СКВОЗЬ БИТВЫ 1848 года ЛАШАМБОДИ. МЕНА Р. ПОТЬЕ
В канун 1848 г. у порога французской литературы громко постучался рабочий. Он больше не довольствовался жалостливым участием сострадательных романтиков. Он хотел сам рассказать о себе. То и дело в книжных лавках появлялись поэтические томики, созданные на досуге столярами, каменщиками, наборщиками; их имена - не редкость на страницах газет, альманахов; певцы и чтецы знакомят с их творчеством широкую аудиторию. Поэт-рабочий - примечательная фигура литературного Парижа тех лет; его образ возникает в книгах маститых писателей, критики ломают копья в спорах о литераторах-самоучках.
«Посвященные жрецы красоты» в приступе ворчливого снобизма заклинают оградить Парнас от посягательств «графоманствующих плебеев». Подумать только: во Франции, где всего несколько лет назад зародилось «искусство для искусства», без конца слышишь похвалы каким-то мастеровым, пишущим о лохмотьях нищеты, прокопченных машинистах, темных и скользких шахтах, детях, толкающих угольные вагонетки и очищающих пряжу, и прочих вульгарно-прозаических вещах...
Зато демократические писатели радостно приветствуют пробуждение художественного гения в самой гуще трудовой Франции. Заботливо поддерживает рабочих поэтов своими советами Беранже. Их книги напутствует Жорж Санд, на их защиту встает Эжен Сю. Спор о поэтах-рабочих очень скоро перешагнул границы Франции, вызвав многочисленные отклики, в частности в русских журналах. «Искры добра еще не погасли во Франции, - писал в 1844 г. Белинский,- они только под пеплом и ждут благоприятного ветра, который превратил бы их в яркое и чистое пламя. Народ - дитя; но это дитя растет и обещает сделаться мужем, полным силы и разума... В народе уже быстро развивается образование, и он уже имеет своих поэтов, которые указывают ему его будущее, деля его страдания и не отделяясь от него ни одеждою, ни образом жизни. Он еще слаб, но он один хранит в себе огонь национальной жизни и свежий энтузиазм убеждения».67
Путь в литературу поэтам из рабочих дался нелегко. Со знаниями, полученными в приходской школе, далеко не уйдешь, да и выпустить книгу можно, лишь заручившись содействием знаменитости или мецената. За тощей книжицей стихов, как правило, стоял добрый десяток лет мытарств; многие так и умерли, не дождавшись выхода хотя бы одного сборника. Но гораздо опаснее трудностей материальных были идеологические ловушки, подстерегавшие на каждом шагу- Иной поэт, не в силах подняться над кругозором полукрестьянина-кустаря, встав вровень с современной социально-философской мыслью, запутывался в сетях архаических воззрений средневекового ремесленничества. Он был благонамерен и законопослушен, робкие жалобы сочетались у него с мечтой о чистеньком домике с цветничком, благоговение перед проповедью кюре - с убогой боязнью «подстрекателей и крамольников». Выходец из народа, он становился жертвой умильного покровительства слезливых филантропок и провинциальных «народолюбцев», захлопывающих перед ним дверь в большую поэзию, услужливо оставляя открытым лишь черный ход мещанской литературы.
Тем же, кто не опустил в отчаянии рук еще в самом начале, кто не свернул с полпути на окольную тропку, выпала честь стать поэтическими провозвестниками идей, с которыми вступил на историческую арену ранний пролетариат. Меньше десятилетия отделяет их от поколения Э. Моро. Но за эти годы революционные поэты вместе со всей демократией сделали заметный шаг к зрелости. На смену мятущемуся бунтарю из нищей богемы пришел крепко связанный со своим классом литератор-пропагандист. Его аудитория - не толпа отверженных, объединенных лишь страданием и нищетой, но десятки и сотни парижских «блузников», стекающихся на митинг в клуб предместья, где выступают политические шансонье. На первых порах он еще заимствует лозунги своих предшественников. Но со временем его перестает удовлетворять стихийное, анархическое мировосприятие, и он настойчиво начинает искать более или менее стройную систему воззрений, на которую можно было бы опереться в битвах современности. Тяга к глубокому осмыслению эпохи, исторической миссии трудящихся - общая, хотя и в разной мере каждому из них свойственная, черта революционных поэтов - Э. Потье и П. Лашамбоди, П. Дюпона и Ш. Жилля, Л. Фесто, Г. Леруа и др. Почти все они так или иначе отдали дань учениям утопического коммунизма. И хотя в этих учениях многим народным песенникам ближе всего оказывались прекраснодушные мечты строителей воздушных замков будущего, наиболее Зрелые поэты-рабочие черпали здесь не только свои представления о мире, но и решимость коренным образом переделать этот мир в соответствии с нуждами трудящихся. А когда история вносила свои поправки в проекты утопистов, революционные поэты умели извлечь пользу из ее уроков.
Перед Февральской революцией одним из самых интересных поэтов-социалистов был песенник и баснописец Пьер Лашамбоди (1806-1872). С первой книжечкой стихов он выступил еще в 1829 г. Широкую известность принесли ему басни; современники справедливо видели в нем самобытного продолжателя Лафонтена.
Басня Лашамбоди - острая драматическая сценка, в которой сталкиваются не только привычные звери, но аллегории нравственных понятий, явления природы, вещи («Правда и лесть», «Дети и поток», «Нос и очки», «Люди и башня»). Мастерство свободной символики позволяет поэту придать бытописательной притче, какой обычно остается басня, философски-историческую глубину и насыщенность. Особенно задушевны лирические басни Лашамбоди, среди которых лучшая - «Капля». Упав однажды из грозовой тучи в море, капля оплакивала свою судьбу. Но ее проглотила устрица, в ракушке капля отвердела, став прекрасной жемчужиной. Чудесное превращение напоминает поэту судьбу девушек из бедноты, которых труд только украшает:
О, дочь народа! Черный жребий твой -
За хлеб и кров работать день-деньской.
Мужайся! Беды все твои - до срока.
Ты выйдешь - будет день! - из темноты:
Средь волн мирских не будешь одинока -
Жемчужиной народа станешь ты.
Пер. А. Готово
Пройдя через длительное увлечение сен-симонизмом, затем учением утописта Фурье, поэт в 40-х годах примкнул к коммунистическому кружку Этьена Кабэ. Именно Лашамбоди с наибольшей отчетливостью и поэтической силой выразил в песне «Бедность и рабство - одно и то же» мысль о том, что чисто политические реформы еще не облегчают участи народа и для подлинного освобождения трудящегося нужно покончить с имущественным неравенством:
В лохмотьях, согбен, меж проникнутых спесью
Идешь ты, бедняк... Где свобода? Где хлеб?
Лишь право на труд приведет к равновесью
Богатый и бедный - противники сроду,
Враждуют друг с другом... Зачем же давно
Толкуют у нас про свободу?
Ведь бедность и рабство - одно...68
Правда, путь к будущему царству всеобщего братства поэт мыслит себе как мирное перевоспитание «корыстных» хозяев, постепенную пропаганду идеалов коммунизма среди всего народа. Стремясь доказать, что коммунисты «не чета анархистам» и вовсе не ратуют за насилие, Лашамбоди написал знаменитую песню «Не кричите: „Долой коммунистов!"»:
Братья, уже ни так будет всегда:
Розы - богатым, шипы - для народа?
Общими станут все блага природы,
Каждый - апостол святого труда!
Братья, поверьте словам оптимистов;
Скоро зари вы увидите свет!
Если вам дорог свободы завет,
То не кричите: «Долой коммунистов!»...
Этот романтический утопизм во взглядах на историю, который Лашамбоди разделял с подавляющим числом тогдашних поэтов-социалистов и коммунистов, в ближайшем будущем ждали суровые испытания классовой борьбой.
1848 г., двурушнической политики буржуазных республиканцев, восстания парижских пролетариев в июне 1848 г., бесславной истории и краха Второй республики, государственного переворота 1851 г. Июньское восстание в Париже было тем потрясением, которое разрушало прекраснодушные иллюзии мелкобуржуазной демократии. Пройдя через отчаяние побежденных, мужественный стоицизм, горький скепсис, призванный очистить сознание французских рабочих от наивных упований на «совесть богачей», поэзия 1848 г. стала необходимым связующим звеном между романтической гражданской лирикой поэтов Июльской революции и суровым, беспощадно правдивым в своей героике и в своей сатире реализмом лучших поэтов Парижской коммуны.69
Победа февральского восстания 1848 г. казалась демократическим поэтам долгожданным свершением заветных чаяний. Воодушевленные установлением республики, песенники Л. Фесто, Г. Леруа, О. Алэ слагают дифирамбы в честь революции, выражая безграничную уверенность в том, что отныне навеки покончено с враждой классов, и буржуа, растроганные жертвами, принесенными народом на алтарь свободы, самоотверженно разделит с бедняками свои богатства. Бедствия, испытанные рабочими, будут полностью вознаграждены -без тени сомнения возвещает поэт-ремесленник Э. Байе в песне «Крик всех французов»:
Конец всем невзгодам настал,
Грядущего дни лучезарны!..
... Республика! Новая эра
Прогресса взошли семена,
И сделалась явью химера.
Это, по выражению Маркса, «фантазерское воспарение над классовой борьбой»68 было порождено стремлением видеть в республике осуществление радужных предсказаний мыслителей-социалистов. Поэзия первых дней после Февраля - ликующий финал, венчающий историю демократической литературы Июльской монархии. Здесь находят свое завершение основные мотивы предшествующей романтической лирики, здесь развиты многие традиционные образы, жанры, стилевые и ритмические приемы. В феврале 1848 г. будущий автор «Интернационала» Эжен Потье (1816-1887) написал стихотворение в ритме французского ямба - «Народ». Созданный им образ оборванных, исхудалых блузников, идущих сквозь пороховой дым на штурм ненавистной монархии, прямо перекликается с образами июльских повстанцев из «Собачьего пира» Барбье:
Дождь моросил всю ночь, и мгла, как будто тюлем,
Меся ногами грязь, пошел навстречу пулям,
Хоть был оружия лишен.
Про голод позабыв, про жажду, что палила
Его уста, он шел во мгле.
Восстал он снова в феврале.
Но, подхватывая мысль Барбье о простолюдинах из предместий как истинных творцах революции, Потье, прошедший идейную закалку в кружках фурьеристов, позже тяготевший к коммунизму - последователей Бабефа, вместе с тем делает огромный шаг вперед по сравнению с революционными поэтами 1830 г., довольствовавшимися весьма расплывчатой социальной программой. В его песнях настойчиво звучит лозунг «право на труд», впервые формулировавший, пусть еще и не до конца осознанные, самостоятельные устремления пролетариата как класса:
Нет, золота ему и роскоши не надо,
Он хочет хлеба и труда
Терзает голод и нужда.
Он хочет, чтоб его хозяином признали,
Хозяином своей судьбы.
Он хочет, наконец, чтоб гражданами стали
Уже в первые недели после февраля надеждам Потье и его собратьев по перу на то, что вчерашние труженики-рабы, наконец, встанут во главе страны, было суждено прийти в столкновение с реальной политикой буржуазного Временного правительства, а затем и Учредительного собрания.
В поэзии апреля - мая 1848 г. постепенно нарастает разочарование, тревога; все чаще раздаются сетования на то, что революция, увы, не закрыла зияющей пропасти между роскошью и нищетой. Будь бдителен, не поддавайся на сладкоречивые уговоры, держи ружье наготове и порох сухим - советует теперь Э. Байе рабочему («Будь бдителен!»). Байе вторит поэт А. Далее в песне «Будь настороже!», а Г. Леруа предостерегает от повторения ошибок Июльской революции, когда все плоды народного героизма были присвоены кучкой ловких дельцов («Народ и буржуазия», «Вчера и ныне»). Э. Потье в песне «Кровопийцы» гневно клеймит банкиров, сановников, правителей, которые продолжают выжимать из народа все соки, а в песне «Есть хочу!» от имени трудового люда требует дать хлеб голодным и кров бездомным.
По мере приближения к июню 1848 г. праздничные гимны окончательно уступают в поэзии место страстным проклятиям, желчной издевке, призывам к оружию. Луи Пюжоль накануне восстания предрекал беспощадное возмездие тем, кто наживается на народных мучениях («Буржуазия - ты вампир...»). Сатирик Пелен в стихах, опубликованных в день восстания газетой «Раскаленные ядра», от лица рабочих заявил: «Если у меня нет работы и хлеба - пусть будет война». Накануне июньских дней в предместьях Паритжа распевали мятежную песенку неизвестного куплетиста:
Ужели создан люд рабочий,
Для них потеть я дни и ночи,
Для них все силы истощать?
Не быть тому! Коль вы хотите,
Друзья, прихода дней иных,
На фонарях повесьте их. .
Вспыхнувшее 22 июня 1846 г. вооруженное восстание рабочих вдребезги разбило иллюзии о братстве классов, многие годы вынашивавшиеся мыслителями-утопистами. Истинным, неподдельным выражением этого «братства», по словам Маркса, оказалась «гражданская война в своем самом страшном обличий - война труда и капитала».70 После кровавой расправы над повстанцами немногие из вождей и идеологов французских рабочих продолжали сохранять веру в буржуазную республику. Зато все явственнее были слышны новые лозунги - лозунги будущей социальной революции: «Низвержение буржуазии! Власть трудящимся!»
На июньских баррикадах сражались крупнейшие революционные поэты -П. Дюпон, Ш. Жилль, Э. Потье, Э. Шателен, Г. Леруа, Л. Пюжоль и другие. Немало песенников пало от пуль карателей, некоторые из них были схвачены, отправлены на каторгу. Те, кому удалось избежать преследований, трагически пережили поражение, увидев в восстании не столько битву за новый мир, сколько героическое самоубийство доведенных до крайности людей (Э. Потье «Прогнать тоску»). Песни Потье («Июнь 1848»), Леруа («Бойцы отчаяния»), Шателена («Июньский изгнанник») как бы составляют многоголосый реквием, проникнутый безутешной скорбью о павших героях, сознанием безысходности, обреченности рабочих всегда влачить ярмо рабского труда на хозяина или умереть с голоду. Для большинства поэтов баррикады июня - «битва отчаявшихся», плод роковой ошибки, катастрофа полная и непоправимая. Сознание какой-то неизбывной вины и вековечного проклятия, тяготеющего над тружениками, подавляет в этой поэзии, полной покаянных жалоб и проникнутой духовной надломленностью:
Итак, умрем, хоть зреет виноград...
Итак, умрем, хоть сыты звери, птицы,
Хоть муравьи свой наполняют склад...
Нам всем живым - одно и то же небо...
Природу всю, чтоб не хватило хлеба?
Итак, умрем!
Итак, друзья, умрем!
Э. Потье, «Июнь 1848»
мощью прозвучали среди них пророчества поэта-романтика Луи Менара (1822-1901).
Разносторонний мыслитель, знаток античности и истории Востока, памфлетист и лирик, Менар вошел в литературу в середине 40-х годов с поэмой «Эвфорион», в которой неистовый герой-бунтарь извергал лаву проклятий по адресу прозябающих в ничтожестве обывателей, а нарочито усложненный аллегоризм сочетался с бешеным ритмом стиха. Сотрудничая в социалистической прессе, Менар после июньского восстания выступил с серией памфлетов «Пролог революции», где язвительно обрушился на буржуазных карателей, потопивших в крови рабочее движение. За эти статьи он был приговорен к трем месяцам тюремного заключения и крупному штрафу. Ускользнув от полицейских, он эмигрировал в Англию и вернулся на родину только после Парижской Коммуны. В Лондоне в 1855 г. Менар выпустил сборник стихов, большинство из которых раньше публиковал в разных периодических изданиях. Из них особенно примечательны траурный гимн в честь июньских бойцов «Gloria victis» («Слава побежденным») и сатира «Адастрея», перепечатанная Марксом на страницах «Обозрения Новой Рейнской газеты» (№ 4, 1850) подзаголовком «Ямбы».
Политическая поэзия Менара - яркий памятник романтического лиризма. Ужасающие картины расправы над повстанцами перерастают у него в грозные, почти космические видения грядущей кары палачам, сквозь скорбный реквием порой пробиваются интонации мужественного гимна народному героизму, внезапно сменяющиеся вихрем убийственных инвектив. Все движение мысли в «Gloria victis» строится на внешнем парадоксе: поэт приглашает тех, кто пал в бою, оплакать оставшихся в живых - ведь их участь куда плачевнее. Ибо им суждено не только пережить гибель братьев, но и познать позор поражения, бесчинства озверевшей солдатни, безнадежное отчаяние побежденных, вновь опутанных цепями. Но самое мучительное для них - сознание собственного бессилия:
Вы протянули нам оружие для мщенья, -
Не удержать его в слабеющих руках...
Но как нам отомстить? Ведь сами мы - в цепях!
Не знали вы, какой удел готовят сирым.
Насмешки злобные... кровавая резня...
Гнев победителей... О братья, спите с миром!
Однако Менар уверен, что именно. В сатире «Адастрея» великого искупления грядет поражение восстания - он предсказывает, что день «революция лавиною мятежной сметет с лица земли преступный сброд». И когда нынешние победители станут молить о пощаде, народ напомнит им учиненную ими расправу. Он будет справедлив и беспощаден в своем гневе. Он заставит убийц целовать землю там, где пролилась святая кровь июньских бойцов. «Око за око, зуб за зуб - таков закон возмездия».
Не станем мы щадить! Мы вспомним братьев стоны,
Разлившееся море зла...
Пора, чтоб в ярый гнев, гнев праведный, законный,
Мы вспомним дни резни, дни ужаса, печали,
Когда в предместьях вновь и вновь
На крик: «Мы голодны!» картечью отвечали
И брызгала на стены кровь.
буржуазные республиканцы в испуге перед «красной опасностью» одну за другой сдают свои позиции под натиском бонапартистской военщины. Годы, отделяющие июньское восстание от государственного переворота 2 декабря 1851 г., - время неуклонного разложения Второй республики.71
Демократическая поэзия этих лет проникается настроениями угрюмого скепсиса. Однако трагические сомнения никогда не оборачиваются у лучших поэтов холодным циническим отречением от революционных идеалов. Их скептицизм порожден начавшейся критической переоценкой мелкобуржуазного социализма: сомнению были подвергнуты утопические доктрины и теории, и многое в них отвергалось как несостоятельное.
Поэты, пережившие июньские дни, уже не могут сохранять упования на республику как панацею от всех социальных недугов. Буржуазные парламентарии не желают покончить с произволом, взяточничеством, подкупом, голодом бедноты, отмечает А. Барон в «Элегии республике». Республика - лишь вывеска, за которой скрывается воровской притон, где всеми делами заправляет банкир-грабитель Робер Макэр («Умеренная республика» Э. Потье). В связи с принятием в ноябре 1848 г. конституции поэт А. Буржуа обращается к народу с призывом не верить фальшивым декларациям законодателей:
Республику назвать ли настоящей?
Мы - люди, иль рабы, иль просто скот?
Нам и на труд он права не дает.
Итак, у нас - год первый эры новой,
Но бродят все ж и днем, и по ночам
Голодные, лишившиеся крова...
В сатире Ж. Дежака «Лев», в песнях Г. Леруа «Богачи» и В. Рабино «Разрушители», в многочисленных песнях Э. Потье звучит мысль о несовместимости интересов людей труда и богатых тунеядцев. Обличение революционных поэтов срывает с буржуазной республики маску народолюбия, обнажая ее истинный классовый характер. Достаточно расплывчатые образы черствых богатеев, столь распространенные в поэзии Июльской монархии, теперь становятся реалистически более точными, исторически конкретными. В песне Э. Потье «Картуш-банкир» нарисована остро разоблачительная фигура одного из столпов Второй республики, свидетельствующая о плодотворном овладении революционно-демократическими поэтами мастерством реалистического портрета. В облике дельца Картуша у Потье нет ничего от романтического ростовщика-злодея. Логово этого бандита - не темный чулан, но парижская биржа, его сила не в дьявольской изощренности ума, но в умении заставить работать на себя всю политическую машину буржуазного государства:
Банкиром ставши, часть наживы
Я дам помощникам своим.
Пот нищеты трудолюбивой
... Судей, баронов, прокуроров
Найду в гостиной я своей.
Префект поставит гренадеров
Почетной стражей у дверей.
Удобней биржа для меня.
Вот я - банкир с большой дороги,
С законом вместо кистеня!
Историю революционной поэзии 1848 г. завершают сатиры и песни о государственном перевороте Луи Бонапарта. Демократические литераторы начали осыпать насмешками новоявленного претендента на престол еще тогда, когда он выставил кандидатуру на президентских выборах. Когда же переворот свершился, Э. Потье откликнулся на него песней «Кто отомстит?». В ней он скорбел о Франции, задушенной полицейскими и военщиной, и вместе с тем выразил надежду на то, что час освобождения вновь неизбежно наступит:
И глубоко зарыта.
Ее я хоронил...
О, кто же отомстит, народ?
Ее я хоронил,
Она еще придет,
Воскреснет, не забыта!
Она еще придет!
Земля даст новый плод,
Шиповник расцветет,
И труд наш оживет!
Мечта Потье о грядущем отмщении могильщикам республики прозвучала как прощальный завет поэтов 1848 г. новому поколению. После 2 декабря 1851 г. многие из них были вынуждены покинуть родину: вслед за Менаром в изгнании оказались Лашамбоди, Дежак, Пюжоль. Те, кто остался во Франции, либо были обречены на молчание, либо погибли. Кое-кто не выдержал нищеты и стал сотрудничать с Империей.
Но этот разгром - вернее, серия поражений, через которые пролег путь революционных поэтов 1848 г., - относится к числу тех испытаний, уроки которых стоят многих побед. Ибо в них погибла не сама идея освобождения трудящихся, но пережитки старых иллюзий буржуазной революционности, сходящей с исторической арены. «Окунувшись в кровь июньских инсургентов», отмечал Маркс, трехцветное знамя буржуазной республики превратилось в красное знамя пролетарской революции70. Для поэзии, как и для всей французской демократии, переступить трагический рубеж 1848-1851 гг. значило сделать громадный шаг вперед. Даже для тех поэтов, кого этот рубеж страшил, кому прощание с удобными, дорогими предрассудками прошлого далось роковой ценой.