ГЛАВА VI
Свидание с Кернером в Дрездене. - Блестящие овации в Лейпциге. - Покупка дома и смерть матери. - Возведение Шиллера в дворянство. - Стихотворение "Кассандра". - Драма "Мессинская невеста". - "Вильгельм Телль". - Приезд г-жи Сталь. - Ее высокое мнение о Шиллере. - Успех "Телля" на сцене. - Поездка в Берлин. - Наружность и характер Шиллера. - Мнения о нем Тёте и Гумбольдта. - Неоконченная драма "Дмитрий Самозванец". - Последние дни и смерть Шиллера. - Печаль Гёте и отчаяние Лотты. - Перенесение останков Шиллера через двадцать два года в семейный склеп веймарских герцогов. - Влияние Шиллера на русское общество. - Заключительные слова о высоком значении Шиллера
Окончив "Орлеанскую деву", Шиллер снова колебался в выборе между несколькими драматическими сюжетами. "Только деятельность, направленная к известной цели, - пишет он Кернеру, - делает еще жизнь выносимой". Но пока он не останавливается ни на одной из многочисленных драматических тем, которых у него всегда было достаточно в запасе, а пишет лишь балладу "Геро и Леандр" и несколько новых стихотворений. Затем, с целью повидаться с Кернером, он совершает путешествие в Дрезден, где проводит около месяца; это было его последнее свидание с другом. На возвратном пути в Веймар, проездом через Лейпциг, поэт впервые увидел восторг публики, возбужденный представлением "Орлеанской девы". Когда, после первого действия, упал занавес, вдруг заиграла музыка и воздух огласился криками: "Да здравствует Фридрих Шиллер!" По окончании представления все бросились к выходу, чтобы еще раз взглянуть на любимого поэта. Плотная толпа стояла перед театром, и, когда Шиллер вышел, все бывшие там, в почтительном молчании, с обнаженными головами пропустили его мимо себя. А в задних рядах толпы родители поднимали детей на руки, говоря им шепотом: "Вот он, вот он!" Что должен был перечувствовать в это время поэт, с каким счастьем должен был он осознать, что вера в людей не обманула его!
его была увеличена с 200 до 400 талеров. Однако переезд в новый дом совершился невесело: оказалось, что мать Шиллера умерла как раз в самый день переезда. Ее похоронили на кладбище в Клеверзульцбахе, где много лет спустя, в 1839 году, тогдашний пастор местечка, поэт Мерике, украсил могилу ее каменным крестом с надписью: "Здесь покоится мать Шиллера".
Примерно в это же время веймарский герцог, желая оказать приятное семье Шиллера, выхлопотал возведение поэта в дворянское достоинство. Веймарское общество, конечно, считало великою честью причисление к дворянству Шиллера - того самого, которому французская республика поднесла свое почетное гражданство. Как смотрел сам Шиллер на этот факт, видно из письма его к Гумбольдту: "Вы, верно, смеялись, услыхав о нашем сословном повышении. Это - идея герцога, и, так как дело сделано, то из-за Лоло и детей мне ничего другого не оставалось, как принять предложенное". И Лотта, в свою очередь, пишет: "Каждый может видеть, что Шиллер совершенно неповинен в случившемся, и эта мысль успокаивает меня. Я считала бы недостойным его искать такую почесть".
В 1802 году Шиллер опять написал несколько лирических стихотворений, из которых особенно выделяется "Кассандра". Дочь Приама является здесь представительницей всех тех, кто смотрит слишком глубоко на жизнь и теряет свою жизнерадостность. Ее предостережения встречают глумление, пророческие речи вызывают недоверие и смех, - но не это делает ее несчастной. Жизненную бодрость отнимает у нее именно ясное предвидение будущего, предвидение тяжких судеб.
Еще весной 1801 года задумал Шиллер драму "Мессинская невеста", но болезнь и обстоятельства, на которые мы уже указывали выше, мешали выполнению его намерения. Он занялся драмой вплотную в феврале 1802 года и закончил ее в течение года. Драма эта очень нравилась Гёте, но по основной своей мысли - неизбежности судьбы, фатализму - она менее симпатична нам, чем остальные произведения Шиллера.
Здесь тот же мотив, что и в "Разбойниках": враждующие братья, дон Мануил и дон Цезарь - сыновья покойного короля Мессины, - с детства ненавидят друг друга, потому что проклятье лежало на браке их матери, и брак этот не мог дать хороших плодов. Начинается драма, собственно, радостным просветом: наконец-то смертельная вражда двух юных принцев утихла, благодаря усилиям их матери, вдовствующей королевы Изабеллы; между ними состоялось примирение. Чтобы радость этого примирения была полная, королева посылает за своей дочерью Беатрисой, которую она с колыбели тайно ото всех скрывала за монастырскими стенами, так как девочке уже при рождении угрожала гибель. Король Мессинский, испуганный предсказаниями, что эта дочь погубит его сыновей и все ее потомство, велел ее убить. Изабелла спасает малютку не только из чувства материнской любви, но также и потому, что монах растолковал приснившееся уже ей сновидение и в хорошую сторону, - а именно так, что Беатриса соединит впоследствии братьев любовью к себе. Эта надежда заставляет мать сыграть старую греческую игру с оракулом, постараться обмануть его - в то же время глубоко веря ему. И вот двойной смысл предсказания совершается. Не ведая, что они творят, оба брата втайне друг от друга и ото всех видятся с сестрой и пылают к ней страстью. Она же любит Мануила и дала ему слово. После радостного примирения с братом дон Цезарь спешит к Беатрисе, чтобы сделать ей предложение, но, застав ее в объятиях брата, убивает последнего.
находит один лишь путь - самоубийство.
Не тронувшись просьбами и слезами матери, он казнит себя собственною рукою; при этом хор восклицает:
"Одно я сознаю вполне,
Что жизнь еще не высшее из благ, -
Но худшее из бедствий преступленье..."
"Мессинской невесте" слишком мало действия, но зато лирические места трогательны, нежны и временами удивительно прелестны. Несмотря на то что в пьесе много объективности, и тут все-таки проглядывает любимый мотив поэта - борьба против деспотизма. Как в "Марии Стюарт" беспощадно раскрывается деспотизм Елизаветы, как в "Орлеанской деве" Жанна восстает против гнета чужеземного завоевателя, - так и в "Мессинской невесте" изображена гибель деспотического рода, который не мог пустить корней в завоеванной стране. На веймарской сцене "Мессинская невеста" была дана впервые 19 марта 1803 года. Пьеса произвела сильное впечатление, особенно восторгались студенты, прибывшие в большом количестве из Йены. И в театре, и по выходе из него они шумно приветствовали Шиллера.
Осенью 1803 года Шиллер засел за новую драму "Вильгельм Телль". Еще в 1801 году распространился неизвестно кем пущенный слух, что Шиллер пишет "Телля". Ничего подобного не приходило ему до тех пор в голову. Но новые и новые запросы по этому поводу обратили его внимание на указанный сюжет. Еще в марте 1802 года, до окончания "Мессинской невесты", Шиллер выписал себе "Chronicon Helveticum" Чуди и, прочитав его, пришел в восторг.
Как всегда, поэт прежде всего занялся обширными историческими и географическими подготовительными работами, и пьеса, хоть медленно, но стала подвигаться вперед. В декабре явилась новая задержка. Знакомство с известной французской писательницей, г-жой Сталь, автором романа "Дельфина", отняло у Шиллера много времени. Высланная из Франции Наполеоном I, г-жа Сталь явилась в Веймар, где она оставалась до весны в ореоле политической изгнанницы. Сопровождал ее известный французский политический и литературный деятель Бенжамен Констан. Г-жа Сталь желала хорошенько изучить Германию, все еще остававшуюся для французов "terra incognita". Книга "De I'Allemagne" - результат ее наблюдений, - появившаяся в 1810 году, представляет в общем, несмотря на заключающиеся в ней в частностях ошибки, первый удачный с французской стороны опыт изобразить Германию. Г-жа Сталь очень восхищалась Шиллером.
С первого разговора с ним о французской драме он так очаровал ее умом и простотой обращении, что с тех пор она почувствовала к нему преданную дружбу. Ее характеристика Шиллера "La conscience est sa muse" ("совесть - муза его") так же правдива, как и то, что он поэт свободы. И Шиллеру г-жа Сталь, оживлявшая своим умом и красотой веймарское общество, тоже понравилась; но слишком подвижный ее темперамент, ее многоречивость, готовность спорить целыми Днями несколько утомляли его, а главное - ее продолжительное пребывание мешало ему усидчиво работать.
Несмотря, однако, на все помехи, Шиллер успел-таки закончить "Телля" 18 февраля 1804 года. Восстание свободных горных жителей против чужеземного ига - содержание пьесы. Она словно заказана поэту самим народом для поднятия его духа. Тут заговор, как в "Фиеско", освобождение, как в "Орлеанской деве". Шиллер хорошо знал, что свобода не может быть подарком, что она должна быть завоевана самим народом. Отдельные личности: Телль, Баумгартен, Мельхталь, - должны были показать, какой мужественный дух живет в них; масса - собрание в Рютли - должна была показать, что ее охватило одно общее стремление - жажда свободы. Швейцарский народ жил в идиллии, и вдруг на него обрушивается гнет деспотизма, который он победоносно сбрасывает с себя. Телль убивает Геслера, и заговорщики одобряют Телля. Поэт украсил своего традиционно прославленного национального героя всеми свойствами великого человека. Шиллер, стоявший в "Орлеанской деве" на стороне Жанны, и в "Телле" берет всем сердцем сторону притесненных.
"Мессинской невесте": "На горах свобода!" - мог бы быть взят девизом Телля. В противоположность основной идее в "Мессинской невесте" - фатализма, неизбежности судьбы, - основная идея новой драмы - великая, почти чудесная сила личной, индивидуальной воли и восстание мужественного, честного народа, поднявшегося для противодействия невыносимому гнету и притеснению. Принижающая и тяжелая мысль о непреодолимости судьбы, против которой бессильны самые благие, самые упорные людские усилия, отстранена здесь, и вся драма озарена радостной уверенностью не только в красоте, но и в силе добродетели, и в конечном ее торжестве.
Не успел Шиллер закончить свою прекрасную народную драму, как его уже занимает новый трагический сюжет.
"Решил писать "Дмитрия Самозванца". Нужно думать, что внимание поэта обратилось на русскую историю вследствие пребывания его друга Вольцогена в Петербурге, куда тот отправился в свите веймарского наследного принца для обручения последнего с русскою Великой княжной.
Впрочем, поэт не тотчас же занялся новой драмой, а сначала поехал с женой и детьми в Берлин. По дороге оттуда его всюду встречали с участием и восторгом. В Берлине он свиделся со многими старыми приятелями - Гуфеландом, Фихте, Иффландом и другими. И тут, в театре, где с высшим сценическим совершенством были поставлены его пьесы, повторилась такая же восторженная сцена, как и в Лейпциге. Когда Шиллер вошел в ложу, зрители поднялись со своих мест и встретили шумными аплодисментами глубоко тронутого поэта. По выходе же из театра его провожали громкими и радостными криками. Берлинские друзья и почитатели поэта звали его сюда, надеясь, что он останется среди них и что им удастся выхлопотать для него у короля содержание в 3000 талеров и место в Берлинской академии. Из всего этого, однако, не вышло ничего, и Шиллер предпочел жить в Веймаре, куда он вернулся в июне 1804 года и где герцог удвоил его пенсию с 400 до 800 талеров. Вскоре по возвращении из Берлина поэт предпринял с женой экскурсию в Йену, но простудился на прогулке и слег в постель. Болезнь так сильно разыгралась, что лечивший его врач не думал, чтобы он мог еще выжить. Однако крепкая натура поэта взяла верх, и он остался жив. Пока он лежал больным в Йене, у него родился четвертый ребенок - дочь. Вернувшись в Веймар, Шиллер долго не мог поправиться и только уже в октябре стал приходить немного в себя; написал несколько стихотворений. Жить и не работать было для него невозможно. Не имея сил взяться теперь за оригинальную работу, он занялся переводом трагедии Расина "Федра" и закончил этот перевод в 26 дней.
Печально подходил для него к концу 1804 год. Сильные катаральные припадки мучили его, силы заметно слабели... Шиллер никогда не отличался цветущим видом. Его симпатичное лицо с высоким лбом, кротким, нежным, задумчивым взглядом, с несколько ввалившимися щеками и висками было худо и бледно, - теперь же оно приняло землисто-серый цвет. Что касается его настроения и характера, то под конец жизни Шиллера они стали еще более мягкими и добрыми.
его чертами были скромность, простота, отсутствие всякой вычурности. Из симпатий и антипатий его дошли до нас только три: он ненавидел пауков и очень любил лиловый цвет и лилии. Уже после смерти Шиллера, 9 ноября 1830 года, Гёте писал о нем Цельтеру: "Он обладал Христовым даром облагораживать даже все низменное, до чего он прикасался. Ему свойственно было преисполненное Богом стремление всюду бросать семя правды, подобно сеятелю в Евангелии, не беспокоясь, для птиц ли оно или для плодородной нивы..." А за два года перед тем Гёте говорил Эккерману: "Шиллер всегда и всюду являлся тем, чем он был на самом деле, - великим. Таким же сидел он за чайным столом, каким явился бы в государственном совете. Ничего не стесняло его, не сужало его кругозора, не тянуло к земле высокий полет его ума. Жившие в нем великие мысли он высказывал везде и всегда свободно, ничем не стесняясь, не обращая ни на что внимания. Это был настоящий цельный человек, такими нужно быть всем".
Следующие строки Гумбольдта, обращенные к Шиллеру из Рима в 1803 году, относятся к нему в равной мере как к человеку и как к поэту: "Наивысшее стало Вашей сферой, и обыденная жизнь не только не в силах мешать Вам в этом, но Вы еще и в нее вносите оттуда такую доброту, мягкость, ясность и теплоту, которые не могут скрыть своего высокого происхождения. Для Вас нужно просить одного только у судьбы - жизни".
Но судьба была неумолима: Шиллеру оставалось жить еще только недолгие месяцы. Когда Гёте 1 января 1805 года писал другу поздравительные строки, как-то неожиданно для него подвернулись ему под перо слова: "... и с последним Новым годом". Гёте поспешил написать другое поздравление, но, дойдя до роковой фразы, с трудом удержался, чтобы снова не написать того же.
Несмотря на высокий и ясный ум, Гёте не был свободен от предрассудков. Он испугался и за себя, и за друга. В тот же день сказал он г-же Штейн, что, наверное, он или Шиллер умрет в этом году. Однако сначала Шиллер опять несколько поправился. Он не думал, что смерть его так близка, хотя и относился к ней всегда со спокойствием мудреца. Разговор на эту тему с Каролиной Вольцоген он как-то раз закончил словами: "Смерть не может быть злом, так как это - нечто общее, универсальное".
В последнем письме к Кернеру, от 24 апреля, Шиллер говорит, что надеется дожить хотя бы до 50-ти лет. Несколько оправившись, он начинает строить планы различных путешествий; так, например, ему особенно хотелось побывать в Швейцарии, на родине Телля. Говорят, будто подобные желания путешествовать знаменуют у опасно больных приближение последнего великого их путешествия на тот свет. С Шиллером это так и было. В марте месяце он почувствовал некоторое облегчение; поэт ревностно занялся оставшейся неоконченной драмой "Дмитрий Самозванец". Она имеет общее сходство с "Орлеанской девой". И тут основной мотив - победное шествие в сознании доброго права. Но внезапно возникает сомнение, и следствием его является внутренний раздор и внешняя гибель. Претендент, считающий себя настоящим потомком Романовых, узнает, что он ошибался. Тем не менее он продолжает играть взятую на себя роль, и дело кончается тем, что он падает мертвым к ногам мнимой матери, которая отрекается от него. Шиллер заканчивал второй акт, когда его похитила смерть.
Между тем незримый посол, которого ничем нельзя ни задержать, ни умолить и который по своему произволу отрывает того или другого из людей от их занятий или удовольствий, стоял уже у дверей Шиллера. 29 апреля Гёте зашел вечером повидать друга. Вскоре явилась и Каролина фон Вольцоген, чтобы вместе с Шиллером ехать в театр. Внизу, у дверей дома Шиллера, два великих поэта простились, - как потом оказалось, навсегда. По дороге в театр Шиллер говорил Каролине о странном ощущении в левом боку, столько лет болевшем, - теперь он в нем решительно ничего не чувствует. Причина этого явления оказалась печальная: левое легкое перестало болеть, потому что совершенно вышло из строя. В театре с Шиллером сделался озноб. Вернувшись домой, он слег и больше не вставал. Тщетна была помощь докторов, напрасен неутомимый уход близких, любивших его людей. 9 мая утром (1805 года) поэт впал в бессознательное состояние и к вечеру скончался тихо, без страданий, 45-ти лет и шести месяцев от роду.
Никто не имел мужества сообщить печальное известие Гёте, не выходившему из дому по причине нездоровья. Когда несколько дней перед тем он узнал о серьезном положении Шиллера, он сказал: "Судьба неумолима, и человек значит мало", - и скорей перешел к другому разговору. "Шиллер очень болен?" - спрашивал он окружающих, заметив какое-то особенное смущение и недомолвки вечером, в день смерти Шиллера. Ночью слышали, как он плакал. Утром, на другой день, он спросил Христиану Вульпиус: "Шиллер был очень болен вчера?" Та разрыдалась в ответ. "Он умер?" - твердо произнес тогда Гёте и удалился, закрыв лицо руками. Через несколько дней он писал Цельтеру: "Я думал, что сам умру; я потерял друга, и в нем - половину моей жизни".
В минуту первого отчаяния Лотта писала: "Я пережила самое ужасное - я видела, как умирал Шиллер. Мир для меня теперь ничто, нигде не найду я покоя". Через несколько месяцев она пишет тому же лицу: "Я должна призвать всю свою силу, чтобы переносить эту жизнь. Но мужеством и покорностью судьбе хочу я показать, что сумела укрепить дух свой примером Шиллера". Воспитывая детей и свято храня память мужа, прожила бедная женщина до 1826 года, любимая и уважаемая всеми. Перед смертью она ослепла и умерла в Бонне несколько дней спустя после сделанной ей здесь глазной операции.
Известие о смерти Шиллера произвело ошеломляющее впечатление, - не только в Германии, но и во всей Европе. Особенно же горевали о нем в Веймаре, где одна дама сказала так: "Все оплакивают утрату великого писателя, мы же горюем, кроме того, о потере прекрасного, доброго человека". По местным обрядам поэта похоронили ночью в общем склепе, но 22 года спустя, в декабре 1828 года, останки его были перенесены в семейный склеп веймарских герцогов. 26 марта 1832 года присоединился к ним и прах только что умершего Гёте. Эти два темных дубовых гроба стоят рядом, с надписью металлическими буквами: на одном - "Шиллер", на другом - "Гёте". В Штутгарте образовалось общество, ежегодно торжественно поминавшее день смерти Шиллера, а 8 мая 1838 года, по почину этого общества, был поставлен на городской площади памятник поэту - его бюст работы Торвальдсена.
же оно было весьма значительным. Да иначе и не могло быть. Такое благородство души и сердца, выраженное в таких прекрасных, неувядающих образах и символах, - это сокровище, которое принадлежит не одному только народу, а всем. С именем Шиллера, этого, как он сам себя называет, "современника всех эпох", и мы, русские, привыкли соединять все благородное, возвышенное, и мы тоже привыкли и ценить и любить этого великого поэта, жизнь которого была постоянной борьбой за идеал, постоянным стремлением к нему, к самым высшим нравственным и эстетическим целям. Мы привыкли ценить и любить его, - и даже более всего именно любить. Перед всеми другими великими писателями преклоняешься и благоговеешь, а Шиллера нельзя не полюбить.
Значительное влияние поэта на русское общество явствует из многочисленных фактов: все произведения Шиллера неоднократно переводились и переводятся на русский язык. Так, например, между лирическими стихотворениями имеются такие, которые переведены до восьми и десяти раз. К сожалению, нельзя сказать, чтобы большинство этих переводов могли быть названы удачными. И тут, как почти всегда, когда дело идет о величайших писателях, в большинстве случаев известное итальянское изречение "Traduttori - traditori" (переводчики - предатели) сохраняет вполне свою силу. Но отрадным исключением являются переводы таких писателей, как, например, Жуковский, Л. Мей, А. Майков, И. Козлов, Ф. Тютчев, Струговщиков, М. Достоевский и другие.
Драматические произведения Шиллера тоже все переведены на русский язык и тоже все по нескольку раз. ["Разбойники", переведенные в 1793 году Сандуновым, вновь переведены в 1828 году Кетчером и в 1857 году М. Достоевским; "Фиеско" появился в переводах Кетчера и Гербеля; "Коварство и любовь" - Смирнова; "Дон Карлос" - П. Ободовского, М. Лихонина и М. Достоевского; "Лагерь Валленштейна" - С. Шевырева и Л. Мея; "Пикколомини" - А. Шишкова и В. Лялина; "Смерть Валленштейна" - А. Шишкова и К. Павловой; "Мария Стюарт" - А. Шишкова. "Орлеанская дева" переведена Жуковским; "Мессинская невеста" - Ф. Тютчевым и Ф. Миллером; "Вильгельм Телль" - тоже Тютчевым и Миллером и, наконец, неоконченная трагедия "Дмитрий Самозванец" переведена Л. Меем. Из беллетристических вещей Шиллера переведены "Духовидец", "Ожесточенный", "Игра судьбы", "Великодушный поступок", "Прогулка под липами".]
Из исторических работ Шиллера у нас имеются переводы "Истории отпадения Нидерландов от испанского владычества" и "Истории Тридцатилетней войны". Из философских, эстетических и критических трудов немецкого поэта переведены также весьма многие, а именно: "Философские письма", "Письма о Дон Карлосе", "О современном немецком театре", "Театр как нравственное учреждение" и другие.
Значительным фактом является также сам успех переводов сочинений Шиллера, - так, "Полное собрание сочинений Шиллера в переводе русских писателей" под редакцией Н. В. Гербеля, имело, например, уже шесть изданий. Стихотворения Шиллера вошли также в программы всех русских учебных заведений. И на нашей сцене драмы Шиллера имели большой успех. При первом же появлении своем "Разбойники" и "Коварство и любовь" пользовались у нас значительным успехом. Но затем они были запрещены и только недавно вновь разрешены для сцены. Также и "Дон Карлос" давался и теперь еще дается у нас. Лучшие русские артисты выступали в шиллеровских пьесах, - так, одной из лучших ролей Мочалова была роль Карла Мора. Лучшей ролью Щепкина была роль Миллера в "Коварстве и любви", а Ермолова и теперь с большим успехом играет "Орлеанскую деву" и "Марию Стюарт".
"О Шиллере и о многом другом" (Сочинения, т. III, с. 190). Г-н Михайловский особенно высоко ценит в немецком поэте то употребление, которое он делает из своего таланта, его идейную тенденцию, то, что он никогда не "отделял своей поэтической способности от жажды познания и выработки нравственно-политического идеала". "Этот мировой гений, - говорит г-н Михайловский, - один из величайших поэтов, каких видел род людской, просто не понял бы эстетической теории уединения, обособления прекрасного от истинного и справедливого... Он вечно стремился растворить эстетическое наслаждение, подчинить его, отдать на службу нравственно-политическим целям. Это замечательно выдающаяся, характернейшая черта Шиллера - и как мыслителя, и как поэта, и как человека".
Наконец, когда в 1862 году Германия праздновала столетнюю годовщину рождения Шиллера, - и русское общество принимало живое участие в этом событии, - тогда же, при стечении громадной публики и под гром аплодисментов, было прочитано Я. П. Полонским написанное им прекрасное стихотворение, из которого мы приводим несколько строф:
Лучших дней не скоро мы дождемся:
Лишь поэты, вестники богов,
Что безумный произвол свобода свяжет,
Что любовь прощеньем свяжет грех,
Что победа мысли смертным путь укажет
К торжеству, отрадному для всех.
***
Как шпион, за всем оно следит
И свободы золотое семя
От очей завистливых таит.
Но встает вопрос - народы ждут ответа..
И для мысли, как для воздуха и света,
Невозможно выдумать застав.
***
Сколько раз твердила чернь поэту:
Ты, как ветер, не даешь плода,
Жатвы не сбираешь в осень. Да,-
Дух поэта - ветер; но когда он веет,
В небе облака с грозой плывут,
Под грозой тучней родная нива зреет,
несчастье, а иногда, что еще хуже, -унижение стольких даровитых людей; но, с другой стороны, вдвойне ободрительно размышлять о тех немногих, кто среди жизненной грязи, искушений и огорчений шел, не запятнав себя, в сиянии мужественного и добродетельного величия. "Кто пишет героические поэмы, - говорит Мильтон, - должен был бы стараться, чтобы и жизнь его была такой же героической поэмой". Шиллер принадлежит именно к такому разряду. Чтобы достойно оценить поэта Шиллера, необходимо узнать поближе великого, благородного человека Шиллера. Чарующая сила поэзии его кроется, главным образом, в благородстве его сердца и в величии его характера. В Шиллере соединялось все то, что у большинства лиц является врозь. Он был одновременно прекраснейший, добрый человек, сильный, энергичный характер, глубокий мыслитель и великий поэт.
С внешней стороны жизнь его - мы это видели, - не была особенно счастлива. Родился он в бедной, скромной семье, рано узнал нужду и горе, молодость его была богата страстями и приключениями. Искать счастья явился он в Веймар, но достиг немногого - незначительной профессуры, позже - безбедного существования. Ко всему этому скоро присоединилась неизлечимая болезнь. Но три великих дара дала ему судьба: дружбу Гёте, ненарушимую любовь хорошей женщины с простым сердцем и, что ценнее всего этого, ценнее счастия в дружбе и любви, - непоколебимое величие души. Не в том главная заслуга Шиллера, что он писал прекрасные драмы и стихи, а в том, что он вливал в них часть своего духа и действовал, или хотел действовать, на мысль читателя или зрителя облагораживающим образом, хотел воспитывать и возвышать ее над уровнем низменной трезвости и обыденности. Почитая поэзию своею священною обязанностью, он считал, что высшее назначение поэта - воспитывать людей посредством красоты для свободы. Мстителем за правду вступил он в свой век: его стихотворения - военные песни в битвах прогресса. Он борется в них против всякой неправды, зла, лжи и торгашества.
Отличительная черта поэзии Шиллера - кроющееся в ней нечто "вечно юное", вызывающее деятельность и зарождающее мужество. Произведения немногих лишь избранников хранят такие никогда не блекнущие чары. Эти редкие писатели - настоящие герои человечества, потому что они - его воспитатели. Идеалист Шиллер старался преобразовать народный дух великими гуманными идеями. Он был поэт, пророк и ясновидец в самом высоком смысле, - в смысле неутомимого развития в своем народе и во всех народах стремления к прекрасному, доброму, великому и человечно-свободному.
Шиллер умер рано, слишком рано, - но к нему, как говорит Карлейль, можно применить слова шведского короля Карла XII: "Не довольно ли он прожил, если завоевал целые царства?" Завоеванные им у власти тьмы царства не запятнаны ни кровью солдат, ни слезами сирот и вдов, а увеличивают достоинство, счастье и могущество людей. Смело можно назвать великими тех деятелей, которые прославились такими бескровными победами над мраком и мглой, которые духовными приобретениями и духовным светом обогатили человеческий род. "Vivos voco" ("Зову живых") - эти слова были лозунгом всех поэтических подвигов Шиллера. И с каждым из последующих подвигов он все громче и громче звал "живых", чтобы они сбросили с себя оковы низменного и поднимались бы выше и выше на ту ступень, на которой только человек получает значение для самого себя и для человечества. И не напрасно пронесся клик поэта, и не напрасно прозвучит он для тех, кому суждено увидеть в будущем свет солнца, суждено высоко поднять знамя истины и добра.