Волгин. Развитие общественной мысли во Франции в XVIII в.
3. Монтескьё

3. МОНТЕСКЬЕ

Идея ограничения королевской власти, несмотря на пример Англии, несмотря на распространение английской политической литературы, находит лишь слабые отклики во Франции первых трех десятилетий XVIII в. Четкой и последовательной защиты конституционной теории у писателей этого периода нет. На этих первых этапах своего развития конституционная теория причудливо сплетается с теорией просвещенного абсолютизма. Мы уже указывали на пример Вольтера, восхвалявшего и просвещенную монархию и английскую свободу.

Для буржуазных оппозиционных кругов XVIII в. авторитетнейшим политическим мыслителем был, несомненно, Монтескье. Буржуазная конституционная мысль Франции считает его своим родоначальником; и действительно, его «Дух законов» сыграл большую роль в распространении и популяризации во Франции умеренных конституционных идей.

Де Секонда де Монтескье барон де ла Бред (1689—1755) принадлежал к богатой и влиятельной семье юга Франции, к старой парламентской аристократии. Двадцати семи лет от роду он получил уже пост президента парламента в Бордо. Через десять лет он сложил с себя эти обязанности и три года провел в путешествиях по Италии, Австрии, Венгрии, Швейцарии, Голландии и Англии. Еще будучи президентом парламента, Монтескье отдавал свой досуг научным занятиям. Его интересы были очень широки: он занимался и физикой, и нравственной философией, и историей. В путешествиях он ревностно собирал материал, характеризующий общественную и политическую жизнь современных ему государств. По возвращении на родину он жил то в замке Бред, возле Бордо, то в Париже. Не пренебрегая ни хозяйством, ни удовольствиями светской жизни, Монтескье не прерывал и своей научной и литературной работы.

Литературное наследство Монтескье весьма разнообразно. В 1721 г. он издал «Персидские письма» — произведение, в котором смелые и острые сатирические выпады против общественных нравов, церкви и государства его времени чередуются с картинами жизни испаганского гарема и с фантастическими рассказами то нравоучительного, то весьма легкомысленного характера. Вслед за «Персидскими письмами» в 20-х годах появились легкомысленный «Temple de gnide» и «Le Voyage a Paphos». Через семь лет после «Пафоса» вышла в свет историческая работа Монтескье «О причинах величия и падения римлян». Наконец, в 1748 г. был напечатан основной труд Монтескье «Дух законов», представляющий собой как бы свод накопленного им в течение многих лет научного материала и итог его исторических и политических размышлений.

Из произведений Монтескье, вышедших до «Духа законов», наибольший интерес для истории социальных и политических идей представляют «Персидские письма». Политические воззрения Монтескье, как они выражены в «Персидских письмах», не отличаются определенностью. Отдельные его замечания по историческим вопросам зачастую не согласованы одно с другим, что лишь формально и далеко не всегда может быть оправдано принадлежностью писем различным авторам. В наиболее общей форме Монтескье ставит проблему общества и государства в письмах, содержащих рассказ о троглодитах.³⁶

Однако при всей резкости насмешек Монтескье они никогда не затрагивают основных принципов монархии. Он выступает не против монархии, в которой видит правление одного, основанное на законах, но против деспотизма, основанного на произволе. По его мнению, большая часть современных ему государств — монархии лишь по названию, по существу же это деспотии. Недостаток монархии Монтескье видит в ее неустойчивости: она скоро перерастает либо в деспотизм, либо в республику. Эта неустойчивость монархического образа правления объясняется тем, что он держится, по теории Монтескье, на равновесии между государем и народом. Это равновесие трудно сохранять; власть всегда увеличивается на одной стороне и уменьшается на другой. Так как в руках государя войско, то преимущество обычно бывает на его стороне, что и ведет к превращению монархий в деспотии. С этой точки зрения Монтескье рассматривает и борьбу между королевской властью и парламентами. В парламентах он видит учреждения, представляющие нужды народа, доводящие до монарха «стенания и слезы, которые им доверены». Он с грустью констатирует, что влияние парламентов все более умаляется, что они отступают перед подавляющим авторитетом королевской власти. В них он видит подлинную основу всякой законной власти и выражает надежду, что их сила еще к ним вернется Монтескье с явным одобрением отмечает особенности политических порядков Англии. Не все народы Европы, говорит он, одинаково подчиняются своим государям: англичане не дают королю возможности упрочить свою власть и стать деспотом. Они считают, что отношения людей друг к другу определяются тем благом, которое они друг другу оказывают, и если государь вместо того, чтобы оказывать своим подданным благо, их угнетает, то у подданных нет больше основания повиноваться ему. «Они возвращаются к своей естественной свободе». «Неограниченная» власть, по их мнению, не может быть законной. Со столь же явным сочувствием рассказывает Монтескье о том, как древние греки, вдохновляемые любовью к свободе, поднялись против тягостной тирании своих государей и установили у себя республиканский образ правления.

Трудно сказать, отдает ли Монтескье предпочтение в «Персидских письмах» монархии, основанной на законах, или монархии, ограниченной народным представительством, или, наконец, республике. Одно во всяком случае ясно: «Персидские письма» пропитаны резко враждебным отношением к деспотизму. Основным критерием, с которым Монтескье подходит к оценке поли­тических отношений, служит понятие «свободы». «Прекрасная свобода», говорит Монтескье, согласна с разумом, человечностью и природой. Исходя из этого несколько неопределенного понятия, Монтескье отказывается считать «варварами» те народы, которые завоевали и раздробили на части Римскую империю: они не были настоящими варварами потому, что были свободны, но впали в варварство с тех пор, как подчинились абсолютной власти.

Отношение Монтескье к христианской религии и к ее основным догматам равнодушно-скептическое. В одном из «писем», изъятом цензурой из второго издания, Монтескье позволяет себе слегка иронизировать, прикрываясь наивностью и невежеством персиянина, даже над такими основными догматами христианской религии, как троичность божества и пресуществление. Но это — исключение; острие сатиры Монтескье направлено не столько против существа христианского учения, сколько против пороков Церковной практики: против накопления папами мирских богатств, против индульгенций, против жестокости инквизиции, против лицемерного и корыстолюбивого духовенства. Папу он называет старым идолом, которому кадят по привычке, и издевается над «устаревшими» претензиями папы быть непогрешимым авторитетом для всего христианского мира. Верным признаком истинно религиозного человека служит, по мнению Монтескье, «соблюдение общественных правил и человеческих обязанностей», добрые дела, любовь к людям, а не выполнение обрядов, смысл которых непонятен и выбор которых из громадного числа обрядов, установленных двумя тысячами религий, весьма затруднителен.

Монтескье не раз касается в «Письмах» проблемы веротерпимости, подходя к ней преимущественно с точки зрения государственного интереса. Наличие в стране многих религий выгодно для государства. Соперничество между религиями ведет к строгому соблюдению их членами полезных для общества правил, к воздержанию от поступков, которые бесчестили бы данную религию. Граждане, не принадлежащие к господствующей церкви, обычно проявляют большее трудолюбие и мастерство в своих делах, так как им недоступны иные почести и они могут возвыситься лишь этим способом. Судя по последнему замечанию, Монтескье, защищая веротерпимость, все же не предполагает полного равенства в правах религиозных меньшинств с господствующей церковью. Монтескье несомненно осуждает гонения на гугенотов и янсенистов, хотя прямо об этом и не говорит. Его рассказ о проекте изгнания из Персии армян, что лишило бы Персию всех ее торговцев и почти всех ремесленников, явным образом имеет в виду не столько Персию, сколько Францию. При чтении этого рассказа французские современники не могли не вспомнить о событиях, имевших место в их родной стране: об отмене нантского эдикта и о последовавшей массовой эмиграции гугенотов.

* * *

«Дух законов» — это громадное собрание афоризмов, иногда очень тонких и остроумных, зачастую противоречивых. Афоризмы сгруппированы по книгам, разбитым на большое количество глав; некоторые главы являются самостоятельными небольшими этюдами, другие — состоят из одного предложения. Тематика глав исключительно разнообразна: рядом с главами, посвящен­ными большим и важным проблемам теории государства, мы находим в книге такие, как глава о покаянии, о подбрасывании детей, о совершеннолетии франкских королей, о естественной стыдливости и т. п. Связь между главами не всегда можно уловить; в некоторых случаях автор, приводя тот или иной пример для пояснения своей мысли, увлекается историческим или тех­ническим сюжетом и дает длиннейший экскурс, не имеющий уже никакого отношения к основной мысли (вроде экскурса о кораблестроении и о греческой торговле в книге двадцать первой). В общем материал книги, несмотря на обилие подразделений, классифицирован весьма нечетко. Монтескье менее всего обладал даром систематического мышления. Неудивительно, что иссле­дователи Монтескье приходили к самым различным выводам по вопросу о том, в чем следует видеть центральную руководящую идею «Духа законов». Вероятнее всего, что такой объединяющей идеи просто не существует.

В предисловии к «Духу законов» Монтескье заявляет, что он видит свою задачу не в критике существующих у разных народностей разнообразных порядков, а в их объяснении. При всей пестроте социальных установлений их возникновение не вызвано ни произволом, ни случайностью. Все движения мира совершаются по неизменным законам. «Законы, — говорит Монтескье, — суть необходимые отношения, вытекающие из природы вещей». История любого народа является как бы частным случаем применения общих начал. Задача исследователя состоит в том, чтобы открыть эти общие начала, которым сами собой подчиняются все частные случаи.³⁸

— открыть общие законы социальной жизни — Монтескье, несомненно, опережает свое время. Однако свое понимание закона как неизменно установленного отношения он не в состоянии провести последовательно. Под влиянием господствующей естественно-правовой теории Монтескье придает социальному закону значение не только необходимого отношения, но и нормы естественного права. Люди, говорит он, создают себе сами законы, но у них есть также такие законы, которые не ими созданы. Это — законы природы, предшествующие

Совершенно ясно, что здесь отношения, неизменно и необходимо устанавливающиеся между людьми в силу природы вещей, приобретают характер моральных норм общежития, характер отношений, которые должны существовать в общежитии. Различия между этими двумя пони-Маниями «закона природы» Монтескье не видит и употребляет этот термин в дальнейшем то в том, то в другом его значении.

«Законы природы», управляющие обществом, вытекают из устройства человеческого существа, утверждает далее Монтескье в полном согласии с теоретиками естественного права. «Устройство человеческого существа» — это как будто только конкретизация в применении к обществу ранее данной формулы «природа вещей». Но это новое положение существенно изменяет методологическую установку. Под человеческим существом Монтескье, как и другие его современники, разумеет не общественного человека, каким его знает история, а человека внеисторического, абстрактного, каким он был предположительно до образования общества. А отсюда следует вывод, что для открытия общественных законов надо изучать «естественное состояние», а не исторические факты.⁴⁰ Открытые таким образом общие начала должны быть затем приложены к частным случаям. Признав необходимым такой путь исследования, Монтескье сам, однако, на этот путь не вступает, обращаясь к изучению исторического материала. Естественное состояние занимает очень мало места в его труде. Естественно-правовая дедукция мало соответствовала научным вкусам Монтескье. При этом в самом понимании естественного состояния мы находим у него некоторую непоследовательность. С одной стороны, в естественном состоянии он видит отправной пункт для исследования общественных законов, как бы первоисточник норм общественной жизни; с другой стороны, он полагает, что в естественном состоянии жизнь и благополучие человека не обеспечены и что именно эта необеспеченность делает необходимым образование общества. В центре его интереса — конкретная история человеческих обществ. Но путы естественно-правовой доктрины, несомненно, немало помешали ему в осуществлении его основного намерения — раскрытия социальной закономерности.

Выходя из естественного состояния, люди отказываются от своей естественной независимости, чтобы жить под властью государственных законов; они отказываются от естественной общности, чтобы жить под властью гражданских законов, т. е. частной собственности.⁴¹ «Закон, говоря вообще, есть разум человеческий», поскольку он управляет народами земли. Законы каждого народа должны быть частными слу­чаями применения этого разума. Но условия существования и характеры народов разнообразны. Отсюда разнообразие законов и форм правления. Лишь изредка законы одного народа могут быть пригодны для другого.⁴² Это положение о необходимом разнообразии законов является одним из основных положений теории Монтескье. Признавая общие предпосылки теории естественного права, он отрицает возможность построения на их основе универсальной системы «естественных законов». В каждом отдельном случае, утверждает Монтескье, наиболее естественными будут те законы, которые соответствуют характеру данного народа. Законы нельзя оценивать, исходя только из общих принципов; при такой оценке должны быть принимаемы во внимание также частные обстоятельства.

­ных форм и их зависимости от условий существования и народного характера, — все эти черты теории Монтескье были плодотворны в научном отношении, толкая мысль к изучению истори­ческой конкретности во всем ее живом многообразии. Но в теоретической позиции Монтескье есть слабое место. Формы правления, государственные установления, законы изображаются им как явления, закономерно расположенные в пространстве. Это, так сказать, географическая закономерность. Закономерности их смены во времени Монтескье не устанавливает. Конечно, Монтескье знает и отмечает исторические смены государственных форм. На основании опыта античных республик он говорит о превращении республик в деспотии, под влиянием впечатлений современности он указывает на опасность перерождения монархий в деспотии. «Реки бегут смешаться с морем, монархии стремятся раствориться в деспотизме». Но эти переходы — результат разложения основной формы. Никаких перспектив дальнейшего развития они не открывают. Диалектики исторического процесса Монтескье не понимает. Каждая государственная форма мыслится им как некая индивидуальность, закономерно в определенных условиях возникающая и закономерно в определенных условиях погибающая. Но мысль о том, что эти формы связаны Друг с другом как явления, соответствующие последовательным стадиям развития человеческого общества, Монтескье совершенно чужда.

Климату Монтескье придает особенно большое значение. «Если справедливо,— говорит он,— что характер ума и страсти сердца чрезвычайно различны в различных климатах, то законы должны соответствовать и различию этих страстей, и различию этих характеров». Холодный климат образует крепких и мужественных людей, жаркий климат — расслабленных и малодушных.⁴³ «Рабство политическое... не меньше гражданского и домашнего зависит от природы климата». Климатом обусловлены рабство женщины, многоженство, деспотизм в одних странах, в других — свобода, единобрачие, республика. С климатом связаны и религиозные представления: религия, не соответствующая климату страны, не может в ней удержаться. Климат вызывает в различных странах различные потребности, различия в потребностях обусловливают различия в образе жизни, а различия в образе жизни — различия в законах. Власть климата, заявляет Монтескье, сильнее всех властей⁴⁴ Иногда создается впечатление, что климат является для Монтескье основным, всеопределяющим фактором. Этому противоречит, однако, ряд мест, где Монтескье ставит климат в один ряд с другими факторами и оговаривает ограниченность его влияния.

Устройство поверхности земли определяет размеры государств, а с их размерами необходимо связана и определенная форма государства. Республика пригодна для небольших территорий, монархия — для средних, деспотия — для обширных. Обширные равнины Азии являются предпосылкой для создания больших государств, следовательно, государств деспотических. Если бы деспотизм не господствовал в азиатских государствах, то они неизбежно распались бы на более мелкие единицы, а это было бы несовместимо с естественным разделением страны. В Европе, наоборот, естественное разделение территории ведет к образованию средних государств, следовательно, монархий, основанных на законе; европейское государство, лишенное такого правления, приходит в упадок.⁴⁵

Не меньшее значение имеет почва. В странах с почвой, подходящей для земледелия, естественно устанавливается дух зависимости. Народы, не возделывающие земли, пользуются большой свободой. Поселяне, обрабатывающие землю, слишком поглощены своей работой и потому менее ревнивы к своей свободе. Плодородные долины к тому же труднее защищать, а после того как они покорены, сломленный дух свободы не может вернуться. У горных народов меньше объектов вожделения и защищать эти объекты легче. Поэтому в менее плодородной Аттике было народное правление, в более плодородном Лакедемоне — аристократическое. И в Афинах горцы стояли за демократию, жители равнин — за знать. Бесплодие почвы заставляет заниматься людей промыслами, делает их воздержанными, закаленными в труде, мужественными, способными к войне. Им приходится бороться за удовлетворение своих потребностей, а для этого они нуждаются в свободе. Таковы народы севера. Наоборот, народы юга легко получают все от природы; имея возможность обходиться без богатств, они обходятся и без свободы.⁴⁶

Анализ природных факторов приводит Монтескье к проблеме производства и его влияния на характер и правление народа. Почва воздействует на социальную жизнь лишь в той мере, в какой с ней связан тот или иной вид труда, направленного на удовлетворение человеческих потребностей Зависимость, несвобода характерна для обществ земледельческих, свобода — для промышленных. Этот ряд мыслей приводит Монтескье к замечательной формулировке: «Законы находятся в очень тесном соотношении с теми способами, посредством которых различные народы добывают себе средства к существованию».⁴⁷ «Духе законов» дальнейшего развития, остается гениальной догадкой, весьма мало влияющей на ход рассуждений автора.

Природа и климат властвуют над дикарями. В дальнейшем выдвигаются на первое место факторы социальные, причем у отдельных народов они играют различную по значению роль. Так, в Китае господствуют обычаи, в Японии — законы, в Лакедемоне — нравы, в Риме — правила правления и традиции старины.⁴⁸ Но какой бы фактор ни был главенствующим, между ними долж­на существовать известная гармония. Нравы, обычаи, религия, законы, формы правления тесно связаны с климатом. Нравы, обычаи, религия, законы непосредственно взаимно связаны друг с другом. Так, деспотизм предполагает рабство женщины, монархия, основанная на законах, — ее свободу. Так, деспотизму соответствует магометанство, монархии — христианство.

Социологические взгляды Монтескье не лишены оригинальных черт. Для их обоснования им привлечен большой конкретный материал. Но не надо забывать, что теория влияния геогра­фических условий на общественную жизнь и на государство — теория, восходящая своими корнями еще к Гиппократу IV в. до н. э.), — была в XVI в. четко сформулирована Боденом в его «Государстве», конечно хорошо известном Монтескье. Все, что Монтескье говорит о влиянии на характер народов климата, почвы и устройства поверхности земли, представляет собой лишь развитие положений, выдвинутых Боденом. У Бодена заимствовал Монтескье даже некоторые детали. Таковы его рассуждения о характере горцев и жителей долин, о связи между природными условиями, производством и умственным и нравственным развитием народов.

­лона спросили, рассказывает Монтескье, дал ли он афинянам лучшие из всех законов, Солон ответил: «я дал им лучшие из тех, какие они могли вынести». В этом рассказе четко выражено отношение Монтескье к возможностям законодательства и его пределам. Монтескье не чуждо вытекающее из естественно-правовой теории представление о законодательстве, как о какой-то независимой силе, руководящейся в своей деятельности общими принципами. Он допускает даже возможность конфликта между этими общими принципами и факторами, определяющими характер народа. Так, в известных случаях законодатель во имя общих принципов, опираясь на моральные факторы, может бороться даже с влиянием климата, поощряя, например, людей к земледелию.⁴⁹ Но это — исключение. Основным руководящим правилом для законодателя является возможное приспособление к народному духу. Надо помнить, что в теории Монтескье нет смены низших общественных форм высшими. Задача законодателя тем самым сводится к частным исправлениям в пределах, данных определенной установившейся системой социальных Я политических отношений и духом народа как ее основой. Даже к исправлениям, когда они могут затронуть какую-либо из сторон народного характера, Монтескье рекомендует относиться с большой осторожностью. «Не все следует исправлять» — таково название одной из глав «Духа законов».⁵⁰

Если трудно говорить о единой руководящей идее «Духа законов», то есть все основания говорить о проникающем все его части политическом настроении. Это настроение можно назвать, в подражание Монтескье, духом компромисса. Эта склонность к компромиссу во что бы то ни стало, к компромиссу с любыми существующими социальными и политическими формами, как бы плохи ни были эти формы с точки зрения признаваемых теоретически «общих принципов», — характерная черта Монтескье. Монтескье следует признать величайшим представителем — быть может, единственным действительно крупным представителем — теории политического компромисса. «Благо политическое, как и благо нравственное, всегда находится между двумя пределами»,— говорит Монтескье. «Люди всегда почти лучше уживаются с серединой, чем с крайностями». Поэтому умеренность должна быть всегда духом законодателя. Монтескье утверждает, что доказательству этого положения посвящена в сущности вся его книга. И с этим утверждением нельзя не согласиться.⁵¹

Любопытнейшим образчиком принципиальной, если можно так выразиться, компромиссности рассуждений Монтескье является книга «Духа законов», посвященная рабству. Монтескье сразу же заявляет, что рабство «дурно по самой своей природе». Но рабство существует. И законы должны поэтому стремиться. Вовсе не к тому, чтобы его тем или иным способом ликвидировать.

у данного народа отношениям. Это положение составляет, с другой стороны, не высказываемую, но все время подразумеваемую предпосылку исследования отдельных политических форм. Анализируя эти формы, Монтескье лишь в виде исключения дает им оценку с точки зрения общих принципов. Его внимание привлекает не вопрос о том, какая из этих форм лучше, а вопрос о том, как, принимая определенную форму за данную, достичь в ее пределах наилучших результатов. Именно поэтому в колоссальном материале, собранном в книге Монтескье, легко найти аргументы в защиту весьма различных политических систем: демократической республики, ограниченной монархии английского типа, абсолютизма, опирающегося на привилегированные сословия.

* * *

Монтескье различает три основные формы правления: республику, монархию и деспотию. Республиканское правление может быть демократическим,— если правит народ; аристократи­ческим, — если правят немногие. Отличительная черта монархии состоит в том, что в ней правит одно лицо, но посредством установленных неизменных законов. Наконец, деспотия — это правление, в котором все движется волей и произволом одного лица вне всяких законов и правил.⁵³

Не подлежит никакому сомнению отрицательное отношение Монтескье к деспотизму, хотя в ряде случаев, в согласии со своей общей установкой, он указывает и для деспотического прав­ления наиболее целесообразные частные мероприятия. «Единственным движущим принципом в деспотии является страх. Нельзя говорить без ужаса об этом чудовищном правлении. Самая большая опасность для монархии или республики — ее падение к деспотизму». «Когда дикари Луизианы хотят сорвать, плод с дерева, они срубают дерево под корень и срывают плод. Таково деспотическое правление». Деспотизм тем более страшен, что его устойчивость и его разрушительная сила очень велики: против деспотизма не устоят никакие нравы и климаты.⁵⁴

Гораздо сложнее отношение Монтескье к республике и монархии. И ту и другую форму, в противопоставлении деспотии, он именует иногда «умеренными правлениями», что, как мы знаем, является в его устах оценкой положительной. И в той, и в другой форме он находит ряд черт, которые заслуживают, по его мнению, одобрения. Переход от республики к монархии и наоборот, с его точки зрения, не представляет опасности для государства.

народное правление. Надо, однако, при этом иметь в виду, что «демократия» Монтескье, как и демократия его античных образцов, понятие весьма относи­тельное. Подлинной демократии Монтескье боится. «Даже при народном правлении, — говорит он, — власть не должна находиться в руках низшего слоя населения».⁵⁵ ­дать противовес ее пагубным последствиям, необходимо тем или иным способом привлечь к делу управления «народ». Впрочем, и в аристократии, по мнению Монтескье, возможно такое же сча­стье, как в демократии, если в ней неравенство смягчается духом умеренности.⁵⁶

Исходя из опыта классической древности, Монтескье утверждает, что республиканская форма правления возможна лишь в государствах небольшого размера. «Республика по своей природе требует небольшой территории, иначе она не удержится». Но Монтескье изучал не только античность; он хорошо знал и высоко ценил строй современных ему республик — Швейцарии и Нидерландов. Он нашел в их организации средство противодействия «природной» слабости, присущей республике. Это средство — федеративное устройство. «Люди в конце концов были бы вынуждены жить всегда под властью одного, — говорит Монтескье, — если бы они не изобрели известного строя, который со всеми внутренними достоинствами республиканского правления совмещает внешнюю силу монархического. Я имею в виду республику федеративную».⁵⁹

Симпатии Монтескье к умеренно-демократической республике бесспорны. Но это — симпатии платонические. Республика может существовать лишь там, где господствуют «героические добродетели древних». Таких добродетелей нельзя и требовать от современных людей. Следовательно, республика для них невозможна. И мысль Монтескье в поисках возможного политического блага покидает области героического прошлого, чтобы найти это возможное благо в политической действительности настоящего.

Политические добродетели не случайно так редки в этих монархических государствах. В монархии трудно народу быть добродетельным, говорит Монтескье. Добродетели нет даже в непосредственном окружении монарха; трудно представить, чтобы низшие были честны там, где бесчестны высшие. Для монархии характерно, что она совершает великие дела с возможно мень­шим участием добродетели. Утверждение и сохранение монархического правления не требует большого запаса честности. Основным двигателем является в монархии не добродетель, но честь! (в особом ее понимании). Опираясь на эту силу, государство может существовать независимо от любви к отечеству, независимо от любви к истинной славе. Под честью Монтескье разумеет «предрассудки каждого лица и каждого положения» — предрассудки, связанные с чинами, родовитостью дворянства и т. п. «С философской точки зрения, — подчеркивает он, — эта честь, двигающая (в монархиях) всеми частями государственного тела, есть ложная честь».⁶⁰

В моральном отношении монархия стоит в иерархии Монтескье, несомненно, ниже республики. Некоторые главы в «Духе законов», посвященные монархии, написаны почти в сатирических тонах, напоминающих «Персидские письма». Такова, например, характеристика придворных нравов: «Честолюбивая праздность, низкое высокомерие, желание обогащаться без труда, отвращение к правде, лесть, измена, вероломство, неисполнение всех своих обязательств, презрение к долгу гражданина, страх, внушаемый добродетелью государя, надежда, возложенная на его пороки, и, что хуже всего, вечное издевательство над Добродетелью, — вот, полагаю я, черты характера большинства придворных, отмеченные всюду и во все времена».⁶¹ Монтескье не закрывает глаза на пороки монархического порядка.

предполагает существование постоянных «посредствующих каналов, по которым движется власть», или иначе — «посредствующих властей».⁶² Если таких властей не существует, если в государстве действует лишь капризная воля одного, в нем не может быть ничего устойчивого, следовательно, никаких основных законов. Наиболее естественной из посредствующих властей Монтескье считает власть дворянства. Дворянство теснейшим образом связано с монархией. «Нет монарха, нет и дворянства; нет дворянства, нет и монарха. Но есть деспот».⁶³ Второй посредствующей властью является власть духовенства, имеющая особенное значение в монархиях, склоняющихся к деспотизму, Таким образом, теория посредствующих властей обосновывает у Монтескье необходимость в монархии привилегий господствующих сословий феодального общества. Дворянство и духовенство представляются ему противовесом возможному деспотизму. Отмена или ослабление сословных привилегий служит всегда симптомом разложения монархии. С этой точки зрения политическая практика последних французских королей представляется Монтескье пагубной для монархических устоев. «Монархия погибает, — говорит он, — когда государь, относя все единственно к себе, сводит государство к своей столице, столицу к своему двору, а свой двор — к своей особе».⁶⁴ Читателям Монтескье нетрудно было догадаться, что в этом замечании имеется в виду «великолепное царствование» Людовика XIV.

Существование посредствующих властей, однако, не вполне обеспечивает прочность монархического правления. Сословные привилегии составляют преграду для произвола. Они создают нужную почву для развития чести, предполагающей существование преимуществ и различий. Но привилегированные сословия не могут быть силой, охраняющей законы. Знати свойственно невежество, презрение к гражданской власти. Поэтому для охраны законов в монархическом государстве должны существовать особые политические коллегии, обнародывающие законы и напоминающие о законах, уже существующих. Эти коллегии должны быть несменяемыми и действовать непрерывно. Это — не исполнители мгновенных проявлений воли государя, но блюстители основных законов. Ясно, что Монтескье имеет в виду систему парламентов и защищает самое широкое толкование их полномочий.⁶⁵ доказывает, что в монархии полезна практика продажи и наследственности долж­ностей. Эта практика придает отправлению государственных функций более устойчивый и постоянный характер, делает их более свободными от воздействия «мгновенных проявлений во­ли». Все рассуждения Монтескье проникнуты органическим недоверием к монарху, способному ежеминутно превратиться в деспота. При продаже должностей воля монарха корректируется случайностью. Но бояться ее не следует: случай, говорит Монтескье, доставит лучших покупателей, чем выбор государя.⁶⁶

Концепция монархии Монтескье весьма близка к идеям аристократической оппозиции XVII и начала XVIII века. Она отражает, несомненно, аристократические и парламентские традиции той среды, к которой Монтескье принадлежит по своему происхождению и воспитанию. В отрывке о парламенте он довольно точно воспроизводит аргументацию, весьма распространенную в парламентских кругах первой половины XVIII в., — аргументацию, нашедшую свое выражение в ряде исходивших из этих кругов документов. Парламентские традиции сказываются также весьма ярко в исторических взглядах Монтескье. Монтескье совершенно не согласен с историческим построением Дюбо и д'Аржансона. Романистической теории возникновения королевской власти из власти римских императоров Монтескье противополагает теорию германского ее происхождения: первые короли — простые военные вожди франков. Они нуждались в воинах и компенсировали их землями, отнятыми у покоренных. Сеньериальные права — вознаграждение за освобождение сервов и за уступленные им земли, которые раньше принадлежали знати.

Но было бы ошибочно думать, что монархия представляется Монтескье политической формой, единственно возможной и наиболее желательной в больших государствах современной ему Европы. Если республика для этого поклонника приспособления к существующему — прекрасная утопия, то монархия, даже обставленная всеми гарантиями против деспотизма, — лишь один из мыслимых видов компромисса с действительностью. Монтескье знает лучшую форму политического строя, пригодную для современных народов. Пригодность ее доказана тем, что она уже осуществлена, по мнению Монтескье, в одной из соседних с Францией стран — в Англии. Эту форму Монтескье называет республикой, скрывающейся под обличием монархии

Рассуждения об Англии и английском строе составляют лишь очень небольшую часть сложной по построению и громоздкой книги Монтескье. Эта часть написана под несомненным влиянием английских политических мыслителей — и особенно под влиянием торийского теоретика Болинброка. Но вряд ли подлежит сомнению, что именно этим рассуждениям обязан «Дух законов» своей популярностью в предреволюционную эпоху и в первый период революции.

— понятие специфической цели государства. Такая специфическая цель каждого государства, очевидно, связана с характером народа и образующими его факторами. Это вытекает из всей совокупности представлений Монтескье об общественных отношениях. Но Монтескье на этом вопросе спе­циально не останавливается. Он приводит лишь ряд примеров: целью Рима было увеличение пределов государства, целью Лакедемона — война, Китая — общественное спокойствие и т. д. Непосредственной целью государственного устройства Англии является политическая свобода.⁶⁷

что законами запрещено, то свободы у него не было бы, так как то же самое могли бы делать и Другие граждане Политическая свобода возможна лишь там, где нет нарушающих ее злоупотреблений властью. А чтобы не было возможности злоупотреблять властью, «необходим такой порядок вещей, при котором различные власти могли сдерживать друг друга».⁶⁸

В каждом государстве есть три рода власти власть законодательная, власть исполнительная и власть судебная. Если власть законодательная и власть исполнительная соединены, то свободы не будет, так как обладающее этими властями лицо или учреждение сможет издавать тиранические законы, чтобы так же тиранически их применять Точно так же не будет свободы, если одна из этих властей соединена с судебной. Когда судья является в то же время законодателем, это ведет к произволу; когда судья является исполнителем, то может легко стать угнетателем. Если все три власти соединены в одном лице, то все погибло: такое соединение составляет характерную черту деспотизма.⁶⁹

В свободном государстве каждый человек должен управлять собою сам. Но это невозможно в больших странах и неудобно в малых. Поэтому система прямого законодательства народа за­меняется системой законодательства представителей. Так как люди лучше знают интересы своего города, чем интересы других городов, то выборы представителей наиболее целесообразно про­изводить не от всего населения страны, а от каждого города в отдельности. Представители должны иметь от избирателей только одну общую инструкцию, а не испрашивать от них инст­рукции по каждому вопросу. Монтескье знает, что в некоторых странах выборы производятся по сословиям (Голландия), но явно предпочитает общесословные выборы по округам. Право подавать голос в своем округе, говорит Монтескье, должно принадлежать всем гражданам. Но мы уже знаем относительность демократизма Монтескье: за этим утверждением тотчас же следует оговорка «... исключая тех, положение которых так низко, что на них смотрят как на людей, неспособных иметь свою собственную волю» Что это за категория бесправных, Монтескье точно не определяет. Собрание представителей отнюдь не должно руководить исполнительной властью Оно образуется лишь для того, чтобы издавать законы и наблюдать за их исполнением.⁷⁰

­ные, свобода превратилась бы для них в рабство, так как большая часть решений была бы направлена против них. Их прерогативы сами по себе ненавистны и в свободном государстве должны находиться в постоянной опасности. Во избежание уничтожения этих прерогатив Монтескье и считает нужным, чтобы благородные обладали известными преимуществами в издании законов. Из них следует составить особое собрание, имеющее право отменять решения народного представительства. Это собрание должно быть наследственным по самому существу своих задач. В изъятие из общего правила оно должно обладать в известных случаях судебной властью. Люди знатные всегда возбуждают к себе зависть. Они должны быть судимы, во избежание несправедливости суда, судьями, равными себе. Это требование может быть осуществлено, если благородных будет судить не обыкновенный суд, а та часть законодательного собрания, которая составлена из благородных.⁷¹

Исполнительная власть должна быть сосредоточена в руках одного лица — монарха. Она должна действовать быстро, а это всегда лучше исполняется одним, чем многими. Монтескье высказывается против системы, при которой исполнительная власть вручается известному числу лиц, принадлежащих к составу законодательного собрания, т. е. против системы ответственного парламентского правительства. Это было бы, с его точки зрения, вредным соединением исполнительной власти с законодательной. Исполнительная власть должна обладать правом от­мены решении власти законодательной (право veto), так как иначе законодательная власть может предоставить себе любые права и уничтожить все другие власти. Исполнительная власть созывает и распускает законодательное собрание; если бы законодательное собрание само себя распускало, то оно, замыслив захватить в свои руки власть исполнительную, могло бы вовсе себя не распустить. Здесь Монтескье имеет в виду, очевидно, опыт Долгого парламента и стремится (вслед за английскими политическими мыслителями) обосновать английскую практику необходимостью предупредить повторения такого случая в будущем.⁷²

Законодательная власть не должна иметь права вмешиваться в действия власти исполнительной и их приостанавливать» Монтескье старается уверить читателя, вопреки очевидности, что исполнительную власть незачем ограничивать, ибо «границы действий исполнительной власти заключаются в ее собственной природе». Законодательное собрание может лишь проверять, как исполняются созданные им законы. Но если даже при такой проверке оно придет к отрицательному выводу по отношению к исполнительной власти, — оно не вправе судить монарха за действия исполнительной власти. Личность монарха священна, она охраняет государство от тирании собрания, и свобода погибла бы, если бы собрание стало судить монарха. Судить и наказывать собрание должно в таких случаях министров, подающих монарху дурные советы. Но судебное преследование — исключительная мера воздействия на исполнительную власть. В распоряжении законодательного собрания есть другие средства влияния на нее. Это — ежегодно вотируемые постановления о налогах и о военных силах. Для сохранения свободы не­обходимо, чтобы такие постановления никогда не издавались более чем на год.⁷³

Судебная власть не должна передаваться в руки постоянно действующего органа. Она должна принадлежать лицам из народа, привлекаемым по установленному законом порядку для он правления судебных функций. В случае важных обвинений преступник должен иметь право избрания или хотя бы отвода своих судей. Судьи должны быть людьми одного положения с обвиняемым, чтобы он не считал, что его судьи склонны его притеснять. Судебной власти Монтескье уделяет меньше внимания, чем законодательной и исполнительной: в известном смысле, говорит он, это как бы совсем не власть.⁷⁴

Монтескье дает, конечно, не точное, стилизованное изображение английской конституции XVIII в., притом стилизованное в реакционно-торийском духе. В то время, когда он писал «Дух законов», английский король вовсе не был таким неограниченным руководителем исполнительной власти, каким он изображен у Монтескье; исполнительная власть — кабинет — вовсе не была независимой от законодательной власти — парламента. Но не надо забывать, что в плане Монтескье глава, носящая название «Государственные законы Англии», имела целью не столько точное описание английских политических порядков, сколько выяснение того соотношения политических сил, которое самому Монтескье представлялось в наибольшей степени обеспе­чивающим гражданам политическую свободу и вытекающие из нее блага. Английская конституция была известна Монтескье и по личным наблюдениям и по работам английских писателей, также стилизовавших ее соответственно своим политическим симпатиям. Из всех существовавших в его время конституций английская в наибольшей мере отвечала его собственным политическим настроениям. Ее изображение было для него весьма удобным способом пропаганды. Но, пользуясь этим способом, он считал себя вправе дать изображаемому объекту свое толкование, осветить одни и оставить в тени другие его части. Не случайно основные положения этой главы даны Монтескье не в форме рассказа о том, что есть в Англии, а в форме выяснения того, что должно быть в свободном государстве.⁷⁶

Строй, существующий в Англии, ведет, по мнению Монтескье, к ряду политических, моральных и социальных последствий. Для того, чтобы пользоваться свободой, и для того, чтобы ее сохранять, необходимо, чтобы каждый гражданин мог говорить то, что думает. Поэтому в Англии существует свобода слова и свобода печати. «В свободной стране очень часто бывает безразлично, хорошо или дурно рассуждают люди; важно лишь, чтобы они рассуждали, так как от этого происходит свобода, обеспечивающая от дурных последствий этих рассуждений». По­литическая свобода предполагает, что каждый гражданин руководствуется своей собственной волей и своим собственным разумом. Отсюда вытекает с неизбежностью религиозная свобода.

Часть граждан проникается равнодушием к религии; другая часть, в своем религиозном рвении создает множество сект. Англичане относились бы нетерпимо лишь к той религии, которую пытались бы у них водворить при помощи рабства (имеется в виду, конечно, католицизм). Свобода не уничтожает сословных делений; но она сближает людей различных сословий; люди знатные в этой стране ближе к народу, чем в других странах. Людей в свободном государстве ценят не за их внешние свойства, а за их действительные качества. А такими Монтескье признает — и это следует подчеркнуть — только два: личное достоинство и богатство.⁷⁷

Особого внимания заслуживает та связь, которую Монтескье устанавливает между политической свободой и хозяйственным развитием Англии. Наличие такой связи отнюдь не означает, что система хозяйства всецело зависит от политического строя. Монтескье предупреждает против такого толкования его мысли. Другой фактор, климат, остается и в данном случае фактором основным. Но свобода, несомненно, способствует развитию промышленности и торговли. Свобода, при островном положении Англии, обеспечивает ей мир и довольство; мир и довольство освобождают народ от предрассудков и направляют его ум к торгово-промышленной деятельности. Наличие естественного сырья ведет к созданию промышленных заведений, использующих этот дар природы и производящих изделия высокой ценности. В стране создается множество излишних для нее товаров, и народ, нуждаясь и сам в большом количестве товаров, которые он не может производить по условиям климата, неизбежно развивает большую торговлю.⁷⁸

­но. Монтескье знает, конечно, как осуждали торговлю античные авторитеты. Платон жаловался, вспоминает он, что торговля развращает чистые нравы. Монтескье соглашается, что развиваемая

Очень характерны замечания Монтескье о религии. По существу он относится к религии глубоко безразлично. Она имеет для него значение лишь как известный, полезный или вредный, социальный фактор, стоящий в одном ряду с политикой и торговлей. Он, несомненно, сам принадлежит к числу тех равнодушных, которые, по его словам, именно в силу своего равнодушия примыкают к господствующему вероисповеданию. Не стоит и опасно вводить религиозные новшества, но к религиям, уже существующим в государстве, необходимо, по его мнению, отно­ ситься с полной терпимостью. Монтескье откровенно заявляет, что для него более важно воздействие религии на нравы, чем вопрос о том, истинна она или нет. «Самые священные догматы вредны, если они не связаны с общественными началами, самые ложные полезны, если они с последними в согласии».⁸¹ существование бога нужно для социального порядка. «Вера в существование бога, — заявляет он, — весьма полезна».⁸²

* * *

Социальный генезис и социальный смысл политической теории Монтескье достаточно ясны. Монтескье — несомненный сторонник буржуазных свобод. Провозгласив идеи религиозной терпимости, свободы слова и свободы печати, ограниченного народного представительства, Монтескье формулировал основные положения буржуазного «правопорядка». Восхваление исторической роли торговли и идеализация промышленного развития Англии составляют дополнительные черты, характеризующие буржуазные социальные симпатии Монтескье. Его отношение к религии весьма близко к утилитаристской трактовке проблемы религии, трактовке, характерной для буржуазных настроении XVIII в.

Но теория Монтескье, как мы уже не раз указывали, есть теория компромисса. Тенденция к компромиссу с существующим порядком проходит красной нитью через весь труд Монтескье. Не случайно в качестве примера наиболее целесообразной политической организации он берет английскую конституцию, сложившуюся в результате компромисса между верхами буржуазии и землевладельческой аристократией. Монтескье хотел бы, чтобы буржуазные «свободы» осуществились не путем па давления высшего класса феодального общества, а путем соглашения с ним, с наименьшим для него ущербом. Теория Монтескье носит на себе отпечаток настроений дворянина, не желающего расстаться с привилегиями своего сословия. Но она отвечала также — при всей своей компромиссности — определенному моменту в развитии политических настроений французской буржуазии. Влияние «Духа законов» на развитие политического самосознания буржуазии было длительным и прочным.

«Духе законов» сохранило значение политического идеала вплоть до времени революции. Доказательством этого являются такие проекты, как проект конституции, внесенный в Учредительное собрание Мунье. Но задачи, стоявшие перед буржуазией как классом, требовали иных решений. Теория разделения властей и их равновесия, как принципиальная основа системы конституционной монархии, была для большинства Учредительного собрания бесспорной политической догмой. Она была проведена весьма последовательно в конституции 1791 г.