свой пай в виде истории о призраках, лорд Байрон рассказал н свою очередь повесть о Вампире. Присутствовавший при этом издатель настоящей понести, вернувшись домой, поспешил восстановить ее и напечатать и том виде, в каком мы ее переводим»40.
В изложении этой истории автор (или авторы) воспольчовался «Отрывком письма из Женевы» Полидори, приложенным к английскому изданию 1819 г. Галиньяни, но рассказал об обстоятельствах создания «Вампира» неполно и неточно: он опустил все сведения о вечерах на вилле Диодати, где собрался кружок Байрона и Шелли, и перенес место действия в салон «графини Брюс» (Breuss) — Е. Я. Мусиной-Пушкиной-Брюс41, где бывал Полидори, но не Байрон и где, конечно, не могло состояться литературное состязание, давшее начало «Вампиру». Согласно версии Полидори, он лишь пересказал там начатую и не оконченную Байроном новеллу, и внимание слушателей, а еще более сомнения их в том, что из этого начала может выйти история о сверхъестественном, побудило его записать и продолжить этот рассказ...
Такова была обстановка вокруг повести Полидори, взбудоражившей и читателей и издателей. Всего этого было достаточно, чтобы уберечь Сомова от соблазна перевести в качестве байроновского сочинение Полидори.
Что же касается подлинного «Фрагмента», то вспомним, что он появился впервые в приложении к «Мазепе» и «Оде к Венеции», вышедших отдельным изданием в 1819 г. Книга становится известна в России сразу же; экземпляр английского издания прислал Жуковскому Д. Н. Блудов. Он был в это время в Лондоне и собственными глазами наблюдал растущую популярность Байрона; 25 марта (6 апреля) 1820 г. он писал И. И. Дмитриеву, что англичане, в особенности принадлежащие к оппозиции, «не дозволяют никого сравнивать с лордом Байроном»42. Летом 1819 г. он покупает книгу для Жуковского; 5 августа А. И. Тургенев уже сообщает Вяземскому: «Блудов прислал Жуковскому "Мазепу", лорда Байрона, и я сегодня читал его <...>»43«Жуковский мне прислал (из Павловска) "Мазепу"»44.
В том же 1819 г. «Фрагмент» издан был еще дважды, уже во Франции: Галиньяни (как приложение к парижскому изданию «Вампира») и Ладвока (в 3-м томе первого издания сочинений Байрона). Но, в отличие от «Вампира», «Фрагмент» при своем появлении не вызвал практически никакой реакции. Не заинтересовал он и первых русских читателей «Мазепы»: А. Тургенев в своих письмах Вяземскому не обмолвился о нем ни словом. <...>
Тем не менее Сомов выбирает подлинный текст Байрона, и этот выбор становится актом литературного самоопределения переводчика.
* * *
«Отрывок», переведенный Сомовым, как бы сводил в единый фокус несколько тенденций литературного развития, как общих, так и принадлежащих индивидуальности переводчика.
Он был прямым результатом становления той фазы романтического движения, знаком которой был русский байронизм и которая знаменовала собой переход от сентиментальной концепции «чувствительного человека» к преромантической, а затем и романтической концепции характера—к байроническому герою, герою экстремальных чувств и трагической судьбы. В то же время он принадлежал еще начальной стадии такого становления, подобно тому как и самый «Фрагмент» был только первыми страницами «Вампира». Герой-преступник не мог быть героем Сомова; герой таинственный, с потенциальной способностью преступить нравственный закон, герой с суггестивно обозначенной, но не реализовавшейся окончательно в тексте сверхъестественной природой, — иными словами, герой готического романа, а не «неистовой словесности» мог быть поставлен в центр повествования русским переводчиком, просветителем, рационалистом, делающим шаг к романтической эстетике. Ему оказывалась близка и интересна «готическая» суггестивная техника повествования, с таинственными предчувствиями, неопределенными мотивировками и вместе—со стремительным развитием действия, блестяще продемонстрированная Байроном.
Важным было и то обстоятельство, что в начале 1820-х годов исходный текст облекался дополнительным ассоциативным ореолом. «Греческий колорит» повествования соответствовал росту эллипофнльских настроений в русском обществе, с крайним сочувствием следившем за началом освободительного движения треков; в ближайшие же годы Сомов, захваченный этим эллинофильством, будет переводить сочинения о Греции. Уже к 1819 г. относится один из его переводов этого рода — «Письма Савари к г-же *** о Греции». Интерес распространяется на географию, историю, этнографию, фольклор и в области «народных суеверий» — веры в вампиров — смыкается с усиленным вниманием к фольклору славян Средиземноморья. Европейские впечатления могли лишь усилить этот уже определившийся интерес, как это случилось с Кюхельбекером и Туманским.
Перевод Сомова был сделан для чтения в «Сословии друзей просвещения»— дружеском литературном обществе в доме С. Д. Пономаревой,-— где и был прочитан 16 ноября и 21 декабря 1821 г. Литограф перевода, как уже сказано, подписанный литературным псевдонимом «Ар... н» («Арфин»), Сомов передал в общество для публикации в журнале «Благонамеренный», где печаталась основная часть литературной продукции участников кружка, — и, по-видимому, тогда же его стали готовить для ближайших номеров. В автографе есть следы редакционной правки издателя журнала А. Е. Измайлова, исключительно стилистической.
Судьбу этого перевода раскрывает нам помета Измайлова па первом листе рукописи: «Не позволено печатать». Итак, уже готовый и отредактированный перевод натолкнулся на противодействие цензора А. С. Бирукова. Причины этого запрещения понять нетрудно: христианская ортодоксия в понимании Бирукова не могла санкционировать те фольклорно-ромаптические представления о смерти и посмертной жизни, которые нашли выражение в «Вампире», равно как и мотив торжествующего зла, неприемлемый для ревнителей строгого благочестия.
Такова раскрывшаяся нам впервые история первого перевода на русский язык весьма примечательного сочинении Байрона45.
О. М. Сомов. Автограф
Не позволено
печатать ПД. № 9623, л. 160-167 об.
<рукой А. Е. Измайлова>
Отрывок (Из Лорда Байрона)
17 Июня 1816-го
С некоторого времени я собирался путешествовать в такие страны, кои не часто были посещаемы европейцами. Я отправился в 17... году, с одним приятелем, которого назову Августом Дарвелль.
Он был старее меня несколькими годами, богат и происходил от старинной фамилии; возвышенный ум не допускал его слишком дорого ценить и совершенно презирать сии преимущества. Некоторые странные обстоятельства его жизни сделали его для меня предметом особенного внимания; холодные и осторожные его поступки, явные знаки беспокойства, //
Я был еще молод, и несколько времени обращался уже в свете; но связь моя с Дарвеллем была недавняя, хотя мы и воспитывались в одной коллегии и в одних университетах; он всегда гораздо более меня успевал в науках и я был еще совершенно нов*, тогда как он уже постиг все тайны общественной жизни.
Мне много говорили о его жизни, прошедшей и настоящей, и хотя в сих рассказах часто вмешивались такие происшествия, которые по-видимому противоречили друг другу, однако ж я все мог вывести заключение, что Дарвелл<ь> был человек не обыкновенной, а одно из тех странных существ, кои, сколько бы ни старались быть незамеченными, но их всегда заметят. //
л. 161. Я возобновил с ним знакомство и [ничего не упустил, что] старался всеми мерами заслужить его дружбу; но это было [дело не легкое]**. Естьли сердце его и было некогда способно для каких-либо нежных чувствований, то одни из них, казалось, угасли, а другие были заключены в нем самом. Однако ж я имел случай увериться, что он чувствовал живо; ибо хотя он и [умел] *** мог притворяться, [но] со всем тем не мог скрываться совершенно. Но он умел одной страсти давать вид другой, и так искусно это делал, что нетрудно было определить свойство той, которая владела в это время его душою. Выражение [его] лица его было столь переменчиво, что <по зачерк нутому> напрасно бы кто-нибудь старался угадать тайные его мысли.
должно ли было приписать ее такому сложению тела, которое близко к болезненному состоянию? того я никак не мог открыть. Во всем том, что рассказывали на счет Дарвелля, было чем оправдать каждое из сих предположений; но я уже сказал однажды, вес сии рассказы были столько разногласны и так разно перетолкованы, что нельзя было вывести из них никакого основательного заключения.
Где есть тайна, там вообще предполагают, что она скрывает преступника. Не знаю, до какой степени тго справедливо; и хотя я уверен, что таинство окружило моего приятеля, но не могу сказать, чтобы зло, которое оно скрывало, было в нем действительно, и мне противно было даже подозревать о том.
Старания мои с ним познакомиться были приняты довольно холодно, но я был молод и ни в чем по отчаивался; я успел //
л. 162. наконец свести с ним, хотя до некоторой степени, сей род равнодушной связи, сию незначущую доверенность относительно к вседневным приключениям, которая рождается между двумя человеками, соединяемыми часто одинакою целью, которую называют приязнию, или дружбою, смотря по понятиям того, кто употребляет какое-нибудь одно из сих выражений.
мрачное беспокойство, которое я в нем примечал, подавало мне к тому надежду: я еще более утвердился в моей мысли участием, какое он по-видимому принимал в предметах отдаленных, и равнодушием. . его ко всем тем предметам, которые его окружали. //
л. 162 об. Сначала я намекнул слегка о моем желании; после объяснился с ним откровеннее. Ответ его, хотя я почти и ожидал подобного, приятным образом удивил меня: он согласился ехать со мною. Сделав нужные распоряжения, мы начали свои путешествия*.
(* Исправлено Измайловым^. '): свое путешествие. В. В.)
Объехав разные страны южной Европы, мы отправились на Восток, который был главною целию наших странствований; и в сих-то странах случилось происшествие, о коем я хочу рассказать.
По всему видно было, что Дарвелль в нерпой своей молодости имел самое крепкое сложение; но с некоторого времени здоровье его приметно расстройналось; без всякой явной болезни, он ослабевал каждый день более и более, несмотря на то, что был во всем умерен, никогда не отказывался от самой трудной ходьбы и не жаловался на усталость. Мало по малу, //
По приезде в Смирну мы предполагали посетить развалины Эфеза и Сард; но положение Дарвелля так меня напугало, что я старался его отговорить от сего намерения; он настоял, несмотря на все мои возражения. В нем заметно было ослабление душевных сил и что-то необыкновенное в поступках; все сие ни мало не соответствовало пылкому его желанию пуститься в такое путешествие, которое я считал только развлечением или удовольствием, отяготительным для человека со слабым здоровьем. Должно было уступить его упорству; чрез несколько дней мы отправились вместе, взяв с собою небольшую турецкую повозку для поклажи и одного только янычара. //
л. 163 об. Мы проехали уже половину дороги к древнему Эфезу; позади нас остались плодоносные окрестности Смирны и мы вступили в страну дикую и необитаемую по узким, между болот лежащим путям, которые ведут в сии места, где изредка только видны хижины, построенные на обломках колонн Диани-на храма; несколько домов без кровель, обитаемых некогда христианами, коих выгнали магометане, и развалины гораздо позднейшие, но гораздо более потерпевшие, опустелых мечетей. Здесь болезнь моего спутника вдруг усилилась так, что мы принуждены были остановиться на Турецком кладбище, коего могилы, с высеченными над ними из камня чалмами, показывали только одне, что человек некогда жил в сей пустыне, Караван-сарай один, который мы нашли на дороге, остался в нескольких часах пути позади нас, не видно было никакого города, никакой деревни; мы лишались даже надежды //
л. 164. найти что-нибудь подобное в отдаленности; и сия обитель умерших была единственным убежищем для моего нещастного друга, который, по-видимому, скоро готов был сделаться последним ее обитателем.
Я смотрел во все стороны, чтобы найти по крайней мере такое место, где бы Дарвелль мог отдохнуть покойнее: это кладбище отличалось от других кладбищ мусульманских тем, что на нем едва находилось несколько дерев, рассеянных вдали одно от другого; гробы почти все были разрушены или повреждены рукою времени. Мы перенесли Дарвелля к одному надгробному камню, который лучше других сохранился и был осенен черным кипарисом: больной прислонился к нему, скло-ня болезненно голову, и попросил воды. Я боялся, что нам не легко будет найти ее, и хотел идти сам искать, в нерешимости //
где можно найти ее, с величайшею по-дробностию и точностию: в нескольких стах шагах направо, в небольшом колодязе, вырытом для водопоя верблюдов; я не мог утерпеть, чтобы не сказать Дарвеллю: «Отчего ты так хорошо знаешь этот колодязь? — Это место меня в том удостоверяет, отвечал он: ты конечно заметил, что оно было некогда обителью, и потому должно, чтобы здесь были источники; да к тому ж я здесь уже не в первой раз». //
л. 165 «— Как! ты уж здесь не в первой раз? сказал я ему: для чего ж ты мне никогда об этом не говорил? что же ты делал в таком месте, где никакой человек не захотел бы остановиться ни на минуту?»
Вопрос мой остался без ответа; Сулеймаи возвратился с водою: он оставил у источника лошадей и повозку.
Когда Дарвелль утолил свою жажду, то, казалось, он немного укрепился, и я начинал уже надеяться, что мы можем или ехать далее, или возвратиться назад. Я попытался его к тому склонить; он несколько времени наблюдал глубокое молчание и как бы сбирался с силами, чтоб говорить со мною. «Вот здесь, сказал он, конец моему путешествию. Здесь я дол//
л. 165 об. жен умереть! У меня есть к тебе просьба, даже приказание, ибо это последние слова, которые ты от меня услышишь: обещаешься ли ты их исполнить?»
— Конечно, исполню; но ты должен иметь надежду отраднее этой.
— Для меня нет больше надежды, я хочу только одного: именно, чтоб ты скрыл участь мою от всех живых существ.
— Надеюсь, что это приказание будет бесполезно, что ты останешься жив и будешь здоров.
— Нет, нет! будет то, что я тебе сказываю. Клянись мне в том, что соблюдешь свое обещание.
— Клянусь! //
— Клянись всем тем, что для тебя...
Тут он проговорил мне клятву торжественную и ужасную.
— Для чего такая клятва? отвечал я ему; в ней нет никакой нужды: я выполню и без того мое обещание; сомневаться в этом было бы...
— Клянись, прервал он: я этого требую!
Я произнес клятву; казалось, что это его облегчило. Он снял с пальца перстень, на камне которого вырезаны были арабские слова, и отдавая его мне, сказан
— В девятый день месяца, псе равно которого б ни было месяца, но помни только: в девятый день, ровно и полдень, брось этот перстень в соляные ключи, протекающие it залив Элевзинский: на другой день, в том же часу, поди к развалинам храма Церерина, и жди там один час.
— Для чего?
— Тогда увидишь!
— В девятый день месяца, говоришь ты?
— В девятый день месяца!
л. 166 об. вою. Я видел, что он приметно ослабевает; как вдруг журавль, держа во рту змею, прилетел и сел на ближайшую могилу* и, не съедая своей добычи, смотрел на нас пристально. Не понимаю, почему мне хотелось согнать эту птицу, я никак не мог в том успеть; она облетела вокруг нас и села на том же самом месте. Дарвель <так!> указал на нее пальцем и улыбнулся. Он проговорил несколько слов; не знаю, ко мне ли они относились, или к нему самому, но я услышал только одно: «Хорошо!».
— Что такое хорошо? Что ты хочешь сказать?
— Какая до того нужда! отвечал он: Здесь ты меня похоронишь нынешним вечером, на том самом месте, где сидит птица; помни другие мои приказания.
Он говорил мне потом о средствах сокрыть смерть его в неизвестности, и когда кончил, то вскричал: Видишь ли эту птицу?» — Да, вижу. — «И змею, которую она держит во //
» — Без сомнения; это нимало не удивительно, что она поймала змею: журавли питаются [сами]** этими тварями; странно только, почему он держит ее [не съедая] и не ест **.
«Еще не время!» При сих словах птица улетела. Я смотрел за нею вслед около десяти секунд. Я [чувствовал] почувствовал**, что Дарвелль с двойною тяжестью лежал на плече моем, обернулся, чтобы на него взглянуть, — и** увидел, что он уже умер.
Я ужаснулся от признаков, которые отняли у меня всякое в том сомнение. Лицо его почти совсем почернело в несколько минут. Я приписал бы столь скорую перемену яду, если б не рассудил, что Дарвеллю никак нельзя было принять его чтобы я не приметил.
День клонился к вечеру; труп быстро разрушался; [мне]** не оставалось мне** более ничего, как исполнить последнюю //
л. 167 об. волю моего друга. Сулейман своим // ятаганом, а я саблею, вырыли могилу на том месте, которое назначил Дарвелль. Земля легко уступала нашим усилиям, потому что служила уже могилою какому-то магометанину. Мы вырыли до такой глубины, сколько время нам позволило; и набросав землю на брен ные остатки необыкновенного существа, которое здесь рассталось с жизнию, вырезали несколько пластин дерну и покрыли ими могилу.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Веселоеский А. А. Сословие друзей просвещения: дружеское литературное общество С. Д. Пономаревой // Русский библиофил. 1912. № 4. С. 58—65; Вацуро В. Э. С. Д. П.: Из истории литературного быта пушкинской поры. М.: Книга 1989.
2 Byron G. The Works of Lord Byron: a new, revised and enlarged ed. <...> / Ed by R. E. Prothero. London: J. Myrray, 1900. Vol. 4: Letters and journals. P. 286—288.
3 Байрон Дж. Дневники. Письма. М., 1963. С. 165. (Лит. памятники).
5 (Polidori J.) The Vampyre: a Tale / By the right honourable Lord Byron. 2 ed. Paris: Galignani, 1819.
6 [Polidori J.] Le Vampire: Nouvelle / Trad, de l'anglais de lord Byron par A. Faber. Paris: Chaumerot jeune, 1819.
7 Nodier Ch. Melanges de litterature et de critique. Paris, 1820. Т. 1. P. 416; Измайлов H. B. Тема «вампиризма» в литературе первых десятилетий XIX в. // Сравнительное изучение литератур: Сб. ст. к 80-летию М. П. Алексеева. Л.: Наука, 1976. С. 514 и др.
8 Bisson L. A. Amedee Pichot: A Romantic Prometheus. Oxford, s. a. P. 202.
10 Тынянов Ю. Н. Французские отношения Кюхельбекера // Тынянов Ю. Н. Пушкин и его современники. М., 1968. С. 301.
11 Вацуро В. Э. «Священный союз народов» // Литературное наследие декабристов. Л., 1975. С. 269.
12 См.: Вацуро В. Э. С. Д. П. С. 103, 104, 108, 134-136, 371-387.
13 Сомов О. Извлечение из письма к кн. Н. А. Цертелеву. Париж, 6(18) янв. 1820 // Соревнователь. 1820. Ч. 10. С. 357—370; Сомов О. Письмо к Ф. Н. Глинке. Дрезден, 15 (17) апр. 1820 // Там же. Ч. 11. С. 370-376.
15 Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 307.
—344. (Письмо от 14 нояб. 1819).
17 Сомов О. Новые произведения изящных искусств, выставленные в Лувре (1819): (Письмо к А. Р. Шидловскому 16 (28) дек. 1819) // Сын отечества. 1820. № 51. С. 221-223.
18 Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 270, 308, 410.
20 La Minerve Française. 1818. Vol. 4. P. 49—51; подробнее см.: Литературное наследие декабристов. С. 270—272.
21 См.: Оксман Ю. Г Борьба с Байроном в александровскую и николаевскую эпоху // Начала. Гіг., 1922. С. 262; Quirard. Т. 2. Р. 173; ср.: Гречаная Е. П. Пушкин и А. Шенье: (Две заметки к теме) // Временник Пушкинской комиссии. Л.: Наука, 1988. Вып. 22. С. 98-108.
22 Из этого сборника взято стих. Ардана (Ardant), переведенное Сомовым в 1822 г. («Греция: Подражание Ардану») // Соревнователь. 1822. Ч. 17. С. 195 См.: Поэты 1820-1830-х гг. Т. 1. С. 220-222, 721.
23 Благонамеренный. 1821. № 14. С. 73—75.
—39.
25 Segu F. L'Academie des Jeux Floraux et le romantisme de 1818 a 1824 d'apres des documents inedits. Paris, 1935. Т. 1. P. 36, 37.
26 Первые 8 книг «Истории...» на французском языке в переводе С. -Тома и Л. Ф. Жоффре (Jauffret) вышли в Париже в 1819 г. Совместная работа Сомова с С. -Тома запечатлена в сатирическом куплете Баратынского и Дельвига «Певцы 15-го класса» («Поймав в Париже Сен-Томаса, я с ним историю скропал» — Дельвиг А. А. Соч. Л., 1986. С. 273). С. -Тома не знал по-русски, и ему переводили текст построчно сначала К. С. Сербинович, потом Сомов. О продолжении их знакомства свидетельствует письмо Сомова к С. Д. Пономаревой в августе 1821 г. «С. -Тома здесь, чтобы рассказывать мне о своих приключениях в Италии и Испании, чтобы напоминать мне о своей прекрасной родине и время от времени докучать мне градом острот и каламбуров» (Вацуро В. Э. С. Д. П. С. 154, подлинник по-фр.). В зто время С. -Тома искал в России места гувернера, секретаря или библиотекаря, и Карамзин сообщал И. И. Дмитриеву: «Можешь смело хвалить его как умного, знающего, приятного, честного француза» (Письма Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву. СПб., 1866. С. 322). Возможно, по его же рекомендации С. -Тома в начале 1822 г. был секретарем у гр. Лаваля (очень короткое время); кроме того, Карамзину удалось выхлопотать для него единовременное пособие в 10 тыс. руб. (Там же. С. 324, 325). Свой роман «Разлука на восемь дней...» С. -Тома в 1822 г. посылал Дмитриеву, который ответил комплиментарным письмом (Дмитриев И. И. Соч. СПб., 1895. Т. 2. С. 280-282). К 1825 г. относится второе письмо Дмитриева к С. -Тома с благодарностью за посланное ему сочинение «L'inondation». SPb., 1824 (Там же. С. 288, 289). В 1831 г. Сен-Жюльен, издатель газеты «Le Furet», просил разрешения передать ее С. -Тома с правом на издание и с переименованием в «Le Мігоіг»; разрешение было получено (РГИА. Ф. 777. On. 1. № 322, 1831 г.), но уже в 1832 г. С. -Тома передал его г-же Плюшар, которая снова ходатайствовала об изменении названия и программы, в чем ей было отказано (Там же. № 484, 1832 г.). Позднее С. -Тома был библиотекарем Тифлисской публичной библиотеки, в чине титулярного советника; он умер в 1857 г. (см.: Барамидзе А. А., Ватейшвили Д. Л. П. И. Иоселиани. Тбилиси, 1978. С. 50).
27 Благонамеренный. 1821. № 14. С. 76, 77; Там же: Прибавление к № 19/20. С. 23, 24.
28 Там же. № 19/20. С. 39-69.
—120; см. также: Вестник Европы. 1821. Ч. 121. № 23 (дек.). С. 213—221. О критич. отзыве в «Revue...» см.: Esteve Е. Byron et le romantisme française. 2 ed. Paris, 1929. P. 81.
30 Тынянов Ю. Н. Указ. соч. С. 324.
31 Bisson L. Op. cit. P. 214; Esteve E. Op. cit. 1 ed. Paris, 1907. P. 527, 528.
32 Сомов О. К Мирзе: (Отрывок из поэмы «Ирнер», соч. лорда Бейропа) // Благонамеренный. 1821. № 16. С. 211, 212. Перед текстом загл. ошибочно: «К Мире».
33 См., напр., об этом: Вацуро В. Э. Болгарские темы и мотивы в русской литературе 1820—1840-х гг.: (Этюды и разыскания) // Русско-болгарские фольклорные и литературные связи: В 2 т. Л., 1976. Т. 1. С. 240, 241.
35 См.: Сомов О. Куполов вечер. Киев: Дніпро, 1991. С. 205, 206.
36 [Polidori J.) Le Vampire: Nouvelle, attribute a lord Byron / Trad, de 1'anglais par A. -E. de Chastopalli [Eusebe de Salle]. Paris: Ladvocat, 1820. In—8". 45 p. Ср.: Catalogue general des livres de la Bibliotheque Nationale. Paris, 1905. T. 21. P. 1227. Это издание описано у Керара (Querard. Т. 1. P. 581 с примеч.: «Traduction donnee par son auteur sous le pseudonyme de A. E. Chastopalli: elle etait dcstincc a completer la seconde ed. des Oeuvres de Byron en 3 vol.»). В обоих библиографических изданиях псевдоним переводчика раскрывается как «Э. де Салль», что требует коррекции после разысканий Л. Биссона.
38 См. содержание вышедших книг первых изданий: Esteve Е. Op. cit. Р. 527; ср.: Bisson L. Op. cit. P. 214.
40 Byron G. Oeuvres completes de lord Byron / Trad, de 1'anglais par M. A. P****» [Pichot). Paris: Ladvocat, 1821. T. 4 (стр. ненум.); ср.: Byron G. Oeuvres de Lord Byron / Trad, de 1'anglais. Paris: Ladvocat, 1819. T. 2. P. 161.
41 См.: Алексеев М. П. Русско-английские литературные связи. М., 1981. С. 541. (Лит. наследство. Т. 91).
42 Письма разных лиц к И. И. Дмитриеву: 1816—1837. М., 1867. С. 60.
43 Остафьевский архив. СПб., 1899. Т. 1. С. 281, 282.
45 Об истории его позднейшего перевода П. Киреевским см. нашу ст.: Ненастное лето в Женеве, или История одной мистификации // АРС: Тематич. вып. «Бездна». СПб., 1992. С. 36-63.