Волгин. Развитие общественной мысли во Франции в XVIII в.
2. Гольбах

2. ГОЛЬБАХ

Из числа мыслителей, группировавшихся вокруг «Энциклопедии», наибольший интерес к социально-политическим вопросам проявлял Гольбах (1723—1789).

Гольбах происходил из состоятельной немецкой семьи. Он родился в Германии, но в детском возрасте был привезен во Францию. Получив здесь первоначальное образование и окончив затем Лейденский университет, он оставался во Франции до конца своих дней. Начав свою литературную карьеру с переводов на французский язык немецких научных работ, Гольбах сблизился с Дидро и стал затем одним из активнейших сотрудников «Энциклопедии» по естественным наукам. Салон Гольбаха являлся центром, где периодически собирались в эти годы виднейшие представители передовой мысли Франции. Гольбаху принадлежит ряд ярких атеистических и материалистических работ, в том числе одно из значительнейших произведений французской материалистической философии — «Система природы». В 70-х годах он выпустил несколько обративших на себя внимание книг по теории общества и государства: «Politique naturelle», «Systeme social», «Ethocratie». В этих произведениях Гольбах дал, пожалуй, наиболее систематическое изложение социальной философии буржуазного просвещения XVIII в. Это дает ему бесспорное право на внимание историков французской общественной мысли накануне буржуазной революции 1789 года.

Здравая политика, говорит Гольбах во введении к своей «Politique naturelle», не имеет в себе ничего таинственного и сверхъестественного.

Страсти необходимы для жизненной деятельности человека. Но они подчинены в нем руководству разума. Природа не создает человека ни добрым, ни злым. Но разумная любовь к самому себе приводит человека к добродетели, человек на опыте научается, что его поступки вызывают в окружающих его людях различные действия. Так возникают в его сознании понятия добра и зла, добродетели и порока. Это различие покоится, таким образом, не на соглашении, не на требованиях фантастического существа, но на естественных отношениях между людьми.⁸¹ Доб­родетель есть то, что полезно для существ человеческого рода, порок — это то, что для них вредно.⁸² — значит способствовать счастью тех, с кем нас связала судьба, чтобы те в свою очередь стремились способствовать нашему собственному счастью. Единственным источником морального зла служит невежество, неразумие. Люди бывают злы лишь потому, что они не понимают, не умеют оценить выгоды, связанные для них с добродетелью.

Законы, которые вытекают из нашей природы, называются естественными. Их внушает нам наш разум, который выводит их из нашей сущности, из нашего стремления к самосохранению, из наших страстей и потребностей. Естественные законы, говорит Гольбах, устанавливают основные принципы наших общественных отношений и нашего общественного поведения. Рассуждения Гольбаха о природе человека и его естественных потребностях и о вытекающих из его природы «естественных» правах носят, несомненно, жизнеутверждающий характер. Права, которые жалует природа, неотчуждаемы и вечны. То, что соответствует нашей природе, законно и справедливо. Общество может только приспособлять законы природы к своим насущным нуждам и к особенным обстоятельствам. Естественные законы выше всяких законов, созданных людьми; природа и потребности должны руководить людьми, им должно быть оказано предпочтение перед законами, обычаями и установлениями. Поэтому действия человека могут быть справедливы, хотя бы они были запрещены гражданскими законами; и, наоборот, они могут быть несправедливыми, хотя бы гражданские законы их и допускали.⁸³

Совершенно ясно, что естественные законы понимаются здесь (как и в большинстве теорий XVIII в.) как совокупность норм общественной жизни,— норм, которые в основном совпадают с нормами морали и которые в интересах общественного благополучия должны быть выполняемы, хотя могут и не выполняться. Но Гольбаху не чуждо также понимание естественного закона как выражения естественной и необходимой связи общественных явлений, как закона, который не может не выполняться людьми. С точки зрения такого понимания закономерности, которое сам Гольбах, по-видимому, даже не отличает от первого, естественно-правового, человек находится всегда в естественном состоянии. В каком бы положении он ни был, сколько бы вещей он ни придумывал, сколько бы постановлений ни принимал, сколько бы средств ни изобретал для воображаемого улучшения своей участи, он никогда не сможет выйти за пределы своей природы, он всегда вынужден следовать ее законам.⁸⁴

Исходя в своих социально-политических построениях из понятий «природы человека» и «естественного закона», Гольбах решительно отвергает идею естественного состояния как изна­чального, дообщественного периода жизни человеческого рода. Такой период, по мнению Гольбаха,— только плод воображения философов. Человек всегда был необходим человеку. Человек всегда понимал, что сочетание его усилий с усилиями других необходимо ему и для добывания благ, и для отпора тем бедствиям, которыми постоянно грозит ему природа.⁸⁵ Еще резче выступает Гольбах против тенденции идеализировать это никогда не существовавшее естественное состояние, против представления о «золотом веке» в прошлом человечества. Естественное состояние, говорит он, к которому хочет людей вернуть дикая демагогия⁸⁶«золотой век», столь расхваливаемый поэтами, в действительности был состоянием нищеты, глупости, безрассудства.

Чувство общественности (sociabilite) — естественное чувство человека, хотя оно и может быть укрепляемо разумом, привычкой, воспитанием. Человек естественно стремится обеспечить свое благосостояние и свою безопасность — это вытекает из существа его природы. Для достижения этой цели он нуждается в обществе и он любит общество, которое помогает ему ее достигнуть. Но из этого не следует, что человек жил некогда вне общества. Общество есть произведение природы не только в том смысле, что его необходимость вытекает из свойств природы человека. Природа создает человека так, что он рождается в обществе. Выдуманное естественное состояние с полной изолированностью индивидов противоречит природе. Жизнь в обществе отвечает и естественным склонностям и интересам человека.⁸⁸

Но сосуществование индивида и общества создает между ними известные отношения, из которых вытекают взаимные обязанности. Общество обеспечивает индивиду пользование теми благами, на которые он имеет право претендовать, поскольку они совместимы с ассоциацией. Общество обеспечивает человеку безопасность, без которой эти блага бесполезны, помогает ему выйти из состояния бедности и забот. Общество содействует формированию человеческого разума, требующего для своего развития разнообразных и повторяющихся опытов и размышлений, возможных только в условиях общественной жизни.

Несмотря на признание общественного характера природы человека, в своих рассуждениях об обществе и его закономерностях Гольбах исходит из интересов и потребностей индивида, все время остающегося в центре его внимания. Одна из самых мощных страстей человека — любовь к свободе. Она основана на стремлении индивида без помех применять свои способности в целях достижения счастливого существования. Быть свободным — значит не встречать препятствий в своем стремлении к счастью. Однако неограниченная свобода невозможна для человека. Его Действия должны иметь некоторые пределы. Любовь к свободе, как и другие страсти, требует контроля со стороны разума. Быть свободным не значит делать беспрепятственно все, что только захочется: это значит делать все, что может содействовать постоянному счастью индивида. Индивид, как член ассоциации, ставит себя в известную от нее зависимость и тем самым отказывается от части своей свободы. Но он полагает, что участие в ассоциации предоставляет ему большие блага, чем те, которые он получил бы от полного использования своей свободы. Он полагает, что общество, охраняя его разумную свободу, вознаграждает его за те жертвы, которые он обязан приносить обществу. Только то общество, которое оправдывает эти надежды индивида, для него необходимо и дорого; только его можно считать обществом совершенным.⁸⁹

и общества. Общественная добродетель должна быть действенной, праздная или бессильная добродетель бесполезна. Поэтому Гольбах причисляет к социальным добродетелям активность человека и его силу. Высший принцип социальной добродетели он видит в справедливости. Справедливость поддерживает равновесие между членами общества. Без справедливости общество не может существовать.⁹⁰ Известные обязанности по отношению существ человеческого рода внушает человеку сама природа. За выполнение этих своих повелений природа награждает общество; оно пользуется благополучием, спокойствием и изобилием. За нарушение своих повелений природа карает раздорами, смутами, преступлениями, пороками.

Если бы люди, составляющие общество, обладали совершенным разумом и опытом, говорит Гольбах, они не имели бы никакой нужды подчиняться власти. Счастливый тем, что дает ему природа, разумный человек никогда не будет помышлять о том, чтобы использовать свои преимущества,— если он их имеет, — во вред другим, и не будет ограничивать использование своих способностей. Люди, убежденные в том, что их личность и их имущество находятся в безопасности, что на них никто не покусится, могли бы оставаться совершенно свободными, подчиняясь только внутренним законам своей природы.

С точки зрения разума, утверждает Гольбах, подлинной основой авторитета общественной власти — государства — является справедливость как высший принцип социальной добродетели. Силу ей дает соединение интересов; цель ее — счастье людей. Для характеристики взаимоотношений между властью и народом Гольбах часто прибегает к понятию «общественный договор», хотя, по-видимому, и понимает, что такой договор — не более как удобная фикция. Очевидно, говорит он, что существует общественный договор, основанный на природе и связывающий общество с его членами и с его руководителями. Хотя следов таких договоров нигде не найдено и о них не рассказывается в истории, которая очень часто является лишь записью насилий и узурпации государей,— они существуют в сердцах всех людей, непрерывно, хотя и молчаливо возобновляясь. Условия этих договоров всегда одни и те же.⁹³

— только хранитель и исполнитель общественного договора. Он не вправе ни отменить договор, ни нарушить его, ни изменить. С другой стороны, он обязан требовать исполнения условий договора от всех других членов общества. Обычно Гольбах именует носителей власти суверенами — независимо от формы правления. Суверены, говорит он,— это те из граждан, которым нации для обеспечения своего собственного блага даруют право управлять ими. Каковы бы ни были формы правления, права суверена могут считаться законными лишь при том условии, что они основаны на согласии нации. Не может быть могущественным и счастливым то государство, в котором воля суверена и воля граждан не согласуются между собой. Могущество создается тем, что воля суверена представляет волю всех. Связь суверена с нацией взаимна, и когда суверен ее порывает, граждане не могут считаться с ним связанными. Таковы основные условия договора, заключаемого обществами с их руководителями. И пусть льстецы, восклицает Гольбах, не называют этот договор «молчаливым соглашением» (un pacte tacite). Его провоз­глашает во весь голос наша природа, его не могут считать химерическим даже тираны, его открывает наш разум, несмотря на скрывающие его века насилии и лжи^94.

Хотя нации не закрепили известными нам законами границы власти своих вождей, хотя их слабость помешала им определить в точных актах права, которые они уступают суверену, и права, которые они оставляют за собой, народы никогда не могли освободить своих суверенов от законов справедливости, никогда не могли предоставить суверенам права делать граждан несчастными Вечные права человека не могут быть отменены. Охрана этих «священных» и «естественных» прав — ими Гольбах считает свободу, собственность и безопасность — является истинной целью общества Когда суверенная власть расходится с народом, народ возвращается к своей изначальной независимости и вправе отменить те полномочия, которыми власть недостойно злоупотребляет. Нации принадлежит неотчуждаемое право, предшествующее всем другим правам Ее воля — высший закон. Подлинный суверенитет всегда остается за нею.⁹⁵

Параллельно с властью и в связи с нею в обществе возникают основные и гражданские законы, которые следует отличать от законов естественных.

Мы уже знаем, что индивид, как член общества, должен в известной мере подчинять свою индивидуальную волю воле общества Общество вправе сдерживать или направлять страсти его членов. Для этой цели общество создает законы, выражающие его общую волю Человек, говорит Гольбах, по природе склонен ставить свое благополучие выше благополучия других, забывая, что его ближние имеют такие же права и те же желания, что он сам. Он видит только самого себя и следует своим слепым побуждениям, не освещенным разумом, мечтая добиться счастья для себя ценой несчастья других. Общество вынуждено бороться с такими людьми, страсти которых ему вредят, противопоставляя им силу, способную их сдержать. Закон есть разум общества, противодействующий безрассудству его членов и направляющий их к той цели, которой общество служит.

и гражданский закон можно было бы назвать «естественным». Однако между тем и другим есть значительное различие. Тогда как естественные законы неизменны и будут существовать, пока будет существовать человеческий род,— гражданские законы изменяются в зависимости от обстоятельств Общество, как и все в природе, подвержено переменам; законы, полезные в одно время, становятся бесполезными и даже вредными в другое. Между тем законы имеют смысл только тогда, когда они приносят пользу, когда они делают счастливыми возможно большее число людей. Если законы этого не достигают, их отвергает чеовеческий разум, они теряют обязательную силу и должны быть изменены.⁹⁷

В особую категорию Гольбах, как и большинство политических мыслителей XVIII века, выделяет основные законы. Эти законы логически связаны с общественным договором, они-опре-. деляют порядок, выполнения сувереном тех функций, которые возложены на него договором. Если суверен руководствуется в своей деятельности только своими собственными желаниями, интересами и страстями, его действия будут выражением его частной воли, а не воли общественной, издаваемые им законы не будут иметь значения истинных законов. Основные законы имеют своей целью предупредить такую опасность. Они обязывают суверена править в согласии с определяемыми ими правилами государственной администрации, устанавливают порядок исполнения законов и использования военных сил, порядок наследования суверенитета, права отдельных классов, положение религиозного культа и т. д⁹⁸.

Основные законы должны точно определять права государя. И границы повиновения подданных Но народы почти всех стран, отмечает в связи с этим Гольбах, или не смогли создать соответственные законы, или не сумели предусмотреть все случаи споров наций с суверенами; поэтому такие споры обычно заканчиваются насилием Основные законы различных наций неодинаковы, они, как и законы гражданские, изменяются в зависимости от нужд и нравов, от предрассудков и просвещения народов Но право изменять или отменять основные законы принадлежит только той власти, которая их установила, то есть обществу. Ограничил ли народ права своих суверенов или обстоятельства заставили его пренебречь таким ограничением, — ни время, ни привычка не может лишить народ возможности исправить свою прежнюю ошибку в соответствии со своими нуждами^99.

В порядке рассмотрения основных принципов человеческого общества Гольбах ставит также и проблему возникновения и общественного значения неравенства. Его рассуждения о неравен­стве лишены конкретности, ему совершенно чуждо понимание связи различых форм неравенства с различными способами производства. Он и здесь начинает свое рассуждение с природы человека. Природа, утверждает он, придала индивидам человеческого рода, как и другим предметам, отличительные черты. Именно в них — источник неравенства между людьми. Это не равенство отнюдь не вредно; наоборот, оно способствует жизни и сохранению общества. Если бы даже между людьми было установлено в обществе равенство, его вскоре сменило бы неравен­ство. Человек более трудоспособный может обработать больший участок земли, может сделать его более плодородным. Человек тщедушный достигнет меньших результатов. Так неравенство в индивидуальных способностях сразу же приведет к неравенству во владениях. Точно так же из неравенства способностей делать добро, помогать, руководить вытекает неравенство авторитета, на чем и основывается власть одних людей над другими.

Природное неравенство индивидов, их сил и их способностей полезно, по мнению Гольбаха, для общества еще в одном отношении — оно предрасполагает людей соединять то, что природа дала каждому в отдельности. Человек более сильный во имя общего блага должен помогать слабому, богатый — бедному, разумный — впавшему в заблуждение под влиянием своих страс­тей. Только справедливое распределение взаимных услуг обеспечивает счастье общества. Наивность и абстрактность этих рассуждений Гольбаха совершенно очевидна. Ясно его стремление защитить неравенство от его многочисленных критиков (школа Руссо, Мабли, Морелли и др.), доказать его необходимость для общества. Но ясно также, что для действительно научного понимания проблемы общественного неравенства рассуждения Гольбаха ничего не дают.¹⁰⁰

природы, это — одно из естественных прав человека. Сущность его составляет возможность исключительного пользования человека вещами, создаваемыми его трудом, талантом и искусством. Она обеспечивает владение и отвечает чувству справедливости. Земельная собственность связывает человека с его родиной, делает родину дорогой. В силу права собственности поле становится как бы частью того человека, который его обработал, так как это поле сделали тем, что оно есть, «го воля, его руки, его силы, его мастерство, — словом, его индивидуальные качества, неотделимые от его личности. Итак, собст­венность, по Гольбаху, создается трудом, а так как трудовые затраты одного человека, как мы уже знаем, не равны трудовым затратам другого человека, то из этого для Гольбаха следует, что их владения также не будут равны. Равенство людей в отношении собственности невозможно. Неравенство собственности — законное неравенство.¹⁰¹

Мы знаем, что Гольбах отвергает идеализацию «естественного «состояния». Вместе с тем он отвергает и представление об изначальной «естественной» общности. Его «естественный человек» — собственник, а естественный порядок — индивидуалистический порядок. Однако, признавая собственность и неравенство естественными, он, как и Дидро, считает разумным ограничение «крайностей неравенства». Общество, наиболее разумно устроенное, . говорит он, должно ставить себе целью препятствовать своим членам в использовании друг против друга их сил и их собственно-, стей. Члены общества хотят быть счастливыми, и им не чуждо стремление добиться счастья с наименьшей затратой своего труда, извлекая пользу из труда других. Хорошее правительство и хорошие законы должны поддерживать равновесие между членами общества, должны препятствовать при помощи правосудия злоупотреблению естественным неравенством. Если они этого не делают, то одним членам общества при помощи своей силы или ловкости удается присваивать себе продукты труда других. Собственность становится яблоком раздора между людьми, вызывает в обществе непрерывную внутреннюю борьбу. В конце концов люди, бесполезные или вредные для общества, захватывают преимущества, которые по природе должны бы принадлежать их согражданам, подчиняют себе сограждан, захватывают их владения. Эти люди как будто претендуют на то, что им принадлежит «право быть несправедливыми».¹⁰²

Большая часть народов земли вынуждена отдавать свой пот, свою кровь, свои сокровища своим правителям, богачам и знати.

Эти неблагодарные люди внушают народам, будто бы само неба захотело, чтобы народы на них работали и служили их гордости, роскоши и праздности. Конечно, общество устанавливает между своими членами необходимое и законное неравенство. Но это неравенство, по мнению Гольбаха, должно основываться на любви и уважении сограждан, должно быть вознаграждением за оказанные обществу благодеяния, за приносимую обществу пользу.

В хорошо устроенном обществе каждый гражданин представляет ценность, если только он действительно полезен, если он выполняет свою функцию хорошо. Чтобы оказать поощрение по­лезным для общества страстям граждан, правительство наделяет их властью в той или иной области, титулами, наградами. Таким образом, общество, исходя из природного неравенства, углубляет его, создавая для граждан неравенство в общественном положении. Этот вид неравенства Гольбах считает также неизбежным. Нетерпимо, с точки зрения Гольбаха, лишь неравенство перед, законом и перед налогами. Никакие заслуги, никакие звания не могут его оправдать; оно везде остается несправедливым^103.

— буржуазный строй, основанный на строгом применении принципа индивидуальной собственности, допускающий свободный рост «есте­ственного» неравенства индивидуальных владений, но «очищенный» как от присущих ему отрицательных сторон, так и от наследия феодального прошлого.

* * *

Мы уже знаем, что учению Гольбаха присуще понятие всеобщей закономерной связи явлений, в том числе и явлений общественной жизни. В этом смысле человек следует законам своей природы, не выходит за ее пределы даже тогда, когда он старается присвоить себе плоды чужого труда, даже тогда, когда он при помощи насилия захватывает общественную власть и используег ее в своих личных интересах. Но «законам природы» в том значении, какое придает им теория естественного права, эти явления, конечно, резко противоречат, как вообще противоречат им, по мнению Гольбаха, порядки, установившиеся в человеческих обществах.

Страсти народов, говорит Гольбах, бесконечно разнообразны. Они растут и изменяются с развитием общества. На них влияют самые различные обстоятельства жизни народа: климат и почва страны, производство и питание, законы и обычаи. Совокупность страстей образует как бы темперамент народа, у различных народов различный. Если необходимым руководителем страстей индивида является, по Гольбаху, разум, то основным руководителем общественных страстей служит у него «мнение», т. е. совокупность сложившихся в народе идей. Людей делают такими, каковы они есть, говорит Гольбах, не столько природа или климат, сколько мнения. Мнения людей могут быть истинными, если они основываются на опыте и на разуме; они могут быть ложными, если они основываются на предрассудках и невежестве. Заблуждение, укрепленное воспитанием, религией и привычкой, становится человеку дорогим. Сложившееся в обществе ложное мнение — истинный корень всякого морального и общественного зла.

Не следует, однако, думать, что Гольбах вполне последователен в этом объяснении общественного зла ложным общественным мнением. Само общественное мнение складывается, как полагает Гольбах, под влиянием многочисленных факторов, в первую очередь под влиянием государства, этой созданной самими людьми власти, регулирующей все общественные отношения. Здравая политика направляет страсти народа и воздействует на его мнения в соответствии с целями общества. Плохое правление и религия являются всегда источниками ложного мнения. Таким образом, с одной стороны, дурной общественный порядок является у Гольбаха результатом ложного общественного мнения, с другой стороны,— ложное общественное мнение является результатом дурного общественного порядка.¹⁰⁴

­собен понять свои истинные интересы. Невежеством людей пользуются, чтобы внушить им ложные идеи относительно их природы, их счастья. Людям запрещают слушать советы опыта и разума, вместо которых подставляют фантомы и басни, таким образом увековечивая невежество и разлагая нравы людей. Невежество и развращенные нравы в свою очередь приводят к тому, что создаваемые обществом гражданские законы удаляются от законов естественных и оказываются в противоречии с ними. Невежество и слепые предрассудки могут привести общество даже к отказу от неотчуждаемых прав человеческой природы. «Разум редко руководит первоначальным формированием обществ».¹⁰⁵

Анализ явлений общественной жизни с точки зрения «природы» и «естественного права» составляет основную тему работ Гольбаха, посвященных политическим и социальным вопросам. Но он отнюдь не пренебрегает, когда он находит это полезным, доводами истории. Мы находим в его произведениях немало страниц, свидетельствующих о том, что он, как и его старший соратник «на ниве просвещения» — Вольтер, был не чужд интереса к исторической аргументации.

Оставаясь на почве идеалистических представлений о развитии общества, он не мог, конечно, дать своим социально-политическим целям подлинно научного (или хотя бы приближающегося к научному) обоснования. Его исторические рассуждения зачастую весьма наивны и абстрактны, они постоянно сочетаются у нею с рассуждениями естественно-правовыми и полны повторений, которыми вообще изобилуют его книги. И тем не менее для полной характеристики его теории на них необходимо остановиться.

Так же, как физические тела, говорит Гольбах, нации испытывают кризисы, потрясения, революции, изменения форм. Они формируются, растут и разлагаются, как все в природе. Гольбах разделяет весьма распространенное в литературе XVIII века представление об известной аналогии между развитием нации и развитием индивида. Нации, как люди, переживают определенные возрасты: детский, юношеский, зрелый, дряхлость. Затем наступает смерть — конец, положенный природой для всех ее творений. Эти перемены закономерны, их не может предотвратить человеческая мудрость. В изображении смены возрастов наций Гольбах близок к Тюрго. В начале существования обществ, говорит Гольбах, нации представляли собой лишь скопления диких воинов. У них не было постоянных жилищ, они бродили по стране и непрерывно меняли место своего пребывания. Они добывали себе средства существования охотой и рыболовством. Общественными организациями в этот период были семья, орда, небольшое общество. Этот период можно назвать детством человечества. Народы этого времени повсюду были, несомненно, невежественными и суеверными, свирепыми и непостоянными.

многочисленные предрассудки, от которых мы еще и сейчас не можем освободиться. Законы, которые были очень подходящими для общества воинов, не могут подходить для общества земледельцев и купцов. Законы варварского времени могут быть только вредными для общества цивилизованного.¹⁰⁷

Этот процесс развития человеческого общества представляется Гольбаху закономерным и неизбежным. Пессимистическая философия, говорит Гольбах, имея в виду Руссо, призывает нас отказаться от общественной жизни, вернуться в леса, где наши предки вели постоянную борьбу за существование с животными. Если бы этой философии удалось добиться осуществления своих идей,— добиться, чтобы цивилизованные люди забыли мнения, привычки, блага и удобства общественной жизни, вернулись в дикое состояние, — человек с его способностями, с его стремлением к улучшению своей судьбы, вновь прошел бы последовательно через те же самые состояния, повторил бы путь, пройденный его предками, и через несколько веков оказался бы на той же точке, на какой он находится теперь.¹⁰⁸

Столь же исторически закономерными представляются Гольбаху изменения в формах власти. Строго говоря, власть в теории Гольбаха столь же извечна, как и общество. Поскольку люди всегда жили в обществе, говорит Гольбах, ими всегда управляли. Уже самая первоначальная общественная ячейка, семья, считает определенное лицо своим главой. По мере роста размеров обществ управление ими должно было неизбежно усложняться. Гольбах признает возможными различные пути развития власти. Иным семьям удавалось соединиться для взаимной обороны; соединяясь, они сохраняли в силе полномочия глав отдельных семейств, а руководство общими делами доверяли их совместным решениям. Большое число правительств было основано посред­ством прямого насилия. Счастливые разбойники обрушивались вооруженной рукой на общество, которое им и подчинялось¹⁰⁹.

Если наряду с обществами дикими существуют общества более просвещенные, изображенный выше процесс может осложниться у более дикого общества влиянием более просвещенного. Люди более культурные, попадая в дикую страну, становятся ее хозяевами. Они соединяют разрозненные до того семьи и обучают дикарей сельскому хозяйству и полезным мастерствам, дают им законы, богов, культ.¹¹⁰ Эти просвещенные законодатели кажутся дикарям существами, стоящими выше человека; дикари делают их своими оракулами, своими жрецами, своими судьями, а иногда — чаще всего после их смерти — своими божествами.¹¹¹

Так как на низшей стадии развития все общества воинственны и между ними часто происходят столкновения, общества управляются наподобие военных лагерей и в них выдвигаются на первое место военные вожди. Они, естественно, стремятся к завоеваниям и при помощи подвластных им народов обращают соседние народы в рабство, а добычу распределяют между своими воинами. Во всех подобных случаях только насилие определяет права суверена. Иногда Гольбах позволяет себе более широкое обобщение и утверждает, что ясных и точных законов, мудро ограничивающих власть вождей или обеспечивающих свободу граждан, не было создано ни в одной стране. Некоторые народы, измученные насилиями и тиранией своих вождей, возмущались против них и, освободившись, делили власть между несколькими гражданами, отличавшимися своими талантами, своими добродетелями или своими богатствами. Суверенитет принимал в обществе, таким образом, коллективный, аристократический характер. Но составляющие эту аристократию должностные лица нередко в свою очередь начинали злоупотреблять своей властью и становились тиранами. Тогда народ вновь восставал и брал власть в свои руки. Но народ, непостоянный и пылкий в своих страстях, вскоре становился орудием в руках какого-либо честолюбца, который вскоре превращался в тирана.¹¹²

Духовенство было верным помощником деспотизма не только в период его возникновения, но и на протяжении всей его дальнейшей истории. Духовные руководители народов сплошь и рядом сами становились феодалами, а иногда и светскими суверенами Польза этих святых людей — воображаемая польза. Нации и не подумали бы поощрять и награждать их праздность, если бы они не вообразили, что эта праздность им выгодна. Когда нация, освободившись от своих страхов и предрассудков, откроет глаза, она, несомненно, лишит духовенство всех своих благодеяний, пропорциональных ее невежеству. Общество сочтет тогда себя вправе распорядиться владениями духовенства тем способом, который оно найдет наиболее полезным для народа. Как бы предвещая решения об имуществе духовенства, которые примет вскоре Учредительное собрание, Гольбах утверждает, что нация таким образом вступит в права владения своим имуществом, предоставленным духовенству лишь условно, под влиянием мотивов, утративших свою силу. Царство мнения, на которое опирается власть духовенства, будет длиться лишь до тех пор, пока люди невежественны. Как только они станут более разумны, они выбросят из головы эти химеры.¹¹⁵

¹¹⁶ Чтобы править законно, нужны опыт, усилия, бдительность, разум; чтобы править тиранически, достаточно одной силы. Отношения между суверенами и народами в большинстве стран напоминают отношения между путе­шественником и напавшим на него в лесу разбойником: чтобы спасти свою жизнь, путешественник не только отдает все, что у него есть, но и тащит, куда ему прикажут, добычу, у него же ограбленную.

Насилие и гнет, страх, легковерие и предрассудки нередко затемняют сознание народов. Невежество всегда делает людей рабами. Невежественные народы, естественно, не имеют ни силы, ни разума, ни необходимой предусмотрительности, чтобы предписывать суверенам правила управления. Но оговорены ли права нации формально или не оговорены — все равно власть произвола противоречит природе. Когда обстоятельства открывают глаза народов, когда народы начинают прислушиваться к голосу разума, они понимают, что мнимые права их тиранов порождены насилием и что насилие не может отменить вечные права человека. Именно поэтому, утверждает Гольбах, для тиранов так опасно просвещение.¹¹⁷

Особую разновидность тирании представляет в изображении Гольбаха система «организованного разбоя», известная под именем феодализма.

В первоначальных воинственных государствах воины занимали исключительное положение. В покоренных странах только они и считались людьми. Вместе со своими вождями они решали судьбы нации, они одни принимали участие в законодательстве. Они считались как бы представителями нации. Народ в государстве не принимался в расчет. Мало-помалу воины приобрели гибельную независимость и право угнетать народ, который их предки помогли тирану подчинить.¹¹⁸ — знать. Более или менее подчиненные монархии ее могущественные вассалы в конце концов затмили своих королей. Короли потеряли всякий авторитет.

Самую страшную язву в деспотическом государстве представляет, как полагает Гольбах, двор — люди, непосредственно окружающие деспота, — министры, фавориты, «куртизаны». Двор — это как бы союз злонамеренных граждан, имеющий целью развращать монарха и угнетать подданных. Двор — клоака. В нем всегда царят распущенность, сладострастие, ложь, предательство. Плохой правитель может иметь своими помощниками только людей, похожих на него. В дурном правительстве почти невозможен просвещенный справедливый министр. С другой стороны, «куртизаны» всегда заинтересованы в невежестве монарха: чем менее способен правитель, тем больше власти будет у них. Государь, который разрешает приближаться к себе только министрам и «куртизанам», может быть уверен, что правда никогда к нему не проникнет.¹²¹

Там, где нет законных суверенов, а есть лишь деспоты, там нет и истинных граждан. «Деспотизм правит рабами, тирания правит врагами», — восклицает Гольбах. Гражданин, повинуясь, работает для своего собственного благополучия; раб, повинуясь, работает только для своего господина, которого он ненавидит. Только у гражданина есть свое государство, есть отечество.¹²²

Практическое значение приведенных рассуждений Гольбаха, надо думать, бросалось в глаза всем его читателям. Доказывая несоответствие природе человека и его естественным правам дес­потизма, привилегий знати, феодальных прав, своекорыстного правления «куртизанов» и «жрецов», Гольбах по существу наносил удары по французскому абсолютизму, по французскому дворянству, по католическому клиру, по жадной и бездельной своре дфихлебателей версальского двора. Не подлежит никакому сомнению, что своей критикой существующих общественных и политических отношений Гольбах стремился содействовать доступными ему литературными средствами делу разрушения старого порядка, идейному обоснованию возможности общественного преобразования на началах разума.

* * *

«разумного» общества не отличаются ни определенностью, ни последовательностью. Одним из важнейших принципов разумного политического порядка он считает обеспечение неприкосновенности естественных прав человека. Особое внимание уделяет он при этом «свободам» гражданина и в первую очередь свободе мысли, свободе совести, свободе слова, свободе печати. Разумное правительство должно очень бережно относиться к человеческой мысли и к ее проявлениям. Оно должно разрешать своим подданным думать и заблуждаться по-своему в надежде, что разум победит заблуждения орудием здравого смысла. Суверенная власть создана народами для того, чтобы руководить их действиями. Суверенная власть не должна присваивать себе абсурдное право регулировать тайные движения мозга своих подданных. Граждане должны быть свободными думать как им хочется. Споры представителей различных религиозных систем не будут вызывать в обществе смут, если только правительства не вздумают в них вмешиваться. Свобода думать, говорить, писать — опора хорошего правительства.

Несмотря на признание относительности форм правления, Гольбах тщательно анализирует каждую из них в отдельности и дает каждой свою оценку. Совершенно несомненно, что Гольбах к демократии, к народному правлению относится отрицательно. Народ, утверждает он, неспособен управлять по самой своей природе. Он не умеет рассуждать, не отличает свободы от своеволия. При народном правлении общество непрерывно сотрясается смутами, раздорами, которые в конце концов приводят к гражданской воине.¹²⁵

Не менее отрицательно относится Гольбах и к аристократическому правлению. При аристократии между руководителями государства, движимыми частными интересами и честолюбием, не может установиться гармония. Каждый стремится взять верх над другими членами правящей корпорации. Каждый старается организовать свою партию, привлечь к себе единомышленников, которые будут за него сражаться. Общество, как и при демократии, потрясают крамолы и смуты. Если аристократия не переходит в тиранию одного, она все же остается тиранией некоторой труппы граждан, образовавших между собой союз, чтобы подчинить общество своим интересам. Иногда делаются попытки смягчить недостатки демократии и аристократии путем сочетания той и другой. В такой смешанной республике имеется аристократический сенат, составленный из наиболее видных граждан. Но интересы сената не совпадают с интересами народа; сенат стремится господствовать над народом, а народ хочет господствовать над сенатом. Силы общества никогда не находятся в состоянии равновесия. Общество неспособно к совместным действиям, ибо оно все время занято внутренней борьбой.¹²⁶

Люди очень часто другим формам правления предпочитают правление одного — монархию. Гольбах явным образом и сам отдает ей предпочтение. Сконцентрированная в одном человеке сила общества может проявить в своих действиях больше активности и энергии. Власть должна быть достаточно могущественной и твердой, чтобы подчинить частные тенденции общему инте­ресу. Но сила монархической власти представляет в то же время опасность для самого общества. Слишком большая власть, доверенная одному человеку, способна поработить общество; монар­хия легко перерождается в деспотизм. Поэтому вверять власть одному лицу полностью — безрассудный и бредовой поступок. Получая извращенное воспитание, монарх обычно забывает, что он тоже человек; уверенность в безнаказанности заглушает в нем стыд и совесть. Неспособные править, они становятся всегда игрушкой в руках любовниц и фаворитов. Монарху очень трудно узнать истину о положении в стране, и часто несчастья нации доходят до его сознания лишь в момент падения его власти.¹²⁷

«просвещенного абсолютизма». Такого мнения держится, например, авторитетный буржуазный историк политической мысли Анри Мишель.¹²⁸ И действительно, у Гольбаха можно найти ряд мест, где он — при этом с несколько необычным для него пафосом — восхваляет просвещенного монарха. При «короле-гражданине», говорит он, общество всегда будет свободным. При «справедливом государе» министры не могут долго злоупотреблять своей властью. Добродетельный государь сам подчиняет себя обязанностям по отношению к обществу; он не боится критики и сатиры. Только добродетельные и мудрые суверены способны обеспечить процветание наций и их просвещение. Все эти отдельные замечания обобщаются в известной цитате из Платона: «Народы станут счастливыми, когда философы станут государями или когда государи станут философами».

Политический идеал Гольбаха — не просвещенный абсолютизм, а ограниченная, конституционная, умеренная, или, как он говорит, ««мешанная» (mixte), монархия. Смешанным правлением Гольбах называет ее потому, что она, по его мнению, соединяет в себе черты монархии, аристократии и демократии. Основной принцип смешанного правления — народное представительство. Можно надеяться, говорит Гольбах, что при такой системе в обществе установится справедливое равновесие сил и что его законодательство не будет подчинено капризам суверена, ибо народ через избранных им представителей сам будет участвовать в законодательстве. Именно такое правление заслуживает наибольшего уважения, способно обеспечить обществу наибольшее счастье, хотя страсти человека, делает оговорку Гольбах, могут разрушить и его, как они разрушают любые, даже наиболее прочные создания человека. Такой порядок, при котором власть распределена между различными органами общества, в наибольшей степени обеспечивает его от угнетения, ибо власть монарха подчинена здесь власти представителей народа, которые в свою очередь зависят от своих избирателей.¹³⁰

Если конституция государства обязывает суверена советоваться со своим народом, его повеления рассматриваются как воля нации и встречают со стороны граждан сознательное пови­новение. Одна из величайших прерогатив свободного народа состоит в праве самому определять, какие налоги должен он платить для нужд государства. Для того чтобы суверен знал о по­требностях народа, о его желаниях, о его бедствиях, необходим орган, который представляет нацию и который доводит до сведения суверена о ее справедливых требованиях. Наконец, чтобы сдерживать власть в законных границах, необходимо, чтобы в государстве господствовал закон, обладающий большей силой, чем сила суверена, чтобы верховная власть была связана узами конституции, которые нельзя разорвать без потрясений и без опасности для тех, кто хотел бы их расторгнуть. А это может быть достигнуто лишь путем разделения власти.¹³¹

— к диэтам, штатам, парламентам. Всякая орга­низация, способная выступать против монарха и помешать осуществлению его планов, всегда находит сочувствие среди народа, обычно знающего верховную власть только по тем несчастьям, которые она ему причиняет. Тем больше должен народ дорожить народным представительством, обладающим правом оказывать сопротивление действиям монарха, заставить его вернуться к исполнению его долга, даже наказать его. И ты, — обращается Гоьбах к гражданину, — ты будешь содействовать ему, ты будешь сражаться за него, ты будешь поддерживать его во всех его начи­наниях.¹³²

Когда нация принимает участие в законодательстве, законы являются выражением общественной воли. Права народного представительства действительны лишь до тех пор, пока оно верно исполняет свои обязательства по отношению к народу. Эти права исчезают, как только представители изменят народу, от которого они получили свою власть, как только они перейдут на сторону угнетателей народа, начнут поддерживать суверена и его министров в их несправедливых и направленных против законов действиях. Таких представителей избиратели вправе лишить их полномочий,как предателей.

Преданным представителем народа может быть лишь гражданин, прочно связанный с родиной. Но человека крепче всего привязывает к родине то, от чего зависит его благосостояние. Человеку делает дорогой его родину прежде всего земля, которой он владеет. Это владение он как бы отождествляет с родиной, за него он платит государству налоги, за него он сражается на войне.

Когда государство имеет слишком большие размеры, вытекающие из этого неудобства могут быть устранены созданием представительных органов в отдельных провинциях. В каждой провинции будет свое представительное собрание — Etats provinciaux, — и каждое такое собрание будет выбирать нескольких человек из своего состава в «Национальное собрание» или Ге­неральные Штаты. При этом провинциальные собрания будут давать своим депутатам в Национальном собрании наказы, выражающие пожелания провинции и обязательные для ее представителей^134.

«демократизм» Гольбаха, сказывающийся в приведенных выше фразах о народе, имеет весьма ограниченные пределы. Понятие «народ» не совпадает у Гольбаха с понятием «низшие слои населения». Это для него чернь (populace), которая, по его мнению, будучи лишена просвещения и здравого смысла, может легко стать орудием в руках демагогов. Праздная масса недостойных бродяг не должна пользоваться правом избирать представителей. Это право должно быть предоставлено только тем, кто существует честным трудом, доходами от своего земельного владения. Самое удивительное в этом рассуждении Гольбаха об избирательных правах состоит в том, что наряду с «отбросами общества» он исключает из числа политически полноправных граждан ремесленников, купцов и наемных рабочих, лишенных земли. Эти категории населения, говорит Гольбах, подлежат защите со стороны государства, так как они приносят ему пользу. Но настоящими членами общества они становятся лишь тогда, когда своим трудом и мастерством приобретут себе землю: «c'est la glebe, qui fait le citoyen». И это положение, явно отражающее влияние физиократов, Гольбах подкрепляет прямой ссылкой на их социальную философию: современные политики, говорит он, правильно утверждают, что земля составляет физическую и политическую базу государства. При своем практическом применении это требование земельного ценза, конечно, лишь в весьма малой степени коснулось бы зажиточной городской буржуазии; но оно несомненно выбросило бы из числа граждан городской плебс, ремесленных и мануфактурных рабочих, низы мелкой буржуазии.¹³⁵

Самой большой опасностью для представительной системы Гольбах считает продажность — продажность как избирателей, так и избираемых. Народ не может быть правильно представлен, если он продает право говорить от его имени. Уберите коррупцию, говорит Гольбах, и народные выборы дадут разумные результаты. Так как в руках суверена находится государственная казна, он всегда может купить тех, кого хочет себе подчинить. В стране, где развита страсть к богатству, граждане, стремящиеся стать представителями нации, смотрят на свое избрание, как на средство для получения богатств, титулов, выгодных должностей. Купив голоса избирателей, они затем считают себя свободными от каких-либо обязательств по отношению к ним и сами продают свои голоса. Партии, которые эти люди образуют в представительном органе, редко имеют своей целью благо государства; обычно они являются лишь орудиями борьбы честолюбцев из-за власти или из-за богатства. Чтобы уменьшить опасность подкупа народных представителей, Гольбах предлагает, с одной стороны, назначить им жалованье, а с другой — брать с них торжественное обязательство не принимать от монарха ни милостей, ни пенсий, ни подачек под страхом лишения доверия избирателей, которые всегда сохраняют за собой право отзыва своих неверных представителей. Чтобы еще более обеспечить независимость народного представительства от монарха, представительству должно быть предоставлено право собираться без специального созыва в определенные сроки или в сроки, им самим устанавливаемые.¹³⁶

Признавая, как и все его современники, образцом «умеренного» правления английскую конституцию, Гольбах в то же время отмечает в ней ряд черт, вызывающих его осуждение, В противоположность Монтескье он, как последовательный враг всех институтов, носящих на себе отпечаток аристократических традиций, относится отрицательно к палате лордов.

От суверена исходят титулы, пенсии; власти народа знатные всегда боятся. Естественно, что король может быть уверен в большинстве голосов в палате лордов. Что касается палаты общин, то ее члены не ответственны перед своими избирателями, хотя и говорят от их имени. Английские «патриоты» — только честолюбцы, мечтающие попасть в министры, или жадные люди, стремящиеся политикой поправить свои дела. Добившись своей цели, они идут по стопам своих предшественников и в свою очередь становятся предметом их зависти^137.

— защита интересов народа от посягательств суверена. Как орган, способный в отсутствие народого представительства выполнять ту же функцию, рассматривает он французскую судебную корпорацию старого порядка — парламент. Соответственно, в волновавшей Францию XVIII в. борьбе королевской власти с пар­ламентом он решительно становится — в противоположность Вольтеру— на сторону парламента. В странах, где нет постоянных представительных органов, говорит Гольбах, магистратура, пользующаяся доверием народа, осведомленная о его нуждах и о злоупотреблениях, от которых народ страдает, становится вполне естественно защитной стеной между высшей властью и подданными. Народы надеются найти в своих признанных судебных органах больше справедливости, чем у короля, его министров и фаворитов, от которых народ терпит только насилия. Голос магистратуры представляется подданным единственным средством, при помощи которого монарх может узнать о нуждах своего народа. Этого голоса монарх никогда не сможет заглушить, не преступая закона. Но суверены, обладающие абсолютной властью, не любят власти законов, видя в них нечто стесняющее их действия, не любят и тех людей, которые представляют закон и которые мешают им «добиваться выполнения их желаний. Монархи не любят суровой справедливости, она ненавистна для министров и «куртизанов». Так, несколько упрощенно, несомненно очень идеализируя мотивы парламентов, объясняет Гольбах борьбу против них королевского правительства.^{13 8}

* * *

Казалось бы, из исследования проплого и настоящего человеческих обществ приходится сделать пессимистический вывод. Анализ Гольбаха приводит нас в тупик. И действительно, в рассуждениях Гольбаха звучат иногда весьма пессимистические ноты. Но в конце концов Гольбах находит выход — выход, который представляется несколько неожиданным после мрачных картин торжества невежества и зла, но который во всяком случае соответствует идеалистическому представлению Гольбаха о развитии человеческого общества. Если источником общественных зол, по Гольбаху, является невежество, то средство спасения от них — истина. Зародыши истины, говорит Гольбах, вечны, ничто не может их уничтожить — ни усилия тиранов, ни софизмы лжецов и обманщиков. Рано или поздно истина восторжествует. Не следует думать, что человек неисправим, не надо приводить его в уныние. Истина достаточно сильна, чтобы мало-помалу разрушить все построения лжи. Ум человеческий не создан для того, чтобы топтаться на месте. Его сущность — совершенствование. Иногда удары судьбы заставляют его на долгое время остановиться. Но в конце концов он возобновляет свое движение вперед и быстро наверстывает потерянное время^139.

Мы уже сейчас, утверждает Гольбах, явным образом менее невежественны, менее варвары, менее свирепы, чем наши отцы Человек не деградирует, а прогрессирует. Наш разум никогда еще не был так развит, как сейчас. Наши нравы день ото дня смягчаются. Нации все больше удаляются от дикой жизни, или «естественного состояния», все больше сознают права разума и цену свободы. Конечно, пока здоровые идеи морали и политики являются достоянием немногих умов, привыкших размышлять. Народы еще не освободились от своих варварских предрассудков Дело преобразования общества — дело веков, дело непрерывных усилий человеческого ума, повторных опытов. Но все же в большинстве европейских стран заметен бесспорный прогресс просвещения.

Нации начинают мыслить, их внимание обращается на полезные для них предметы, они отказываются от игрушек своего детства. Даже государи, подчеркивает Гольбах, уставшие от своих собственных безумств, ищут иногда в разуме средство против тех бед, которые они сами наделали. К этому толкают их необходимость и интерес. А если деспоты упорствуют в применении своей разрушительной власти, пользуясь своими устарелыми правами, то эти права оспариваются, народ начинает сомневаться в их подлинности, а наиболее просвещенная часть нации смотрит на них с презрением. Тирания не может быть прочной при распространении просвещения.

А с другой стороны, мы уже видим, в некоторых странах суверенов, которые понимают, что монарх не может быть счастливым и могущественным, пока он повелевает отупевшими рабами и нищими.

¹⁴⁰

Таким образом, современное общество находится на некотором рубеже. Царство невежества и деспотизма колеблется; что же нужно, чтобы общество полностью освободилось от зол прошлого, чтобы оно стало обществом, соответствующим природе человека и требованиям разума? Теоретически Гольбах стоит в этом вопросе на позиции, которую можно условно назвать революционной. Повиноваться законам несправедливым, противоречащим природе человека и цели общества, говорит Гольбах, — это значит повиноваться страсти, капризу, безрассудству. Если не может быть законной власти без согласия народов, если общества должны подчиняться только законам, сообразным с их природой, и не могут отказаться от своей основной цели — своего благосостояния, то из этого следует, что общества не могут мириться с угнетением в какой бы то ни было форме, что они могут воспользоваться силой, чтобы оказать сопротивление силе, их угнетающей. Никакое божественное право не может лишить нацию естественного права защищать себя, говорит Гольбах.

Граждане, которые отказываются повиноваться власти, поставленной и одобренной самим обществом, — мятежники; но те, кто отказывается повиноваться несправедливой, враждебной обществу власти, — граждане, верные своему отечеству. В последнем случае мятежниками надо считать не их, а тиранов, узурпаторов, правящих вопреки общей воле. Сила в конце концов яв­ляется единственным ресурсом против тирании. Народы имеют неотчуждаемое право на восстание против тирана. Деспотизм вынуждает своих рабов искать выход в жестоких средствах — в революции, которая в таких случаях является необходимостью. Нужна страсть, чтобы сокрушить то, что создано страстью. Революции в политическом мире имеют такое же значение, как грозы в мире физическом: они очищают воздух и разгоняют тучи. Свобода часто устанавливалась в результате революций. Внутренняя борьба в государстве часто бывает полезна. Спокойствие деспотического государства — спокойствие трупа.¹⁴¹

Глубоко заблуждаются, по мнению Гольбаха, те тираны, которые мечтают обеспечить покорность народа его нищетой и невежеством. Нищета и невежество могут только усилить, а не ослабить взрыв народного гнева. «Опасайтесь, — восклицает Гольбах, — чтобы эти люди, раздраженные своими цепями, не пришли в конце концов в ярость. Угнетенный народ, когда он приходит в ярость, гораздо опаснее, если он не умеет рассуждать. Потеряв терпение, он слепо и безрассудно бросается разрушать все то, в чем он видит причину своих несчастий».¹⁴²

Признавая бесспорным право общества на сопротивление, Гольбах, однако, не признает этого права за отдельным индивидом. Народы, говорит он, делают королей. Поэтому народы вправе лишать их власти или ограничивать ее, наказывать их, если они угнетают граждан. Но ни в каком случае нельзя признавать это право за отдельным гражданином. Разумный гражданин должен терпеливо подчиняться неизбежным неудобствам правления той страны, в которой он родился. Он никогда не должен забывать, что ему воспрещено нарушать порядок целого, в котором он составляет лишь небольшую часть. Если гражданин одинок в своем недовольстве, он должен мужественно страдать или покинуть общество, которое его не удовлетворяет. Лишь в том случае, когда недовольна вся его родина, он присоединяет к другим и свой голос.¹⁴³

обязательное наличие у нации какого-то органа, через который нация, как целое, может выражать свою волю. Между тем речь идет об обществе деспотическом, где такого органа не существует. Сам Гольбах подчеркивает, что именно отсутствие представительства делает неизбежными насильственные действия со стороны народа. Когда нация, говорит он, лишена речи, у нее остаются только руки, чтобы дать понять, чего она требует. Но в таком случае воля нации лишена специального органа и может найти свое выражение только через волю индивида, а разрыв между нацией и индивидом превращает право на сопротивление в некоторую абстракцию, ибо его реализация при пассивности индивидов совершенно невозможна¹⁴⁴.

Предостерегая, таким образом, народы от опасности революционных потрясений, Гольбах подводит своим рассуждениям о революции такой итог: истина преобразует общество и устраняет его несчастья отнюдь не путем волнений и насилий; положения истинной философии не ведут ни к восстаниям, ни к покушениям. Мудрость и истина всегда сопровождаются справедливостью, человечностью, благоразумием. Они уверены в своем конечном торжестве и не спешат купить это торжество кровью и несчастиями смертных. Стремление реформировать правление должно исходить не от страсти, а от спокойного разума и опыта, от спокойной воли общества. Честолюбие стремится разжечь в недовольном обществе смуты, просвещение — лучшее средство против возможных потрясении.¹⁴⁵

Только истина способна привести к благополучию обитателей земли. Только распространяя разумные мнения, борясь с предрассудками, внушая государям и народам разумное понимание цены справедливости, можно устранить страдания человеческого рода и установить прочное царство свободы. И тогда общество, преобразованное продуманно, постепенно, без смут, без кро­вопролития, покажет потомству пример счастливого общества, построенного на прочной основе. До сих пор ни одно общество не достигало такой степени совершенства, невозможной в силу невежества и неразумия и суверенов и нации.¹⁴⁶

Распространение истины встречает препятствие не только со стороны тиранов, угнетающих народ; ему мешают также предубеждения самого угнетенного народа: народ обычно боится сво­боды, разума и истины больше, чем тех, кто пользуется во вред ему его заблуждениями. Одно из таких заблуждений народа — преданность его так называемым традициям. Против почтения к старым формам, к наследию прошлого Гольбах высказывается в своих работах неоднократно. Есть люди, говорит он, которые для исцеления зол современности ищут средства в старых законах, в старых обычаях, нередко бессмысленных и абсурдных. Они ссылаются на варварские «права», к тому же мало достоверные, как на мудрые решения наших отцов. Это ложное представление о «мудрости отцов» не выдерживает критики с точки зрения здравого смысла и часто ведет к пагубным последствиям. Ответ на новые потребности надо искать в выросшем разуме человечества, а не в его старом невежестве. Слепое уважение к старому приводит людей к тому, что они боятся прикоснуться к злоупотреблениям, которые существуют с незапамятных времен.¹⁴⁷

очередь проповедовать истину народам. Мы видели, что Гольбах, отвергая насильственные средства борьбы с тиранами, все же говорит о грозной силе общества, как о силе, способной сдержать всякую власть и осуществить всеобщую волю. Но здесь мысль Гольбаха,— быть может, сама напуганная перспективой выступления на историческую арену этой «грозной силы» народа,— делает вдруг неожиданный поворот. Чтобы излечить народы от пороков и предрассудков, заявляет Гольбах, надо сначала излечить тех, кто правит народами. Освобождение народов может быть только делом справедливости, мудрости и просвещения их правителей. Народы станут счастливыми и разумными тогда, когда ими будут управлять государи, убежденные в том, что для подлинного счастья надо быть мудрыми, что они заинтересованы в прогрессе просвещения так же, как и их народы. Так возвращается Гольбах к идее «просвещенного монарха», «короля-философа», отводя ему центральное место в своих представлениях о путях осуществления разумного общества.¹⁴⁸

Гольбах сознает, что для торжества разумного порядка нужна борьба. Но это вовсе не борьба классов — классовую структуру общества Гольбах представляет себе весьма неотчетливо, — это даже не борьба между обществом и властью. Это борьба двух абстрактных понятий — истины и заблуждения, воплощающихся обычно, но не всегда и не полностью, в народе и в тиране. Научная ценность этого учения весьма невелика. Как учение, отвечающее на определенные политические запросы своего времени, оно поражает своей противоречивостью. В нем имеются положения, чреватые революционными выводами, имеются выводы, ясно говорящие о стремлении автора во что бы то ни стало избежать открытого и прямого столкновения с силами старого порядка. Иные формулировки Гольбаха позволяют думать, что часть его противоречий может быть отнесена за счет желания избежать гнева и кар со стороны французского «деспотизма». Нам кажется, однако, что корни этих противоречий лежат глубже, в двойственности политических настроений французской буржуазии, уже предчувствующей близкую революцию, но не осознавшей еще вполне ее неизбежность для утверждения нового, буржуазного порядка.

* * *

Относительно мало места отводит Гольбах в своих произведениях вопросам социально-экономическим. Мы уже знаем, что он считает право частной собственности естественным правом человека, что он оправдывает неравенство владений. Мечту о равенстве он считает тщетной мечтой. Стремление к равенству и попытки его достигнуть порождают между гражданами лишь зависть, недоверие к тем из них, кто выделяется своими талантами или даже своими добродетелями. Опьянение равенством, обычно наблюдаемое в республиках, может привести к гибели государства. Осуществление принципа общности среди людей является, по мнению Гольбаха, химерой, несовместимой с природой человека. С другой стороны, как нам тоже приходилось упоминать, он осуждает «вредное использование неравенства», присвоение продукта чужого труда, его возмущают излишества и праздность богачей, нищета и чрезмерный труд масс. Наконец, он, несомненно, большой сторонник прогресса индустрии и науки. Логически сочетать эти разнородные положения, объединить их в стройную систему Гольбаху не удается. В зависимости от хода своих рассуждений он выдвигает то одно, то другое из этих положений, не особенно заботясь об их связи и согласовании, что придает иногда несколько хаотический характер его изложению¹⁴⁹

Гольбах не разделял политических теорий физиократов. Он считал совершенно несостоятельной и противоречивой защищавшуюся физиократами идею «легального деспотизма». Но в вопросах экономики он, несомненно, находился под их влиянием. Как и физиократы, основой экономического благосостояния страны он считал сельское хозяйство. Мудрая политика, говорил он, должна прежде всего заботиться о сельском населении. Желания сельских жителей, пока к ним не проникла зараза города, умеренны и разумны. Правительство должно обеспечить удовлетво­рение их потребностей плодами их умеренного труда. Нужно заботиться также о проведении хороших дорог и каналов, нужно помогать сельскому населению в организации общественных работ, внедрять технические улучшения, наконец, награждать за успехи в труде. Но самое главное — надо освободить крестьян от обид со стороны дворянства и от произвольных налогов, застав­ляющих зачастую хлебопашца покидать поле, которое обрабатывали его предки. Гольбах не питает уважения к феодальной собственности. Права обладателей феодальной собственности нарушают принцип справедливости, основной принцип разумного общества, ибо они вредны для собственности земледельцев. Феодальное право нельзя поэтому признавать подлинным правом, оно является лишь узурпацией. Государство обязано защищать полезное для нации право земледельца, а не вредное для нее феодальное право. Если привилегии дворянства связаны с его былыми воинскими функциями, то в настоящее время оно уже никаких полезных функций не выполняет. Совершенно безумна финансовая политика правительств, которая так истощает крестьян налогами, что они не в состоянии себя прокормить и одеть. Налоги разрушают земледелие, внушают крестьянину отвращение к его работе. Разоренный и отчаявшийся крестьянин превращается в нищего. Между тем благосостояние деревни — основа благосостояния страны, развития торговли и индустрии. Поля кормят государство.¹⁵⁰

— мелкое товарное производи ство, в сельском хозяйстве — мелкое крестьянское землевладение. Естественно, что он не может отрицать необходимость тор­говли как способа обмена товаров между отдельными товаропроизводителями. Правительство, внимательное к интересам своих подданных, должно, по его мнению, всячески содействовать обмену, необходимому для благополучия общества. Безрассудно и преступно стеснять граждан и запрещать им торговать друг с другом. Торговля — дитя свободы. Правительство в сущности ничего не должно делать для купца. Оно должно только предоставить ему свободу действий (le laisser faire), повторяет Гольбах слова Гурнэ. Дворяне относятся к торговле с презрением, прави­тельство ставит ей препоны, ростовщики ее эксплуатируют. Политики заинтересованы в возможно более равномерном обогащении граждан. Богатства, получаемые от торговли, отвечают этому требованию, так как они распределяются между большим числом людей, чьи руки, мастерство и способности приводятся в действие торговлей. Пахарь, рабочий мануфактуры, патроны, ученики— все они выигрывают от ее доходов. Торговля распространяет благосостояние и жизнь во всех частях страны. Но все же основа этого благосостояния — в земле. Правительство, повторяет Гольбах, не должно думать о торговле, пока в государстве есть хотя бы один арпан невозделанной земли. Первая забота правительства — забота об обработке полей.¹⁵¹

Индустрия, как и сельское хозяйство, может, по мнению Гольбаха, служить одним из признаков, хотя и не главных, благосостояния и процветания страны. Она во всяком случае важнее для народа, чем блеск его побед, богатства его городов, великолепные памятники его королям. Индустрия растет с развитием и усложнением потребностей человека. Но, отвечая, таким образом, на непосредственные нужды общества, индустрия в то же время в силу неразрывной связи человеческих знаний толкает человека к созданию наук. Жители городов, занимающиеся обычно индустрией, стремятся, конечно, к собственному обогащению, но своим трудом доставляют выгоду всему обществу. Государство должно поэтому поставить себе целью получать из других стран только те необходимые ему продукты, в которых народу отказывает при­рода его страны или которые собственная индустрия не может обеспечить. Для развития индустриальных предприятий, как и предприятий торговых, нужно не только стремление людей повысить свой достаток, — еще нужнее свобода. Для обеспечения такой свободы недостаточно, чтобы индустрия и торговля не страдали от непосильных налогов, недостаточно неприкосновенности предприятий. Необходима свобода в более широком смысле: необходимо, чтобы ум гражданина мог свободно следовать за идеями, которые он считает истинными и полезными для своего благополучия. Без свободы, восклицает Гольбах, не может быть ни роста населения, ни агрикультуры, ни торговли, ни кредита. В большинстве стран свобода является лишь пустым лозунгом. Правительство, которое, действительно желает служить общественному благу, должно обеспечить своим гражданам свободу труда. Свободная страна — такая страна, где каждый гражданин имеет все возможности работать для своего блага или для удовлетворения своих личных интересов, — при условии, что он не будет вредить общему интересу или благу своих сограждан.¹⁵² Исходя из принципа экономической свободы, Гольбах осуждает цеховую систему производства как систему, стесняющую индивидуальную инициативу и тормозящую развитие промышленности.

Очень большое значение для хозяйственной жизни страны Гольбах придает налогам. В качестве основного принципа налоговой политики он выдвигает «универсальность» налога: налог— это бремя, которое должны нести все подданные. Гольбах резко осуждает существующее во Франции несправедливое и горькое неравенство в отношении налога, освобождение от налогового обложения привилегированных. Согласно тираническому и абсурдному порядку, говорит он, налог щадит у нас наиболее богатых людей, вся его тяжесть падает на бедняка. Земледелец, трудом которого живет общество, облагается произвольными налогами, от которых дворянин полностью свободен. Налог должен быть пропорционален возможностям гражданина. Косвенные налоги не должны касаться предметов первой необходимости. Следует быть очень осторожными в обложении налогами торговли.

Никогда не следует налогу касаться предметов вывоза за границу. Для облегчения земледельцам уплаты налога Гольбах считает возможным и желательным брать его не деньгами, а натурой. Необходимость платить налог деньгами зачастую заставляет земледельца продавать свой урожай по любой цене, мешает ему дождаться более благоприятной конъюнктуры и вырваться из тисков нищеты^153.

У Гольбаха есть представление, впрочем очень неясное, о том, что строй, основанный на индивидуальной трудовой собственности, в силу естественного неравенства людей может вести к чрезмерному, несправедливому неравенству, основанному на эксплуатации чужого труда. Нельзя, однако, не отметить, что в его понимании эксплуататоры — это прежде всего представители правящих слоев старого порядка, это дворянство и духовенство. Расслоение общества он иногда склонен относить за счет деспотизма. Гольбах весьма неотчетливо говорит о зачатках нового эксплуататорского класса — буржуазии¹⁵⁵, хотя и понимает значительную роль торговли в процессе роста неравномерности в распределении богатств. Чрезмерное развитие торговли, утверждает он, ведет к извращению разумного экономического порядка.

Народ, чрезмерно увлеченный торговлей, проникается страстью к богатству. Опьяненный этой мерзкой и низкой страстью, он боится бедности или даже среднего достатка, как самого большого несчастья, жертвует всем ради своего обогащения. Эта эпидемическая страсть захватывает в конце концов все сословия.

Кроме торговли, средством обогащения наций всегда бывали, по мнению Гольбаха, войны. Война справедлива лишь как последнее средство защиты страны от несправедливого и безрассудного нападения. Но все войны, потрясавшие в последнее столетие Европу, были вызваны страстью к богатству, а их движущей силой была деспотическая власть. Для народа война всегда является бичом, народ не имеет оснований радоваться победам тирана или гордиться ими. Это значило бы радоваться потерям своей страны, новым цепям, которые выковываются для нее в войне. Лавры победы орошены слезами и кровью граждан. Народ должен радоваться не победам, а поражениям, унижающим его надменных повелителей, самых жестоких его врагов. Война заглушает голос справедливости и разума. Война — самое худшее из злодеяний.¹⁵⁶

народных масс. Торговые нации приносят в жертву жадным негоциантам, родина которых их сундуки, своих истинных граждан, тех, кто владеет землей и ее возделывает.¹⁵⁷ В таких странах все становится продажным: долг, добродетель, храбрость, даже народное представительство, даже свобода народа. Страсть к богатству всегда прокладывает путь к деспотизму. Впрочем, суверен, какова бы ни была форма правления, вскоре сам становится только орудием богатых. Богатство, концентрированное в руках немногочисленной кучки дурных граждан, жиреющих за счет крови и пота народа, начинает диктовать законы самому суверену¹⁵⁸.

Разбогатевшая нация всегда злоупотребляет своим богатством и погибает в роскоши. Для Гольбаха роскошь — не просто накопление дорогих, или приятных, или редких вещей; роскошь — особое состояние общества, для которого богатство стало принципом, а накопление богатств — страстью. При господстве духа роскоши богатство вместо того, чтобы свободно циркулировать среди земледельцев, попадает в руки бездельников, паразитов, падших женщин, становится источником множества пороков. Возникают излишние потребности, ненужные мануфактуры. Более удобная жизнь в городах и более легкий труд в мануфактурах отвлекают крестьян от тягостной работы на полях.

Наперекор всем принципам мудрой политики города растут до колоссальных размеров, втягивая в себя все богатства государства. Следует подчеркнуть, что, говоря о вредных последствиях чрезмерного развития городов и мануфактур, Гольбах упоминает о «более легком труде» на мануфактурах и вовсе не говорит о чрезмерной эксплуатации рабочих в условиях новой промышленности, хотя и знает, что рабочий в мануфактуре, «прокармливаясь своей работой, непрестанно приращает собственность предпринимателя».¹⁵⁹

корпорацию откупщиков, получающих право безнаказанного вымогательства у других граждан в целях возможно более скорого обеспечения монарха и его министров средствами, которых требует их жадность. Монархи плодят бездельников — рантье, живущих за счет рабочего человека. Монархи создают гнусные монополии, привилегированные корпорации, которым предоставляется исключительное право торговли.

«торговля» в заокеанских странах. Европейцы, говорит он, рассматривают туземцев открытых ими стран, как животных. Их можно не только обманывать, но и истреблять без всякой щепетильности. Нет ничего более жестокого на свете, замечает по этому поводу Гольбах, чем обуреваемый хищностью торговец, особенно если он чувствует уверенность в том, что его преступления будут одобрены его страной. И Гольбах, полный возмущения этими безнаказанными жестокостями, выражает надежду, что индейцы, доведенные европейцами до ярости, в конце концов прогонят со своих берегов людей, которые стали им ненавистны своею жадностью.¹⁶⁰

Наиболее ярко последствия чрезмерного развития торговли и неравномерного накопления богатства сказываются, по мнению Гольбаха, в Англии. Весьма часто, говоря о торговых государствах, он явно имеет в виду Англию, даже не называя ее. Развитие торговли, говорит он, содействует росту соперничества между отдельными нациями. Отсюда этот пыл к открытию новых отраслей и новых районов торговли. Мир представляется недостаточно просторным для обезумевшего торговца. Есть один народ, продолжает Гольбах, который в своей чрезмерной жадности составил как будто неправдоподобный проект захватить в свои руки всю мировую торговлю и стать собственником морей. Это не только несправедливый, но и сумасшедший проект; его осуществление, если бы оно было возможным, несомненно, привело бы к гибели ту нацию, которая одержима этой душевной болезнью.

Той же жадностью к барышам, тем же господством торговых интересов определяется отношение европейских наций к колониям. Уже самая организация колоний была у европейцев не естественным результатом роста земледельческого населения и недостатка для него земли в метрополии, а выражением необузданной страсти к богатствам. Когда европейцы увидели затем, что колонии начали процветать, развивать свою собственную индустрию, метрополии, руководимые жадностью, поставили перед собой задачу подчинить колонии ненавистным монополиям и ввести для их хозяйственной деятельности бесчисленные стеснения, которые, если и неспособны подавить эту деятельность, во всяком случае способны возмутить колонии против метрополии. Сознавшие свои силы колонии понимают цену свободы. Тиранические действия метрополии только ускоряют отделение от них колоний.¹⁶¹

«владычицей морей», о ее борьбе с американскими колониями.

Не отличающиеся ни особой оригинальностью, ни последовательностью, социально-экономические взгляды Гольбаха все же представляют известный исторический интерес. Нормальным общественным порядком является для Гольбаха порядок, основанный на частной собственности и на свободном индивидуальном хозяйстве. Иного порядка он как будто даже не может себе представить. И он считает, что этот порядок, если только он свободен от «искажений», может обеспечить людям благополучие и умеренный достаток. Эти «искажения» — чрезмерное неравенство, страсть к богатству, обнищание деревни, присвоение продуктов чужого труда, эксплуатация колоний и т. п. — он, конечно, видел.